Каждый день я ем во вьетнамской забегаловке рядом с офисом. Мне нравится это место — за невысокую цену там подают гигантскую порцию горячего супа с гарниром.
Да, я хожу туда каждый день, поэтому вьетнамки, которые обычно лениво залипают в телефонах, подходят к кассе сразу, как только я появляюсь на эскалаторе. Они знают — я точно закажу у них.
Едва они начали узнавать мою рожу, я попытался извлечь из этого выгоду.
Вьетнамки сами дали мне повод.
Я просил о скидке для постоянного клиента — даже внаглую, манипулируя и подмазываясь. Самая старшая вьетнамка в национальной армейской кепке со звездой, видимо, главная по кухне, пообещала скидку в 10%, но договориться с начальником всё-таки не смогла — продукт, мол, и так по номиналу, а вкуснее еды тут не найти.
Он был прав — риса вкуснее я не ел. А всё потому что здесь работают настоящие вьетнамцы. Они с детства знают технологию приготовления вкусного том яма, но по-русски почти не говорят. Поэтому делаю заказ на вьетнамском:
Ком га, нэм ран и бань бао на десерт.
Ком га — это рис с курицей. Его я поливаю особым жирным соусом без названия, в составе которого всего три ингредиента — мисо, корица и перец. Соус невероятно вкусный. А ведь мисо — это плесень.
В угловой квартире на последнем, семнадцатом этаже нашего общежития в самой большой комнате с балконом пахло болотом, застоявшимся аквариумом, старым бассейном, из которого слили воду. На стене, справа от балконной двери, по границе оторванных обоев с потолка до самого плинтуса протянулись полосы чёрной плесени. Знаю, что студенты до сих пор там живут, чихают от щекотки в носу, но ничего не могут поделать.
Из таких безобразных, гадких домашних плесневых грибов когда-то сверстали пенициллин — первый в мире антибиотик, лекарство века, изменившее ход Второй мировой войны.
Ложкой я выскребаю из стекляшки остатки бордового ми-соуса и размазываю его по чистому пропаренному рису. Белые зёрнышки впитывают тягучую смесь и теряют белизну. Моя манипулятивная риторика сработала наполовину — скидки я не получил, но вьетнамки разрешили брать бизнес-ланчи не только в ланчевое время, но и после 16:00 и даже по выходным.
Будь я вьетнамцем, думаю, мне оформили бы и скидку, может, даже в половину стоимости — какие там десять процентов! Но я лишён возможности надавить на этот рычаг. Может, и к лучшему, ведь за словами «социальное воздействие» маскируется плесень, налипшая на тонкие нити паутинки души.
Вся наша жизнь — это манипуляции.
Вьетнамки удерживают меня как клиента, предлагая купить бизнес-ланч в воскресный вечер — они хотят денег. А я хочу еды вне заданного расписания. Взаимовыгода — и кто здесь манипулятор, если профит получили оба?
Бросаю улыбку уборщику, который пришёл за подносом:
Спасибо.
Он делает свою работу не ради улыбок, а за деньги — но улыбаюсь я точно так же, как улыбается темноглазый рабочий, когда я объясняю ему дорогу до метро. Я прервал торопливый шаг ради этой улыбки — мне не удаётся избежать корыстного мотива даже здесь.
Так и работает позитивное подкрепление.
Корыстное существование — это всё моё существование. Препарируя свою голову, я находил альтруизм, пока двигался по касательной, но стоило мне загнать скальпель поглубже, как нашлись новые объяснения всем словам и действиям — и альтруизму нет места в них.
Бурый от соуса рис стал вкуснее и слаще, пропитавшись плесенью.
Странно: голубые прожилки плесени придают ценности творожной массе, созревшей в сырную головку. Взять благородный дорблю — а ведь РАН неспроста рекомендует писать название именно так, слитно, чтобы было похоже на глагол:
— Что ты делаешь?
— Дорблю.
То есть, плесневею — эта зараза готова перескочить на любого, кто заметит в собеседнике неуверенность, но благородства не добавит.
— Хочу чтобы ты осталась.
Я ведь действительно этого хочу. Молчать не могу, ведь умалчивание — это манипуляция, а ещё не могу, потому что разбиться готов головой о кафельный пол на фудкорте от страха, что вопрос останется нерешённым. Оказывается, есть вещи пострашнее правды.
А правда страшна тем, что она подталкивает к действию порой сильнее, чем самые изощрённые уловки, более того, чтобы сказать правду, не нужно думать. «Я просто выражал свои чувства!» — простейший способ психологического воздействия.
Говорю правду — манипулирую;
умалчиваю — манипулирую.
Цугцванг: любое действие или бездействие создаёт для меня самого угрозу прослыть бесчестным лицедеем, скользким змеем, подлецом. Я долго молчал, теперь реклама твердит мне, что времена мирной амбивалентности закончились, но выбор есть. И как ни выбирай, придётся жертвовать и обнажать нутро, освобождать место для плесени с надеждой, что она облагородит, присластит, подлечит.
Даже противное может использоваться во благо, но нельзя пройти до конца пути и остаться незапятнанным. Цепляя палочками последнюю рисинку, я размышляю о том, что нет других вариантов. Заканчивается мой обед.
Василий Исаков
