Это уже четвёртая книга известного тележурналиста, легендарного «взглядовца» Владимира Мукусева, на которую откликается «ЛГ». «Не стреляйте, мы ваши братья!» – продолжение вышедшей семь лет назад книги «Чёрная папка. История журналистского расследования». Это уникальное многолетнее расследование гибели в Югославии российских корреспондентов Виктора Ногина и Геннадия Куринного 1 сентября 1991 года, командировки на раздираемые гражданской войной Балканы, хождение по инстанциям, многочисленные обращения к коллегам дали наконец результат: указом президента журналисты Ногин и Куринной посмертно награждены орденами Мужества, а по поводу их гибели было возбуждено уголовное дело. Надеемся, что теперь будет выяснено доподлинно, кто их убил и где их тела.
Приводим отрывок из книги Владимира Мукусева.
Нет такого российского СМИ, куда бы я не обращался за эти годы с одной единственной просьбой: «Коллеги. Один раз в год, 1 сентября, напоминайте своим читателям (зрителям, слушателям, пользователям интернет-издания) о трагедии, произошедшей в Югославии с нашими ребятами. И задавайте всего один вопрос: «А почему, собственно, родное государство, ты ничего не делаешь для того, чтобы разобраться с этой историей?» Один раз в год. Десять строчек газетной полосы или 10 секунд эфира! Прошу!!! Бесполезно. Не откликнулся практически никто. Даже «либеральная», популярная разговорная радиостанция, к созданию которой я имел некоторое отношение. Каждому ведущему журналисту, имеющему свою, ЧАСОВУЮ, еженедельную передачу, заместителям главного редактора и самому Шефу я передал экземпляры своей «Чёрной папки». Послал в печатном и электронном виде. В ответ – тишина. А ведь тем самым наши журналисты убивались второй раз. «Гордым», а по сути трусливым молчанием. Если бы только молчанием.
Примерно за год до двадцатилетнего печального юбилея я позвонил, как бы мне это не было неприятно, в приёмную начальника Первого телеканала с просьбой о встрече. Идея была проста – передать туда свою готовую рукопись будущей «Чёрной папки», написанной в виде сценария документального фильма о погибших журналистах. Мне казалось, что фильм, сделанный именно в «Останкине», в том доме, из которого они 20 лет назад уехали в последнюю в своей жизни командировку, и показанный в начале сентября 2011 года по Первому каналу, будет достойным знаком уважения к памяти наших коллег. Через неделю меня милостиво согласился принять один из заместителей Эрнста. (Того самого Кости, который когда-то слёзно просился к нам во «Взгляд»). Самому небожителю было не до меня и, как мне объяснили «… Константину Львовичу не до всех этих ваших мелочей и ерунды». И вот я иду по до боли знакомому зданию на Королёва, 12, где, как пишут в мемуарах, «… прошли лучшие годы моей жизни». Но сначала немного истории.
Кто-то посчитал, что длина коридоров Останкинского телецентра составляет более 25 км, а уж сколько различных помещений – наверное, не сосчитать. В каждом из них круглосуточно (не знаю, как сейчас) работали люди, специалисты самых разных специальностей и профессий. Их было почти 20 тысяч человек – большинство из которых за 14 лет работы на ЦТ, я так и не увидел. Благодаря моим начальникам и учителям – Евгению Широкову, Эдуарду Сагалаеву, Андрею Меньшикову, Виктору Осколкову, Анатолию Лысенко, Валентину Лазуткину и многим другим, их высочайшему профессионализму, житейской мудрости и бесконечному, порой ангельскому, терпению, я понял, хотя далеко не сразу, самую главную телевизионную истину. Телевидение – это не Я, телевидение – это всегда МЫ. Все мы, молодые и не очень, те, кого в лицо знала вся страна, и те, кого не было даже в титрах, от постового милиционера до буфетчицы и от всесильного председателя Госкомитета до младшего администратора, выписывающего пропуска, по сути, делали одно большое общее дело – создавали телевизионную картинку, с помощью которой миллионы и миллионы людей, сев к телевизору у себя дома, либо в общежитии, либо в казарме, либо бог весть где ещё, соединялись в народ, негодующий и одобряющий, смеющийся и плачущий, мечтающий и переживающий. При этом чувствующий, понимавший, видевший и скорее ощущавший, что где-то там, по другую сторону экрана, работают люди, главной целью которых было не просто «…информировать, просвещать и развлекать граждан Страны Советов», как об этом писалось в газетах, а искреннее желание принести в их дома тепло и добро, сделать, насколько это возможно, их жизнь легче, светлее и радостнее.
Конечно, была и пропаганда, то есть откровенное враньё про строительство «светлого коммунистического завтра», не имевшая к реальной жизни простого советского человека, с бесконечным дефицитом всего и вся, нищенскими зарплатами, кагэбэшными стукачами в каждом коллективе, никакого отношения. <…> Но телевидение не вызывало отторжения и злости. Мало того. Журналисты, особенно вдали от Москвы, встречались местными жителями как самые дорогие гости, как почти родные люди. Их настолько искренне уважали, что нехватки в помощниках при подготовке съёмок, обеспечения приехавших жильём, транспортом, питанием, тёплой одеждой, если нужно, как это обычно бывало на Севере или на БАМе, на Камчатке или на Памире, не было. И делалось это абсолютно искренне, вовсе не за то, чтобы потом «попасть в кадр». Пригласить телегруппу после съёмок на ужин к себе домой за честь почитали не только принимающие «начальники», а самые простые и незнакомые люди. И то тепло, которым они щедро одаривали нас, ничего не прося взамен, журналисты, все телевизионщики пытались вернуть своими передачами и фильмами этим людям, а по большому счёту нашей огромной стране. Когда мы рассказывали не только о «достижениях», но и о проблемах и бедах. Смею думать, что советское телевидение со всеми его недостатками было национальным достоянием, вызывавшим настоящую гордость за страну и искреннюю любовь к его работникам... ...
Прошло три десятка лет – миг в истории. И ничего этого не стало. Сегодня журналист телевидения – это провокатор, зло, беда, которая вопреки твоему желанию и воле может в любой момент ворваться в твой дом и разрушить его, это подлость и мерзость, это копание в грязном белье, это бесконечное враньё и лизоблюдство, одним словом, это враг, а в лучшем случае – просто гад. Само понятие «журналистика» на телевидении давно стало равным слову «проституция». Кто же мог предположить, что «Останкино» отдадут «на кормление» тем, кому будет глубоко наплевать как на мёртвых, так и на живых-то журналистов, которых уберут с бывшего ЦТ и заменят «подберёзовиками» – пропагандистами. С единственным заданием Бориса Абрамовича Березовского, упокой его душу грешную, заставить страну любой ценой выполнить волю хозяина – проголосовать не головой, а «сердцем», как когда-то у них получилось в 1996-м. <…>
То доброе, хорошее, талантливое, что, безусловно, есть на телевидении и сегодня в развлекательной сфере, перечёркивается так называемыми новостями, плохо упакованной ложью о наших «достижениях», бесконечными «шоу бесноватых» с ведущими, больше напоминающими ходячие помойные вёдра с нечистотами, которыми они щедро делятся со зрителями, превратив телевизионные каналы в канализационные. К одному из «авторов» этого чудовищного превращения я и шёл по родным когда-то коридорам «Останкина».
«Я даю вам пять минут. Дальше у меня важная встреча. Так чтоб без лирики» – молодой хозяин кабинета, бросив мне это, не поздоровавшись и не предложив сесть, тут же уткнулся в свой мобильник. «Ну, что же, говорите, время-то идёт», – повысил он голос, не поднимая головы. Коротко рассказав историю гибели ребят, я перешёл к главному, ради чего пришёл и готов терпеть хамство и унижение, то есть к предложению снять фильм к 20-летию гибели журналистов, дать его в эфир, тем самым попробовать сдвинуть с мёртвой точки расследование и поднять вопрос о награде… «Ну, хватит», – резко перебил меня заместитель. – Всё это я уже где-то слышал, давайте к делу». Обрадовавшись и внутренне обругав себя за первое плохое, вероятно ошибочное, впечатление о хорошем, деловом человеке, я стал открывать папку, чтобы вытащить сценарий, и заметил разительную перемену, которая произошла с моим собеседником. Он резко поднялся из-за стола и стал напоминать сеттера, почуявшего дичь, буквально впился глазами в мои руки, достающие бумаги. Взяв сценарий, он повертел его в руках, устало плюхнулся в кресло и спросил тоскливо: «И это всё?»
Ещё не понимая, чего от меня ждал этот большой теленачальник, я стал говорить о том, что у меня много уже снятого материала там, в Костайнице, и что его можно будет исполь… «А где всё остальное? Ну там, конверт, что ли. Или в чём ЭТО у вас?» – резко перебил меня хозяин кабинета. И видя мою растерянность, он вдруг начал издавать странные звуки, вроде как булькать, причём всё громче и громче. И я понял – он смеялся, причём не просто смеялся, а громко хохотал, запрокинув голову и обнажив свои кривые зубы. Это была почти истерика. Вероятно, я был первым в его телевизионной жизни, кто пришёл к нему без ЭТОГО. Он крутил головой, подпрыгивал на кресле и бил ладонями себя по ляжкам. Я уже готов был резко прекратить всё это, вбив кулаком его хохот вместе с зубами в его поганую пасть. Но тут увидел на стене маленькую фотографию. На меня грустно смотрел мой ученик и друг, коллега по «Взгляду» Владик Листьев. Вероятно, в этом, а может быть, в одном из многочисленных таких же кабинетов, в феврале 1995 года какие-то мерзавцы, изгнавшие нас из «Останкина», вот так же хохоча, обсуждали как «завалить Листа» и сколько это будет стоить. Им не нужны были те 16 миллионов долларов, которые нашли следователи Генеральной прокуратуры у убитого 1 марта 1995 года первого генерального директора Первого канала. Его убийцам нужно было «Останкино». Целиком. Весь этот огромный денежный печатный станок. И они его получили… Неслучайно первый следователь, который вёл дело Листьева, – следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Борис Уваров перед самой своей отставкой сказал мне грустно: «Дело-то ясное. Остались мелочи. Но кто-то очень не хочет, чтобы страна узнала, что убийц Владислава надо искать среди его ближайшего окружения. Я уйду, и дело развалят…» Так и получилось. Это громкое и чудовищно циничное преступление так и осталось не раскрытым…
Во всём произошедшем есть и моя вина. В начале 1993 года министр по делам печати Михаил Полторанин предложил мне возглавить Первый канал. Я отказался, сказав, что с бандитским и финансово-криминальным беспределом, творившимся тогда в «Останкине», должны бороться не журналисты, а правоохранительные органы. Вот когда это произойдёт и они победят, «приду я, весь в белом», и буду делать новое современное российское телевидение. В итоге случилось то, что случилось. Влад был застрелен. А мне надо было соглашаться, засучить рукава и идти разгребать и вычищать останкинские конюшни. Да, Листьев бы сел. И не он один. Причём надолго. Но он остался бы жив. И сегодня вновь радовал бы зрителей новыми программами и своим огромным талантом. И возглавь я «Останкино», уж точно не допустил бы в начальственные кабинеты всё это жлобьё и жульё…
Я ушёл из кабинета резко погрустневшего «телемагната» даже с каким-то облегчением. Я представил, с кем бы мне пришлось общаться, если бы я нашёл деньги на кино и начальники Первого канала всё-таки решили бы его делать и рассказать о моих погибших в Югославии друзьях-журналистах. Бог не дал испоганить чистую и светлую память о них…
Владимир Мукусев
