Проснулся. Погода хорошая, настроение ещё лучше, спал много. А сил нет. И голова болит.
Начальник говорит, весенний сплин.
Нет, не согласен. Сплин — это что-то осеннее, жёлтое, серое, мокрое, сплин тянется, как скрипка: sple-e-en. А за окном облака, как вата, белые и мягкие, за окном рельсы Бабушкинского района не справляются с потоком одуванчиков, а друзья криком зовут меня на дачу делать шашлыки — сплин никогда не бывал в этих краях.
От шашлыков придётся отказаться: мне на работу. Работаю до двадцати двух, а после двадцати двух я никому не нужен. А ведь мне уже двадцать два... или, как поэты пели: всё ещё не двадцать три.
Роковое число, любимое число нумерологов и сторонников теорий заговора, число, которое зафиксировано в сленге как «23 skidoo», то есть «убираемся отсюда» — откуда?
Скоро узнаю: шаг, другой — и я преодолею рубеж. А пока что шаги ведут лишь в сторону дома, который упирается в тёмное небо. Вглядываюсь: смеркается — или уже смеркнулось? Непонятно. День кончился — ещё один — дни пробегают так незаметно для глаз, видимо, потому что я смотрю внутрь себя.
Меня срывает на решительные действия, если срабатывает триггер: темень, я почти у дома, навстречу приближается парень в спортивном костюме — всё было именно так.
Щёлк!
Нет, это не курок и даже не рукоять затвора. Обычные семечки. Шелуха летела на тротуар с такой энергией, что меня, разбитого и опустошённого, переполнила зависть. Я сразу повернул в «Восточный уют» с намерением купить себе пачку и замусорить кухню шелухой.
В «уюте» тем временем шла инвентаризация по-восточному: работник ларька, стоя на стремянке, кричал с восточным акцентом:
— Три на девяносто!
Дверь в подсобку была открыта, там продавщица вбивала числа в компьютер и подсчитывала стоимость остаточного товара.
— Шесть на сто двадцать!
Работник двигался справа налево, по-восточному. Я подошёл к кассе и попросил семечек и хлебный батон. Через три дня этот хлеб заплесневел и оказался в мусорной корзине — вот вам и сплин. Невозможность реализоваться. Хлеб создан для того, чтобы его ели, а для чего создан я?
— Шесть на сто шестнадцать… извините, на сто шестьдесят!
Всем нам свойственно ошибаться, но не каждый готов признавать ошибки. Я не стал выкидывать хлеб даже тогда, когда заметил на нём тёмно-зелёную перхоть. Но одним утром я проснулся, погода стояла хорошая, настроение — ещё лучше, ведь выспался, — а хлеб лежал в мусорной корзине. Он сам там оказался. Сил отреагировать на эту странность у меня не было, я собирался на работу.
— Пять на двести!
Пять на два. Таков мой график, и покуда он не поменяется, никакое солнышко не зальёт в меня силы. Всё-таки я не растение.
— Два на тридцать!
Где нумерологи? Как зафиксировано явление пересчёта товаров в их справочниках?
Будучи первокурсником, я отработал ночь на инвентаризации в магазине одежды. Нас было человек двадцать подёнщиков маргинального вида. Всех собрали на складе торгового центра «Калейдоскоп», объяснили правила учёта и экипировали специальным оружием для считывания баркодов.
Двенадцать часов мы стреляли по биркам пистолетами-пищалками. Электронный пересчёт, то есть инвентаризация по-западному:
Пик! Джинсы. Пик! Брюки. Пик! Шорты.
Двенадцать часов, за которые писк приобрёл смысл. К утру писк сливался в музыку, играя не высотой, а интервалами. Все наёмники, включая меня, целую ночь морзянкой посылали небу сигнал бедствия, но небо заслонил угловатый купол «Калейдоскопа».
Хорошо помню то утро: погода хорошая, настроение ещё лучше, ведь на руках полторы тысячи, заработанные честным трудом, и даже силы были пойти гулять после этой ночки, хоть и не выспался. А сейчас иду — почти ничего не изменилось, только сил... нет. А причин я не знаю. Говорят — сплин.
Василий Исаков
