Каждое утро (каждое из тех, что я застаю в постели не один) в соседской квартире с высоты ста семидесяти сантиметров обрушивается визг. Он компрессируется узостью коридора и ввинчивается в уши рыжего мальчика. Однако, будет точнее называть его <...>. Рыжий <...> опять попался в поле зрения выборной бабки. Наверное, он в очередной раз неправильно обулся. Отчасти, понять негодование можно, в его возрасте я уже умел читать, а он до сих пор не отличает правую ногу от левой. Тем не менее <...> что-то смыслит в тычковом движении пальца в прохожих. Хотя это с когнитивными функциями никак не связано.
Выборная бабка обожает две вещи — тамбур и речи президента. Особенно ей нравится, когда тамбур чист и когда президент громок. Я никак не могу понять природу этих влечений. Возможно, во всем виноваты короткие волосы и лишний вес. Хотя, пожалуй, это слишком сильное обобщение обыденных для таких людей качеств.
Бабка любит ходить в тамбур из квартиры по несколько раз за день без особой надобности. Расширение границ дозволенного претит любому человеческому существу, особенно старому. Особенно сильно это расширение заходит на территорию получастных мест. Опыт наслаивается на обрюзгшее тело, и человек считает себя вправе помыкать здравым смыслом и общественными нормами морали. Странное поведение. Во всяком случае, у деревьев я подобного не наблюдал, хотя они нацепляют на себя куда больше колец. Другое дело, что бабкин опыт больше похож на спасательный круг, постоянно и не слишком скрытно носимый под одеждой в городе, где нет моря, а в ближайшем водоеме утонуть при всей неуемной энергии пенсионерского всплеска — невозможно.
Другое дело сынок. Третий обитатель соседского застенка. Сынок оскуфефший и неприличный семьянин. Хотя, может быть, и приличный, но раз подживает у бабки — больше нет, чем да.
Сынок любитель покурить.
Обычно сквозь речь президента он пробирается до двери. Копошится. Засовывает прохудившийся авангард носок по самый прохудившийся авангард тапок, вылезает пальцем в две дырки, потом вылезает в тамбур.
Потягивается, чешет пузо.
Продвигает пузо поближе к тамбурной двери. Вставляет ключ, дважды пытается провернуть. Бубнит себе, что пора бы смазать, а то бабка <...>. Открывает дверь. Достает сигаретку, подкуривает, и жирными щеками выталкивает дым за дверь, будто что-то стыдное. Конечно, тамбур не должен содержать ничего, кроме картофеля, детских игрушек, тонны ненужных вещей, обуви, оставленной на первой взгляд артелью рабочих, посудой, позабывшей, как разрушителен для эмали близкий шум телевизора. Поэтому сынок учтиво выплевывает дым за дверь, разворачивается и идет обратно.
Иногда мельтешение обрывается, как и всякий штиль, внезапно. Выборная бабка продавливала дверной звонок. Как первосортный звонарь на звоннице, она сумела нащупать в первичном хаусе резкого звука какой-то такт. Дверь открыла законный житель квартиры. Бабка не выдержала ни секунды паузы и заорала по-свински. Нахалка, прибери-подметись, совсем не убираете. Затронута первая священная опора бытия из двух.
Тамбур слегка отличался от привычного состояния. Он еще не был грязен. Но бабке нужно было, чтобы тамбур непременно и всегда был только чист. Даже полковнику не так необходимы чистые берцы на солдате, как бабке необходим тамбур. Через час после визга всех почти выселили.
Егор Сомов
