Уходящий год принес Елизавете Боярской большую радость: в декабре в их с Максимом Матвеевым актерской семье родился второй сын. А уже в январе в Санкт-Петербургской филармонии состоится премьера музыкального спектакля «1926», где актриса сыграет Марину Цветаеву. Кроме того, в МДТ Лев Додин ставит «Братьев Карамазовых», где она репетирует Грушеньку. Корреспонденту «Известий» Елизавета Боярская рассказала о том, почему она решила отдохнуть от кино, но обязательно будет выходить на сцену.
— Пользуясь случаем, поздравляю вас с рождением сына. Но как же объявленная на январь премьера «1926» в Филармонии, спектакли в вашем родном театре? Вы не уйдете в декрет?
— Конечно, я постараюсь максимально бывать дома, но небольшие отлучения в театр будут. Для актрисы возможно избежать болезненно долгого расставания с ребенком практически, что называется, не отходя от производства. Это всё же не тот случай, когда женщина должна работать с девяти до шести или когда требуются большие физические затраты. И когда родился первый сын Андрей, я уже через месяц играла «Жизнь и судьбу». Полгода просидела дома, но всё же отыграть спектакли выбиралась.
— Не можете без работы?
— Если я больше месяца не играю в театре, то начинаю… звереть, другого слова не подберу. На сцене я играю сильных страстных женщин, с очень интенсивной внутренней жизнью, а в обыденности я спокойный и уравновешенный человек. Тихая, исполнительная, доброжелательная.
Но для ролей я же откуда-то черпаю и другую энергию, стало быть, она во мне есть, просто в обычной жизни не проявляется. А когда накапливается, мне обязательно надо где-нибудь ее выплеснуть, иначе она начинает бурлить изнутри. И сцена прекрасно позволяет это.
— Ваша первая премьера в наступающем году — «1926». Как в вашем рабочем графике, и без того плотном, возник этот проект?
— Мое основное место работы — Малый драматический театр; еще я играю спектакли в Московском ТЮЗе и Театре Наций. При этом возникают предложения выступить с творческим вечером, на что я отвечаю: а не рановато ли мне устраивать творческие вечера? Не такая длинная актерская биография, чтобы о ней рассказывать. Тогда просят прочесть со сцены стихи, но поэтической программы у меня нет и никогда не было. Хотя у каждого артиста, наверное, должна быть поэтическая программа, с которой он может поехать в другой город.
И тут ко мне обратился продюсер Вячеслав Зильберборд, глава Фонда поддержки музыкального образования. Под эгидой этого фонда был создан спектакль «Неизвестный друг» с участием моей коллеги по МДТ Ксении Раппопорт и Полины Осетинской. Слава предложил сделать что-то похожее, когда драматическая составляющая соединяется с музыкой, только на другом материале. Стали искать.
В моей жизни особое место всегда занимала Цветаева. Меня безумно привлекают ее космичность и в то же время инстинктивное естество, цельность и женственность, страстность и одиночество. Мне нравится, как «бесстыже» она обращается со словом и со звуком, нравятся ее ломаные ритмы. А если остановились на Цветаевой, что именно взять: начало творчества, московский период, эмиграцию, трагический финал? Стихи или поэмы?
Валерий Николаевич Галендеев — художественный руководитель этого проекта, а также мой педагог по речи, преподававший нам в Театральной академии все пять лет, — обратил мое внимание на переписку Цветаевой с Пастернаком. И я поняла, что это оптимальный вариант, поскольку долго слушать поэзию Цветаевой со сцены тяжело, она слишком насыщенная. Когда мы углубились в эту уникальную переписку, кстати, очень выразительную для восприятия на слух, Валерий Николаевич подсказал обратиться еще к Рильке, с которым Марина Ивановна тоже переписывалась. И мы сделали более точную остановку: 1926-й, год его смерти.
Но также мы берем фрагменты из цветаевского «Крысолова», поэмы, удивительно отражающей эпоху. Середина 1920-х — очень тяжелое время и для Цветаевой, и для Пастернака, но переписка, в которой они обрели друг друга, переносила их в какой-то иной эфир. Недаром Цветаева обратилась к Пастернаку: «Моему брату в пятом времени года, шестом чувстве и четвертом измерении».
— Пастернака репетирует Анатолий Белый, с которым вы недавно снялись в сериале «Ворона»…
— Да, мы впервые встретились на этих съемках и замечательно сработались. Толя живет поэзией. На YouTube у него есть проект «Кинопоэзия», который частично был представлен и на телеканале «Культура». Я столько стихов не знаю, сколько знает Толя, не могу сказать, что и родители читали мне много поэзии. Да и театр, где я работаю, тяготеет к прозе. С прозой я всегда была на ты, а с поэзией — на Вы. Как-то раз на съемках «Вороны» я что-то обсуждала по телефону с продюсером «1926» и говорю: «А тут со мной сидит готовый Пастернак».
— Кажется, это первый случай, когда вы играете конкретного известного человека.
— Да, но в нашем случае нельзя говорить о той слитности с героиней, какая возможна в кино. Задачи портретного сходства не стоит, здесь — я, примеряющая образ Цветаевой.
— Не за горами и другая премьера с вашим участием, уже в МДТ. С какими сложностями вы столкнулись, репетируя «Братьев Карамазовых»?
— Про эту работу сложно пока говорить. Казалось бы, всего полгода осталось до премьеры — хотя и это много, — но пока вопросов больше, чем ответов. И репетиционный процесс мне пока видится сильным творческим бурлением, в котором я, например, какой-то точки опоры еще не нашла. Хотя может ли в случае с Достоевским быть иначе…
Сначала Лев Абрамович Додин пустил нас в свободное плавание, мы самостоятельно пробовали сцены из «Братьев Карамазовых», причем каждый мог выбрать из массива тех персонажей и те эпизоды, которые ему наиболее близки. И на первых показах Додину всем стало понятно, что эти заготовки можно демонстрировать как каталог штампов Достоевского на русской сцене.
Клише проявились и в оформлении (ох уж эти выгородки, типичные для «достоевского» спектакля), и в том, как мы подобрали костюмы, и в самом понимании героев. Если Грушенька — то разухабистая, «очень русская» блондинка, если Катерина Ивановна — то дама гордая и неприступная, если Иван — то безбожник, если Алеша — то благостный, если Митя — то развратник.
Но к настоящему моменту мы благодаря Льву Абрамовичу уже с такого множества сторон подошли к нашим героям... И продолжаем вытачивать их «объем», чтобы они были многомерными. Додин необычайно интересно разбирает каждого персонажа, помогает увидеть за его оболочкой то, что ей противоположно. Грушенька, которую считают порочной, может быть, самое доброе и чистое существо в этой истории.
— Изначально вы сами себя видели в этой роли?
— Я видела себя Катериной Ивановной, хотела в этом направлении двигаться, пробовала еще Хохлакову, но Лев Абрамович планомерно побуждал идти в другую сторону. Хотя, знаете, я с удовольствием попробовалась бы и на роль Ивана. И еще Мити. Но Ивана — в первую очередь. Мне очень интересен его образ мыслей.
— Ваш супруг играет в «Карамазовых» Константина Богомолова, где травестия присутствует, и не влияние ли этого спектакля позволяет вам помечтать о ролях братьев… Муж помогает вам в данном случае? Ведь у него немалый опыт работы над Достоевским: и с Богомоловым, и с Владимиром Хотиненко.
— Тут его опыт не может мне помочь. Если бы мы работали в одном проекте у одного режиссера, тогда помощь была бы органичной. Всё же Додин и Богомолов — совершенно разные. Постановку Кости я видела, и мне она очень понравилась. Очень умный, глубокий и талантливый спектакль. Конечно, в чем-то я с Максимом советуюсь, но эффективнее это будет уже после просмотра. Вот сейчас у нас начнутся прогоны «1926», и я очень хочу, чтобы Максим на них пришел.
— Грушенька вписывается в созданную вами в театре и кино галерею чувственных, манких и роковых женщин…
— Для меня каждая роль уникальная и особенная, и я не могу через запятую назвать, скажем, Катерину Львовну из спектакля Камы Гинкаса и Варвару из «Братьев и сестер» Льва Додина. Хотя, соглашусь, своей женской природой — сильной, страстной, любящей — эти героини очень похожи. Но дело же в нюансах. Так что для меня мои героини все разные. И Грушенька совсем иная, у нее биография другая, и отношения с мужчинами, которые ее окружают, тоже другие.
— Вы часто играете женщин былых эпох. Насколько для вас современно то, чем живут эти героини?
— Играть то, чего сегодня нет, — неинтересно. А зрителю неинтересно смотреть. Задача актрисы, играет она Федру или Татьяну Ларину, вытащить нечто такое, чтобы любая зрительница сказала: «Да это же я, я тоже так мыслю и чувствую». Или не я, но моя подруга, моя мама.
И потом, так ли уж недоступны нам чувства людей XIX века? Иногда мне кажется, что сильно поменялись обстоятельства, но не внутренняя жизнь: условно говоря, в коммунальной квартире за стенкой могут разворачиваться страсти не меньшие, чем у Лескова.
У современных людей, возможно, иной масштаб личности, но ими, бывает, движет и колоссальное животное чувство, и невероятный темперамент, и фантастически возвышенные отношения. Страстность, ревность, одиночество колоссальное, какие-то изъяны человеческой души, ее нарывы и извращенные побуждения: всё это сегодня есть, и это нужно вскрывать и отражать в театре и кино, в том числе через русскую классику. Можно это делать и посредством современных текстов, но классика более совершенна.
— Вы бы хотели сыграть на сцене в современном материале?
— Так сложилось, что я еще не работала с новейшей драматургией. Почему бы нет? Я же снялась в сериале «Ворона», а согласилась как раз потому, что очень хорошо написан сценарий. И героиня меня заинтересовала — одинокая и «сложносочиненная».
— А что с кино в ближайшее время?
— Сознательно избегаю. Здорово, когда можешь позволить себе не сниматься, если не чувствуешь потребности. Хотя кино — важная составляющая профессии, это и заработок, и возможность быть на виду. Но финансовая потребность ведь не всегда совпадает с творческой. Тем не менее, я никогда не скажу кому-то из коллег: а чего это ты, дескать, в таком ширпотребе снимаешься? Не брошу камня, какого бы уровня ни была эта продукция.
Вот у Максима в кино, к счастью, много предложений, и у него прекрасно всё получается. А мне бы с театром справиться. У меня несколько спектаклей в МДТ и в Москве, скоро появится «1926», а в мае начнутся репетиции «Дяди Вани» в Театре Наций. Это долгожданная работа. Ставить будет Стефан Брауншвейг, французский режиссер, который руководит театром «Одеон».
— Спрошу еще об одной перемене в вашей с Максимом жизни, пусть и формальной. В уходящем году вы оба стали заслуженными артистами России. Это что-то изменило в вашем восприятии себя?
— Нет, конечно, но это очень приятно. Сказать «мне всё равно» — значит, проявить неуважение к тем, кто распределяет эти звания. Слышать, что меня представляют как «заслуженная артистка России Елизавета Боярская», непривычно. И когда ко мне просто обращаются по имени-отчеству, непривычно, особенно если люди не сильно младше меня.
А я нередко оказываюсь в таких ситуациях, скажем, когда не так давно встречалась со студентами Академии Никиты Михалкова. Вздрагиваю, когда ребята называют меня Елизаветой Михайловной. Я сразу чувствую себя тетей, которая к тому же и «заслуженная артистка России». Забавно. Мне это пока странно.
Евгений Авраменко
