Мы — сироты?
Интересно, что в славянской мифологии, в отличие, скажем, от греческой, практически отсутствует мощный женский праобраз. Вернее, он размыт, неконкретен, как и все наше язычество, полное чудовищной неразберихи. В этой незавершенности, породившей эклектику (или порожденной ею), будто заложена вся дисгармония нашей путаной жизни. Вспомним: «земля наша велика и обильна, а порядка на ней нет». Кто бы от хорошей жизни стал призывать иноземцев править собой? У зеркально обратных нам немцев (варягов, если угодно) контуры прародительниц все же есть: дева Валькирия, например, или воительные Брунхильда и Кримхильда… Славянский пантеон населяют сплошь мужские божества: Перун, Хорс, Дажбог, Стрибог, Сварога… Причем, не всегда свои — вплоть до иранских. Но вот у самого древнего из них, у Рода, чей символ — мужской детородный орган, в свите находим двух женщин-рожениц без имен; видимо, они и есть праматери всех славян, по крайней мере, объединившихся впоследствии под киевским протекторатом. Еще одна попутная загадка: почему Киев (то бишь град князя Кия) назван «матерью городов русских», а не «отцом», что было бы логичнее? Сила матрицы перевесила силу логики, бросив стилистическую нелепость на алтарь всевластного кода.
Покопавшись справедливости ради в исторической памяти, найдем и других женских божеств славянского пантеона, о которых, кроме имен, никакими сведений нет. Вот Слава (от нее, по одной из версий, пошли собственно «славяне»; по другой версии они пошли от понятия «слово», т.е. говорящие на понятном языке, в отличие от всех прочих «немцев»), или Жива — богиня жизни, или Макошь, она же Ма — богиня родящей земли, которой наши глубокие предки приносили человеческие жертвы. Символически этот обряд существует кое-где поныне, а истоки его уложились в название города Кострома, так звали жертвенную куклу — и потому, что ее сжигают, и потому, что костер — это еще и просто солома, ведь есть же такая кормовая трава по сию пору. Когда человеческое чучело, не говоря уж о живой девушке, сперва холят и лелеют, а потом разрывают на части и пускают в поле по ветру — это что же за мать, которая периодически требует к себе такой любви?! А еще есть божество Лада, с половой принадлежностью которого вовсе непонятно: по-другому это божество именуют Лад, Ладо. Оно отвечает за всякое успокоение и равновесие, куратор и благословитель. Как бы тоже сугубо родительская функция, но в епархии Лады еще и кладбища. Может, Лада и впрямь не бог, а богиня — порождающая и убивающая?
Великое множество существ, несущих женское начало, мы отыщем среди всякой нечисти, одна баба Яга чего стоит!
Жаль — бездетная, на роль верховной жрицы эта изначальная берегиня, трансформировавшаяся в христианскую лесную злыдню, не подходит. В русле архетипа баба Яга — запредельно асексуальная матрона, посвящающая юношей в мужчин. В обычной жизни это делают знойные соседки бальзаковского возраста. Не подходит под мать и такая особа, как Устреча — явно существо в жизни каждого индивида случайное. А тем паче сонм шишиг и кикимор во главе с жуткой особой — кривой теткой по имени Лихо.
И в эпосе у нас патриархат. На самую его периферию время оттерло и сестру варяжских гостей Кия, Щека и Хорива — княжну Лыбядь, и с княгиней Ольгой как-то не сложилось. Вот и получается, что при множестве отцов какие-то мы сироты: забыли имя мамки своей — лихую не хотим, а ладную судьба не даровала. Комплекс утраченной матери будто довлеет над нами, болезненно проникая в разные ипостаси русского бытия. Вот уже и Волга — мать рек русских, и Родина — мать… Не видевшие матери придумывают ее и отчаянно идеализируют. Опять же на роль матери у нас за века выстроилась очередь претенденток, этот образ нещадно эксплуатируется и культурологически, и мифотворчески, а более всего — идеологически. Но дело в том, что матери как таковой нет, а когда нет матери — появляется мачеха…
Родина-мачеха зовет!
В порядке ментального жизнеутверждения все вроде бы у нас в порядке: полнота и гармония! Где матушка — там батюшка; царь — царица, поп — попадья… Даже географически: Ростов-папа и Одесса-мама! И если у уголовников «пахан» персонифицирован, то мать — сама тюрьма. Соблюден и воровской обет безбрачия, и матрица не страдает. Тюрьма – образ мистический, пограничный, сакральный. Заповедная черта. Воистину родителей не выбирают.
То, что у России женская душа — априори любого спора. Тут и философская мысль потрудилась, и народное самосознание, и творцы новых мифов не отступили от этой догадки ни на шаг. Россия не просто женщина, она русская баба: очень ярко эту мысль живописал, например, самобытный мыслитель современности Георгий Гачев. То есть Родина — как субстанция от веку битая, причем смертным боем, баба при самодуре-муже. Мазохистское начало в нас, быть может, и не врожденное, но старательно вскультивированное. Муколюбие, культ смерти, да еще «красной», показной — это архетип сугубо русский. Отсюда почитание мучеников, страдальцев, блаженных, неудачников — жаление! — и прочее, на почву коего идеально лег христианский институт святых. Можно сказать, что великомученики у нас по смерти обречены на равноапостольский чин.
Это оттого, что наша крещеная культура — пасхальная, в отличие от рождественской западной. Девиз нашей — смертью смерть поправ. И для того, чтоб остаться в памяти народной, у русских предпочтительней не умирать в постели, своей смертью, а погибнуть как-нибудь на стороне. Возраст неважен. Лев Толстой и на исходе жизни поспешил прочь из обжитой Ясной Поляны, дабы не отступать от русской традиции и пасхального архетипа. Матрица сработала.
О сакраментальном противостоянии женской России и мужской Германии тоже написано немало. Германии брачная миссия выпала геополитически, отсюда парадокс российского самодержавия. Русские императрицы несут в себе немецкую кровь Брунхильд и Кримхильд: по природе вроде женщины, по статусу в русле архетипа — «немецкие мужи». Российское самодержавие, скрепленное фаллической идеей, таким образом и тою же природой естественно переросло в большевизм. В слове «большевик» куда больше смысла, чем как просто в политическом термине. Как не вспомнить вновь о славянском прабоге Роде. Большевистский вождизм Россия восприняла на чисто фаллическом, растабуированном уровне.
Славянская парность, как природа, не терпит пустоты. Из ущербного вакуума поднялся самый всепроникающий культ — культ Матери. Настолько сложный, что ни с мерками эдипова комплекса, ни с проблемой какого-нибудь инцеста, пестуемой западными фрейдистами, тут не подойти. Пресловутый русский мат, не имеющий аналогов в мире — это ли не рудимент затерянной во времени атлантиды по имени Культ Русской Матери?
Сонм мачех, наделенных в ментальном искательстве чертами одной праматери, так прочно перетек в явь, что преобразил по-видимому саму матрицу, и попробуй теперь разобрать: где изначальное, где привнесенное, что есть имя, а что псевдоним? Но если форма переменчива (от скорби до воинственности, от безымянных рожениц до девы Одигитрии), то содержание — едва ли. Как культ Отца своей мнимостью должен был восполнить в душе нации недостающие черты отцов земных, будучи фантомом, идеалом, усиленно материализуемым массами, в том числе из-за инстинкта неразрушения матрицы, так культ Матери из-за соображений того же душевого равновесия, законнорожденности, требовал адекватных средств реализации. Собственно, он создавался из тотемных обломков, которые никуда не делись в фольклоре, в житейском укладе, в обрядовой стихии… Он как бы максимально приближен к оригиналу, по мере его понимания, что отнюдь не узаконивает его статус. Это всего лишь рак на безрыбье, когда из щеп, увы, не собрать прежнего идола.
В итоге мы имеем что имеем. Родину-мать, что неласковее мачехи. Или вообще мать-кукушку. Кроме того не жертвующую, а требующую бесконечных жертв — чужую кровожадную бабу. А в ее сени — антипод из жизни: русская женщина (не столько жена мужу, сколько «мать» своему «ребенку»). Когда материнское прежде женского — это от древней утраты, ответ на тайное сыновнее требование, будто застывшее в глазах пеплом язычества, сиротством сугубо пантеистического порядка. И этот мертвенный, угрожающе монументальный культ матери-Родины, девы-амазонки, бабы-солдата есть мольба беззащитных к каменному подобию, призванному оберегать. И плащаница Пречистой Девы, якобы распростертая над российскими пределами, опять же олицетворенная воля женщины-заступницы. Ее земные лики-иконы Иверская, Казанская, Владимирская — вековые щиты русского воинства, духовные святыни нации.
В слове «патриотизм» мужской суффикс, но в годы войны за независимость Отечества опять же звала с плакатов и просила защитить она — мать-икона, вызванная атеистической пропагандой из сакральных бездн народа, из иных верований — доматериалистических. Интуиция в минуты смертельной опасности открывает самые заветные тайники самосознания, ибо все ненадежно, лишь одно действует наверняка — код. И такой харизматик как Сталин почуял это нутром.
Продолжение следует
