Мне разрешили пойти в гости к Тамарке. «Но в половине четвертого — домой, — сказала бабушка. — Уроки делать, договорились?»
Про половину четвертого я вспомнила, только когда зазвонил телефон. Над телефоном — часы. Стрелки на половине пятого. Звонит, конечно, бабушка.
— Бери, бери трубку, это тебя! — испуганно прошептала Тамарка.
Вздохнув, беру:
— Алё!
Бабушкин голос говорит:
— Здравствуй, Тамарочка.
Нужно было ответить: «Нет, бабушка, это не Тамара, это я». Но я растерялась и сунула трубку Тамарке:
— Это бабушка, но тебя!
Тамарка замахала руками:
— Поговори сама!
— Но она тебя зовет!
Тамарка нехотя поднесла трубку к уху:
— Алё!
— Тебе во сколько было сказано? — взрывается трубка так, что даже мне слышно.
— Это тебя, тебя! — занервничала Тамарка и сунула трубку мне в руку.
Делать нечего. Обреченно говорю:
— Алё!
Из трубки
— Мало того … шепчутся… прячутся…
— Непонятно, — обрадованно говорю я, — попробуй ты, тебя бабушка ругать не станет.
Тамарка жалобно морщится, но трубку берет, бормочет:
— Алё!
— Опять алёкает! Форменное издевательство! — доносится яростный ор. Тамарка вздрагивает и вешает трубку.
Телефон звонит снова. Я уже в дверях — натягиваю пальто, хватаю портфель и бегу. Влетаю в свой подъезд и останавливаюсь. Что опоздала — не страшно, а вот бросать трубку, когда с тобой разговаривают взрослые, — это преступление. Что теперь делать? Никто ведь не поверит, что это сделала Тамарка. Долго топчусь на площадке, придумываю оправдания. Вдруг внизу хлопает дверь. Мчится Тамарка с круглыми от ужаса глазами:
— Ты где? Почему домой не идешь? Я сказала, что ты ушла давно!
Слышно, как открывается наша дверь наверху. Тамарку как ветром сдуло. Опустив голову, я поднимаюсь по лестнице. Оправдываться перед бабушкой нечем. Но это не бабушка. Это мама. Уже вернулась с работы. Смотрит с укором, вздыхает:
— Пойдем, нужно серьезно поговорить.
Бабушка мнется в коридоре, но, увидев меня, круто сворачивает на кухню. Значит, дело совсем плохо. Долго разуваюсь, тяну время.
Мама за руку подводит меня к окну и спрашивает:
— Зачем ты это сделала? Я не буду тебя ругать, я только хочу понять — зачем?
Голос вроде спокойный. Может, поверит, что это не я, а Тамарка виновата и вообще все это нечаянно вышло?
— Я не нарочно! И это не я…
Хочу договорить: «…не я, а Тамарка бросила трубку».
Но мама делает шаг назад:
— Что ты сказала?! Ты давила бабушкин столетник не нарочно?
У меня шарики заходят за ролики. Что значит: «давила столетник»? Бормочу свое:
— Я не бросала трубку…
— Это мы тоже обсудим, — строго говорит мама. — А сейчас объясни, зачем? Как это — не нарочно?
Мне не вовремя лезет в голову воспоминание, как Буратино «не нарочно» дернул крысу за хвост, и я хихикаю.
— Отпирается, да еще в глаза смеется! — ахает за спиной бабушка. — Признавайся, о чем ты думала, когда давила?
— Какой столетник? Что это такое?
— Не издевайся! — уже кричит обиженно бабушка. —
И показывает на алоэ в горшке на подоконнике:
— Это — что?
— Это алоэ, — отвечаю удивленно. Но тут же догадываюсь, что это, наверное, еще и столетник. Быстро говорю:
— Я правда не знала!
— Не знала, что нельзя давить побеги?
Только тут замечаю: на молодых отростках
— Я не трогала ваш столетник! Это не я, не я, не я!
Так ору, что мама с бабушкой кидаются меня успокаивать. Поверили или нет, непонятно. За опоздание и брошенную трубку наказали: ни завтра, ни послезавтра к Тамарке нельзя. Ладно, понятно. Нехорошо получилось, но ведь
Сажусь за уроки. Закончив, вспоминаю про столетник. Как можно было про меня такое подумать? Чтобы я нарочно губила побеги? Встаю, подхожу к окну. Рассматриваю цветок. Может, заболел? Действительно, откуда эти вдавлинки? Осторожно примеряю к ним свои пальцы. К одному отростку, ко второму, к третьему…
— Что ж ты делаешь?! — потрясенно кричит подкравшаяся бабушка. — А я тебе поверила! Места себе не находила, переживала, что зря обидела ребенка.
Чулок раздора
Мы с девчонками собрались на военный совет. Нужно хорошенько проучить одну гадину из параллельного класса. Она нашу Лиду пихнула, обозвала дурой и стукнула дневником по голове. Обсуждаем, как ее обозвать.
Оказалось, обидную кличку придумать не
— Такая вредная, — никак не остынет Лидка. — Толкается, везде первая лезет, нос задирает, а у самой чулок спустился и болтается.
Ага, любопытная мысль. Чулки — постоянная беда для всех девчонок. На нас надета сложная конструкция типа широкого пояса, с которого спереди и сзади свисают две резинки с особыми застежками, чтобы чулки цеплять. Застежки бывают двух видов, но в любом случае ужасно неудобные и постоянно расстегиваются. Настоящее испытание. То одна резинка расстегнется, то другая. Чулок тут же сползает. А это очень-очень стыдно, если у девчонки сполз чулок.
Решили действовать так. На перемене, как увидим нахалку, по очереди проходим у нее за спиной и тихо, чтобы только она одна слышала, шепчем: у тебя чулок спустился.
Первый раз услышав, что спустился чулок, она дергается и быстро наклоняется проверить, но тут же растерянно выпрямляется. Особая хитрость заключается в том, что броситься на нас она не может. Потому что: а вдруг это правда? Сначала ведь нужно убедиться, что чулок на месте. Секунды потеряны, а мы к тому времени далеко.
На следующий день пытку чулком продолжили. У нее глаза испуганные. Однажды развернулась, кинулась, и так совпало, что чулок у нее и впрямь расстегнулся. Мы хохочем, а она вся красная, и слезы по щекам.
На третий день то же самое. Мы говорим между собой: будет знать, будет знать!
А на четвертый день классная с нами даже не говорит, а сразу вызывает родителей. Оказывается, с утра в школу прибежала мама этой девчонки и написала заявление, что ее дочку подвергают организованной систематической травле.
Вмешивать взрослых в наши ссоры против правил. Ябедничать не принято. Сами должны разобраться. Подошла бы, сказала: «Хватит, я была не права». И все бы сразу прекратилось.
Вечером объясняю маме, почему ее вызывают в школу. Жду, что мама спросит: «А она что вам сделала?» Но мама хватается за сердце и начинает рыдать настоящими слезами: «Ты травила девочку! И тебе не было ее жалко?!»
Утром в школе мамы Ирки, Лидки и Верки спорят, кипят: «Какой еще чулок? Что за глупости! Какая травля? Поссорились?- помирятся, не делайте из мухи слона!» В общем, отстояли своих девчонок. А моя мама меня сдала. Заявила, что считает меня страшно виноватой, и потребовала, чтобы я попросила прощения перед всем классом.
Обида на маму долго гложет меня. Все уже давно забыли про этот случай, а я все помню. И когда мне на день рождения дарят пару прекрасных настоящих взрослых чулок, я вдруг неожиданно для всех кричу:
—
Очковая змея
В школе объявили медосмотр. Мы ужасно довольны. Всех сняли с уроков и по очереди, мальчиков и девочек отдельно, заводят в спортивный зал. Взвешивают, обмеряют, осматривают. Кругом много белых халатов. Все время раздается слово «сколиоз».
А мне про сколиоз не сказали. Быстро добралась до последнего врача — до глазного. И тут оказалось, что в таблице для проверки зрения я ничего не разбираю. Докторша переводит указку на самый верх: «А это?»
Там две крупные буквы. Я просто знаю какие.
— Это «шэ» и «бэ», — отвечаю. Страшновато, но признаюсь: — Я их запомнила.
— Как же так? — ахает докторша. — Ты же не могла этого не замечать!
Робко переспрашиваю:
— Чего?
— Как чего? Ведь ты не видишь, что на доске пишут?
— Не вижу.
— Почему ты не сказала родителям, что плохо видишь?
— Я говорила, — отвечаю неосторожно и тут же прикусываю язык.
Та прямо руками всплескивает:
— И что родители? Внимания не обратили? Ну что за родители такие!
Чувствую себя в ловушке. Если я скажу, что именно отвечала мне мама, докторша поймет неправильно.
— Тебя спрашивают: что сказали родители?
— Нет, я скрывала.
— Почему?!
Как объяснить, что мама просто ничего не смогла понять из того, что я пыталась ей сказать? Конечно, я давно заметила: то ли со мной, то ли с окружающим миром происходит
Однажды сказала так: «Почему стена с потолком раньше сходились прямой линией, а теперь волнистой?» «Ну что ты выдумываешь», — ответила мама. А в другой раз так: «Почему листья стали желтеть не зазубринами, а как бы сглаженно?» «О чем ты?» — удивилась мама. И еще вот так попробовала: «Ночное небо изменилось, звезды были как ртутные шарики, а теперь — как размытые розетки». «Это что, стихи? — уточнила мама. — А как ты рифму к розеткам подберешь? Подумай еще».
— Как же родители не догадались? — продолжает возмущаться докторша. — Когда последний раз тебе зрение проверяли?
— Весной приблизительно…
— И все было нормально?
— Кажется…
— Что значит «кажется»? Ты можешь хоть что-нибудь сказать толком? За полгода такое снижение зрения! — кипятится она. — Записываю: по предварительному осмотру минимум пять диоптрий. Все понятно?
Понятно. Я думала, что у меня необычные способности — я вижу то, чего другие не видят. Мне даже казалось, что существует заговор между мной и невидимым для остальных миром. А теперь нужно жить с неинтересной и неприятной правдой — я всего лишь плохо вижу.
— Сегодня же скажи родителям: «У меня обнаружили высокую близорукость, вам школьный врач позвонит». Запомнила? Повтори! Тебе выпишут очки.
Я цепенею. На меня напялят круглые смешные очечки! И затравят дразнилками: «Четырехглазая!», «Очковая змея!».
На кончике носа повисает слеза. Довольная докторша обнимает меня за плечи:
— Ну
Козлова Галина
