Реабилитационный центр может работать без нарколога. И даже очень хорошо будет работать. А вот без кого ребцентр немыслим — это без «равных».
«Равный» — это сотрудник с личным опытом употребления наркотиков и реабилитации. То есть он знает изнанку как болезни, так и выздоровления.
О своей работе рассказывают Михаил, Елена и Настя — «равные» консультанты и психологи недавно открытого под Ступином бесплатного государственного ребцентра МНПЦ наркологии.
«Равный» может быть психологом, может — соцработником. Может быть даже директором реабилитационного центра и ходить в галстуке. Но за плечами у него при этом — лет 10–15 героиновой истории.
Потому что это факт: в практической наркологии эффективнее всего работают люди с опытом употребления наркотиков. Ведь им знакомы не только ситуации, в которые попадают пациенты, но и их реакции, мысли, эмоции, воспоминания. Так что — знакомьтесь.
Елена Казенкина: «Я в этой сфере — с 1999 года. Сначала сама проходила лечение. Потом работала в реабилитации, в другие сферы уходила. Но в какой-то момент почувствовала себя здоровой — и... Был срыв. Отлежала еще раз, и вот — вернулась сюда в работу психологом».
Настя Мельникова: «Год в закрытом ребцентре. Потом срыв, проработка и анализ срыва — здесь, в Ступине. Теперь тут же и работаю консультантом».
Михаил Шилов: «То же самое. Опыт употребления с 1989 года. Выздоровление. Два срыва, все как положено: вначале наркотики, потом алкоголь. После чего работал в частной реабилитации. Теперь — здесь».
«Выздоровление — эту вещь я знаю на 100%»
Этот реабилитационный центр занимает здание бывшей психиатрической больницы — с нереально высокими потолками и общей солидностью дома дореволюционной постройки. Мы вчетвером бродим по этажам от спальни к кабинету: где-то идет «малая группа», где-то — личные консультации.
— Ребят, у вас у всех есть опыт употребления наркотиков, причем — серьезный. А это имеет значение? Или с вашими пациентами может работать любой психолог?
Михаил:
— Имеет. «Равный» лучше понимает людей, которые приходят сюда выздоравливать. Если опыта употребления наркотиков нет, это будет менее продуктивно. Потому что психологи без опыта зависимости смотрят со своей точки зрения. У них больше лояльности, включается созависимость. Бывает, они не могут найти глубину проблемы, обсуждают ее поверхностно, жалеют пациентов, идут у них на поводу. Наши же пациенты очень хорошо умеют манипулировать.
К примеру, они в ходе реабилитации должны прописывать разные задания. Пока они это делают, то продумывают проблему, делают выводы, что-то для себя решают. Это задание надо потом сдавать. И человек знает, что если он пойдет к простому психологу, то по-любому сдаст. А консультант с опытом зависимости может его и завернуть. Скажет — переписать, дополнить. Он выловит неискренность, увидит, где недодумано что-то.
— Вот вы долго были пациентами. А когда поняли, что уже сами можете работать в реабилитации?
Настя:
— Я провела год в закрытом реабилитационном центре. И пока была в изоляции, не употребляла. Но выйдя оттуда и сорвавшись, я попала сюда, вернулась в программу и поняла, что мне уже есть чем поделиться. Я понимаю тех, кто здесь находится. Через многие вещи проходила, знаю, насколько людям бывает тяжело. Я проживала те состояния, которые они сейчас проживают, и знаю, как выйти из них. Я понимаю, что могу помочь.
Елена:
— Выздоровление — эту вещь я знаю изнутри, на 100%. Я знаю, что мне пациент скажет, как. Знаю, что он чувствует.
— Наркологов в стране, наверное, много. А вот таких, как вы, «равных консультантов» — пока мало. Есть дефицит?
Елена:
— Специалистов в этой области вообще мало. Многие уходят в другие сферы. И я уходила. А надо, чтобы было много, конечно. Только государственных ребцентров у нас в Москве — два. На 30 человек выздоравливающих надо 5 консультантов по химической зависимости, 2 специалиста по социальной работе и 4 психолога. Поэтому мы хотим открыть школу консультантов с повышением квалификации каждые три года, так как виды наркотиков меняются.
— А пациенты с вами опытом не меряются? «Да я 20 лет торчал! А ты сколько?!»
Михаил:
— Конечно. Сравнивают, оценивают: «Я то употреблял, ты — другое. Я круче...» Но со временем это проходит. И тот, что употреблял алкоголь, а другой — наркотики, оба со временем приходят к общему пониманию того, что нет значения, что ты употреблял и как долго, — полгода или 20 лет. Это все про одно и то же. Некоторые за полгода достигают своего эмоционального и физического дна. А другие 15 лет к этому идут.
«Зачем трезвость, когда радости от жизни — ноль?»
— Вы пришли сюда, поработав в частных ребцентрах. Почему ушли?
Михаил:
— В том, где работал я, очень напрягало, что надо было фактически удерживать пациента. Продлевать его нахождение, чтобы за него платили деньги. Тут реабилитация бесплатная, и ребята находятся добровольно. Они, конечно, не сразу понимают — зачем. Но потом понимание приходит...
— Так, может, не «удержание», а «мотивация на лечение»?
— Одно дело — мотивация пациента, другое — мотивация родителей...
Елена:
— Я сама неоднократно лечилась в центрах, которые стоили серьезных денег. Это не о 100 тысячах речь идет — о миллионах. И потом довелось самой поработать в таком. Это тяжело: бесконечно продлевать программу, выжимать из его родственников деньги, а результата не видеть.
Настя:
— Я тоже лежала в дорогом центре и знаю, сколько денег мама заплатила. А я отлежала год! Это, кстати, было слишком много.
— Всегда считалось, что реабилитация должна быть длинной. Желательно год-два. А месяц, к примеру, — это «ни о чем». А я вот думаю — что же делать два года за забором?
Настя:
— Для меня год — это было очень много! Думаю, хватило бы шести-восьми месяцев. А так — это должен решать психолог, сколько будет длиться реабилитация. Все индивидуально. Не бывает такого, что ровно год провел в ребцентре — и точно излечен. Мне, к примеру, это даже повредило. Я, когда выписалась, была совершенно потеряна. Я привыкла быть в парниковых условиях, под защитой. И когда попала в социум, то не понимала, как в нем жить. Меня передержали.
— Есть центры, которые построены только на идее изоляции от наркотиков. То есть главное — это труд, а в свободное время — наручники. Это работает?
Елена:
— Изоляция от наркотиков помогает. На время изоляции. Но наша задача немного другая. Зачем такая трезвость, когда радости от жизни — ноль? Счастья в жизни — ноль? Когда ты не живешь, а существуешь и не знаешь — зачем просыпаешься?..
Только изъять наркотики из жизни — это не поможет. Я пациентам говорю: «Изменить надо все». И наша задача — мотивировать пациента не просто на трезвость. А на то, чтобы жить долго и счастливо.
Сначала — цветок. Потом — подруга
— Есть такая точка зрения, что «нечего сопли лить и уговаривать наркомана на реабилитацию». Он, мол, обязан вылечиться. Люди слышат выражение «мотивация на лечение» и думают, что это вы пациента уговариваете. А что вы на самом деле делаете, чтобы человек у вас начал «менять все», как Лена говорит?
Михаил:
— Наркомания — это не только употребление наркотиков. Там все глубже. Даже если у человека убрать наркотики и алкоголь, все проявления поведенческие останутся. Вот это мы и пытаемся донести до человека. И когда он понимает, что причина в нем, что не виноваты условия, плохая экология, социум, в котором он родился, родители, которые при нем пили, то появляется шанс что-то изменить. А как изменить — вот тебе наша программа.
— Родители обычно хотят, чтобы ребенок просто стал «такой же, как раньше», до того, как начал употреблять. А они понимают, в чем должны быть изменения?
— Некоторые мамы по прошествии даже долгого времени не понимают. Но многим это очевидно. Недавно у нас пациент лежал, родители приехали уже после его выписки и сказали, что сын первый раз в жизни сказал, что он их любит. Так и проявляется выздоровление — в эмоциональном взрослении в том числе.
— А чем у вас люди занимаются целых полгода? Вот вы упоминали «задания». Чисто технически как это выглядит?
Елена:
— Чисто технически человек должен взять ручку, тетрадку и написать то, что ему предлагают сделать. И в процессе того, как он это пишет, он начинает осознавать — что происходило в его жизни, куда он себя завел, что у него порушено. Он начинает видеть себя, прописывая свои же примеры. И когда на малой группе происходит разбор, он потихонечку понимает, к чему он пришел за годы своего употребления.
А так у нас терапевтический процесс длится 24 часа в сутки. Люди получают теоретическую базу о природе зависимости в виде лекций. Потом идет групповая работа, где мы и затрагиваем задания. Бывает такое, что даже на самое первое — «Зачем я здесь?» — человек ответить не может. Помогаем. Если не идет — кто-то делится опытом.
— Вы выписываете из центра за десять нарушений. Я вижу, что среди нарушений: «не надел бейдж», «флирт». Как без флирта? Как же — «любовь спасает от наркотиков»?
Михаил:
— Флирт — это эмоционально значимые отношения. Если люди в них включаются, они уже продуктивно не работают, а живут одной идеей. А люди в начале выздоровления даже за собой ухаживать не умеют!.. Так что вначале, как у нас говорят, надо вырастить цветок. Потом завести собачку, поухаживать за ней. Потом — завести друга. А потом только — подругу.
«Излечиться — значит избавиться от одержимости»
— А вообще, наступает такой момент, когда не хочется употреблять наркотики и алкоголь?
Михаил:
— Наступает понимание, что этим ничего не изменишь. Что даже если ты употребишь, тебе от этого не станет счастливо, как было раньше. Мои проблемы уходили, потому что я глушил их алкоголем и наркотиками. Но, пройдя программу реабилитации, я понял, что никакие проблемы я не решу, если просто убегу от них с помощью веществ. Программа дала мне понимание, что все проблемы решаемы, и не надо никаких допингов извне, чтобы лучше заработал мозг и еще что-то.
— А кто труднее идет к этому пониманию — молодые или взрослые пациенты?
— Есть две крайности — взрослый алкоголик и молодой наркоман. У алкоголика есть свои жизненные позиции, принципы. «Я же работаю, обеспечиваю семью, почему я не могу вечером расслабиться, стресс снять после работы? И вообще меня алкоголь всегда выручал. Я успешный человек...» Они тоже пишут задания. И мы на их же примерах показываем, что по факту это все оказывается не так. Рушится семья, отворачиваются близкие, почему-то увольняют с работы. У нас есть люди, которые знают три языка, у них несколько высших образований. И со временем до них доходит, что не помогало им никогда употребление наркотиков и алкоголя, а только все рушило.
— А ведь немногие ребцентры в России работают с алкоголиками...
— Потому что это сложно — что-то донести до людей в возрасте 45–60 лет, которые в принципе уже прожили жизнь, и их очень сложно сдвинуть с точки, на которой они убежденно стоят. Но технология работы что с алкоголиками, что с наркоманами — одинаковая.
— Так алкоголизм излечим? Это же новость!
Елена:
— Для нас «излечить» — значит избавить от одержимости, а не то, чтобы человек проснулся и сказал: «О, я выздоровел». Нет, избавить от одержимости, при которой ты просыпаешься и ни о чем, кроме наркотиков, не думаешь. Когда ждешь пятницы не потому, что едешь на дачу, а потому, что была трудная неделя, и ты хочешь напиться.
Фокус смещается. И тогда ты утром просыпаешься и понимаешь, что тебе не надо идти что-то искать! Ты освобожден от этой необходимости! И ты начинаешь жить и искать интересы в этой новой жизни.
Вот когда уходит одержимость — это мы и называем излечением
