Николая Лебедева называют сегодня одним из успешных российских режиссеров. Его фильмы «Змеиный источник», «Звезда», «Легенда №17», «Экипаж» и другие получают премии и награды, становятся лидерами в кинопрокате. Этой осенью Лебедев выпустил свой режиссерский курс в Школе кино «Арка» при Высшей школе экономики.
– Николай, ваши студенты учатся полтора года. Не мало ли, чтобы научиться кинорежиссуре?
– Я не думаю, что это мало. Например, на Высших курсах режиссеров и сценаристов, откуда вышло много талантливых и профессиональных людей, учатся два года. Понимаете, во ВГИКе, где учатся пять лет, преподают высшее, академическое образование. Здесь же учеба сфокусирована именно на профессии, к нам приходят люди, как правило, уже с высшим образованием. С другой стороны, скажу, что полтора года мало, два года мало, десять лет мало. Прозвучит банальным штампом, но режиссер – это профессия, которой учатся всю жизнь. Выдающийся мастер кино Александр Наумович Митта свое 85-летие встретил на лекции одного американского коуча, сидел в первом ряду и старательно все записывал в блокнот. Я тоже постоянно учусь и стараюсь узнать новое. Не потому, что трудолюбивый, ведь лентяй жуткий, но я понимаю: стоит остановиться, и ты откатишься назад. Надо соответствовать хотя бы себе. Это как у спортсменов: без каждодневных тренировок – никуда. Бывает, режиссер снимет первую короткометражку и чувствует себя сложившимся асом. Я некоторое время работал в Лос-Анджелесе и знаю, что там даже самые известные, успешные артисты каждые выходные посещают разные тренинги того или иного коуча. Разыгрывают какие-то сценки, разбирают свою игру. Там артисты держат себя все время в рабочем ритме. И за счет этого они достигают успеха.
– В этом плане наши киноактеры другие?
– Кто нахлебался, как, например, Людмила Гурченко, которая годами оставалась без работы, тот ценит и использует любой шанс, работает, развивается. Как-то мне про нее сказали: «Людмила Марковна, если нужно для кино, квартиру свою подожжет, не задумываясь; с девятого этажа без парашюта прыгнет». Она была исступленно предана своему делу. Поэтому она и великая Гурченко. Есть, конечно, такие и среди молодых актеров. Например, Данила Козловский, снимаясь у меня в «Экипаже», так погрузился в роль пилота, так досконально изучил на тренажерах работу летчика, что в кабине самолета не изображал знание, а в самом деле управлялся с пультами и рычагами, как профессионал, вызывая удивление бывалых авиаторов. На встречах со зрителями я говорил, что, если будете лететь и с вами в самолете окажется Козловский, случись непредвиденная ситуация, не волнуйтесь: Данила посадит самолет.
– Сложно выбирать абитуриентов на экзамене или актеров на кастинге? Эти два процесса вообще похожи?
– Конечно. Знаете, я очень не люблю экзамены, не люблю кинопробы, кастинги. Считаю, что это всё большая условность. Талантливый человек там может не показать себя. Самопрезентация и талант – это разные вещи. Я сам когда-то провалился во ВГИКе. Не говорю, что ужасно талантливый, просто не мог сам себя показать. И совершенно справедливо меня тогда не взяли. Но понимаю, как это опасно – просмотреть. У меня бывало такое с актерами, когда я при первом общении не обращал внимания на человека. А потом, когда начинал копаться, присматриваться, менял свое мнение. Например, так было с Игорем Петренко на фильме «Звезда». Отчасти так было с тем же Данилой Козловским. Когда мы начинали картину «Легенда №17», я понимал, каким должен быть главный герой. Но продюсеры стали предлагать мне Данилу.
– Конечно, медийный артист...
– Нет, его никто тогда не узнавал, у него еще не было знаковых ролей в кино – может, за исключением «Мы из будущего». Мы ходили по улицам, сидели с ним в кафе, на него не обращали внимания. И когда я называл его фамилию, многие спрашивали: «А кто это?» Приходилось объяснять, мол, помните такой-то фильм. Так что насчет его тогдашней медийности – неверно. Но не поэтому я поначалу сказал: «Нет». В сценарии был описан этакий «конек-горбунок», как и называли героя за глаза другие персонажи. В реальной жизни Валерий Харламов действительно был невысок, крепкий, кряжистый. А Данила – высокий, герой-любовник, красавец. Я видел его в паре картин, и мне казалось, он совершенно не подходит на эту роль. И в этом была моя ошибка. Они же артисты, они меняются. Когда Данила стал передо мной вслух читать сцены из сценария, я понял, что это должен быть он. Потом увидел, как Козловский совершенно безоглядно отдается работе, фокусируется на роли, как никто. В репетиционный период нашего фильма начал ежедневно, на свои деньги, заниматься – утром в спортзале, вечером – на льду. Неважно, где он находился в этот момент – у себя в Санкт-Петербурге или в Москве. Я был потрясен. Боялся, что, когда начнутся съемки, он расслабится. На что он мне сказал: «Ты будешь удивлен!» И действительно, на протяжении всей нашей работы Данила продолжал выкладываться на все сто. Он совершенно одержимый человек, безоглядно отдающийся делу.
– Когда вас называют успешным режиссером, это раздражает или нравится?
– Я уже не думаю, что обо мне говорят, думаю о том, что делаю. Успех, конечно, важный показатель, это защищает меня от безработицы, от нападок, которых все равно не избежать. В этом плане чувствуешь себя более защищенным. Понимаете, я специально никогда ничего не высчитывал, у меня это не получается. Не знаю, в чем секрет успеха.
– Но, приступая к работе над фильмом «Экипаж», вы же понимали, что катастрофа – жанр, который пользуется популярностью у зрителей в кинотеатрах?
– Нет, я про это не думал. Когда снимал «Легенду №17», спортивная драма считалась самым непопулярным жанром в российском кино. Когда снимал «Звезду» – в самом начале 2000-х, – военная тематика тоже была не в чести у кинематографистов. Мне об этом говорили на киностудии открытым текстом: «Ты с ума сошел?! Это никто не будет смотреть, это никому не нужно!» Картина «Экипаж» – ремейк замечательного, в высшей степени успешного советского фильма. А теперь – вспомните в нашем кино ремейки! Они проваливались практически все, причем с большим треском. Зрители просто отказывались смотреть такие фильмы, неуклонно делая выбор в пользу фильма-первоисточника. Но я до такой степени люблю тот «Экипаж» Александра Митты, что с детства мечтал сделать фильм-катастрофу. Помню, отец подарил мне кинокамеру, и я стал снимать на макетах игрушечные вагончики, которые переворачивались и пылали. Когда начинал картину, был уверен, что все помнят этот советский фильм. Но был поражен, например, тем, что Козловский не видел ту картину.
Когда продюсеры Никита Михалков и Леонид Верещагин предложили сделать ремейк «Экипажа», я был не в силах противиться этому великому и пленительному искушению, а потому пошел посоветоваться с Миттой. И он мне сказал: «Даже не вздумай отказываться!» Об успехе не думал, разумеется, – просто не хотел посрамить доверие.
– Вы упомянули фильм о войне «Звезда». Действительно, он тогда был одним из первых в российском кино на подобную тематику. Как думаете, почему сейчас стало модным снимать о войне?
– Не знаю, спросите тех, кто считает это модным. Я сам лично никогда не задумывался о моде. Всегда рассказываю те истории, которые меня волнуют. Выбрать проект – это означает полюбить. А для того, чтобы любить, надо всмотреться и почувствовать, надо срастись с материалом, что я делаю очень долго. Ту же «Легенду №17» мне предлагали снимать с марта 2007 года. Думал долго и начал эту работу лишь через пять лет. Меня зацепило не то, что это спортивное кино, не то, что оно про знаменитого хоккеиста Харламова, а то, что там рассказана человеческая история, которая была изначально для меня дорога: отношения отца и сына. И в фильме «Звезда» мне хотелось показать тех, советских людей, нравятся нам они или нет, но которые нас спасли, вернуть память о них и уважение к ним. Мне было больно оттого, что в 1990-х годах ветеранов стали вышвыривать из очередей, отовсюду отталкивать. Темы войны связаны с историей моей семьи. Чем старше становишься, тем больнее в тебе отзываются те трагедии. Мне кажется, если бы не война, то страна могла бы двинуться другим путем – сильным, ярким. Потому что самые молодые люди – идеалисты, романтики – были уничтожены. Я говорю не про сталинские репрессии, а именно про войну. Мой десятилетний отец, который собирался стать врачом (а по его линии все потомственные врачи), оказался в Суворовском училище, потому что у него отец погиб, брат погиб, и он стал военным. И я тоскую об отце, он продолжает мне сниться, тоскую о тех идеалах, которые отец исповедовал. Меня волнуют тема преемственности, тема человеческих традиций, тема большого пути у каждой семьи.
– Именно поэтому сегодня в кино часто стали обращаться к жизни в Советском Союзе?
– Да, было много плохого, но много и хорошего. Были те идеалы честных, порядочных людей, которые сегодня оказались на обочине. Врачи, инженеры, преподаватели, специалисты различных профилей, на которых строилась вся страна. Люди оказались не нужны! Думаю, общество совершило ту же самую ошибку, которая была совершена в 1917 году.
Когда все, что было до этого, было зачеркнуто. То же самое произошло в начале 1990-х. То же самое касается и кино. Нельзя фильмы Эйзенштейна, Калатозова, Александрова, Пырьева, Ромма и других великих советских режиссеров рассматривать, например, только сквозь призму отношения к Сталину. Вы поживите в то время – посмотрим, как вы себя поведете.
Мы продолжаем жить в той же стране, те же люди, мы не можем измениться вот так – по щелчку! Когда это делается искусственно, зачеркивается все хорошее, что было. В любой стране есть проблемы, но во всех цивилизованных странах чтут свои корни и уважают свою историю, какой бы она ни была.
– А что вы скажете тем, кто усмотрел в вашем фильме «Легенда №17» некую заказную пропаганду патриотизма?
– О том, что киномодой и тем более заказными темами я не занимаюсь, уже вам говорил. Когда мы с продюсером Леонидом Верещагиным пришли на московский «Кинорынок», где впервые показывали этот фильм, все сидели с такими постными лицами... Российское кино, да еще в 9 утра! Представляете, как они нас «любили». Когда фильм закончился, прокатчики и дистрибьюторы – а это профессионалы, люди весьма жесткие и даже отчасти циничные в своем восприятии кино – встали и устроили овацию. Если говорить о патриотизме... Я очень люблю свою страну, но не в противовес другим странам. Люблю Италию, Испанию, Австралию, Америку, вообще довольно много езжу по миру. И никогда не противопоставляю нас кому-то. Искренне не понимаю, почему патриотизм стал проклятым понятием. Писателю Сэмюэлу Джонсону приписывают фразу: «Патриотизм – прибежище негодяев». Вранье! В своем трактате он сказал, что «патриотизм – это единственное, что даже негодяев может вывести на правильный путь». Презирать свою страну, свой дом, своих родителей, пусть даже они не святые, – это постыдно. Моя любовь строится не на том, что мы лучшие, а на том, что мне очень горько, когда мы не оказываемся лучшими. Страдаю, когда я вижу хамство. Хочу, чтобы мы выпускали хорошие фильмы, хорошие машины, строили хорошие дома, чтобы в обществе царило взаимоуважение, чтобы я шел по улице и видел улыбающиеся лица. Это неправда, что на Западе фальшиво улыбаются, просто у них существует понимание: мы должны чувствовать себя хорошо. Там люди стараются радоваться жизни. И я хочу, чтобы у нас было так же.
– У вас есть ощущение, что чувство патриотизма нам специально навязывают, где надо и не надо, чтобы отвлечь от насущных проблем?
– Да, иногда есть. И меня это тревожит. Но если говорить обо мне, то... Кино – это ведь энергетика. И когда ты делаешь фильм, ты не можешь соврать в эмоции. Ты показываешь то, как ты чувствуешь. Если фальшиво, если сделано в угоду кому-то – это сразу видно. К тому же врать нехорошо! Очень важно быть честным по отношению к себе и к другим, вести себя корректно. А ложь на экране – это отсутствие корректности.
– Впервые вы познакомились с Владимиром Путиным, когда вам вручали Государственную премию за фильм «Звезда». Какое впечатление наш президент на вас произвел?
– Мне он кажется человеком интеллигентным, вдумчивым, остроумным. Он не читает по бумажке. Живо на все реагирует. Мне не показалось, что Владимир Владимирович упивается властью.
– Если не упивается властью, почему же столько лет не уходит? Ведь в тех странах, которые вы назвали среди любимых, сменяемость власти – это естественно...
– Не знаю, не спрашивал его об этом.
– Как считаете, в том, что происходит в стране, виноват президент?
– Вы хотите меня вывести на политические разговоры? Но я ведь режиссер, делаю свое дело... Конечно, и он виноват в том, что происходит в стране, и вы, и я, все мы. Если бы все зависело от одного человека. Ведь все непросто. Иногда я сталкиваюсь с этим на картине, когда собираются на съемки 60–70 человек. Бывает коллектив, где все работают душа в душу. Но встречается, что работа превращается в ад, когда думаешь: «Скорее бы это закончилось!» Потому что сложились такие отношения. И это только 70 человек. А страна?! Огромный неповоротливый механизм. Например, я часто бываю в Испании и даже не знаю, кто там президент. Не вижу, чтобы там постоянно говорили про политику, притом что волнения, перезахоронение праха бывшего диктатора... Да и в других странах с этим не сталкиваюсь. А у нас такой крен пошел в эту самую политику, мы так ею зашлакованы, что перестали заниматься собственными делами.
– Думаю, если бы люди жили нормально и не ждали, что президент им подарит велосипед или построит дорогу, то не знали бы даже его фамилию...
– Возможно. Но я не знаю всех механизмов политики. Те, кто высказывается о политике, должны быть очень осторожны. Когда лезут в мою профессию и рассказывают, как снимать кино, тоже... Помню, как негативно высказывался о моих работах один критик, советовал, как и что мне делать. Потом сам снял фильм. И что?! Где же его запал и знания оказались?! Ноль. Поэтому стараюсь быть аккуратным в том, чего не знаю. На рубеже 1980–1990-х я был пылким юношей. Мне казалось, что сейчас вот-вот все изменится. А дальше началось... то, что началось. И я видел, как судьбы разрушались, как умирали люди. Я сам чуть не погиб, когда начались национальные войны в Молдавии. После этого очень боюсь резких криков: «А давайте быстро поменяем!» Когда делаете ремонт в доме, вы же не разрушаете всё, а только потом думаете, что же делать дальше?! Взорвать очень легко! И мне бы не хотелось взрыва.
Перанов Олег
