Раймонд Паулс на родине в Латвии пользуется всеобщей любовью. Его даже называют Достоянием Республики. Однако были времена, когда на его голову сыпались обвинения — да и сейчас кое-кто обвиняет: то слишком уж ратует за нормализацию отношений с Россией, то, наоборот, — мало для этого делает. Маэстро оттрубил в политике более 20 лет, был депутатом сейма нескольких созывов, министром культуры. Впрочем, после этого лишь утвердился во мнении, что политика — грязное дело. При первой возможности он возвращается к любимой музыке, правда, не все ладно и в этом его королевстве…
— В этом году «Евровидение» началось со скандала вокруг российской певицы Дины Гариповой — посыпались упреки в плагиате, мол, мелодия ее песни повторяет известный хит… И вообще в последнее время складывается ощущение — нот стало меньше, что ли... Почему ничего не сочиняется нового, оригинального?
— Шумиха с плагиатом поднимается тогда, когда надо кого-то убрать. На самом деле такие обвинения можно выдвинуть против кого угодно: мы все что-то повторяем, все уже когда-то было создано, давно написано и звучит. Просто основательно подзабыли. Повторяются интонации, интервалы. На свете происходит круговорот нот, время от времени они складываются в песни и другие произведения, что-то остается в истории, что-то забывается… Я на подобные скандалы не обращаю внимания, эти разбирательства плохо заканчиваются. Кстати, я иногда и сам забываю, что сочинил, столько всего было. Если начать копаться в том, кто что первый придумал, можно далеко зайти. И все-таки современные музыкальные фестивали превращаются в бог знает что — разборки: кто кому голоса недодал…
— Это ведь европейский рынок, который нужно завоевывать…
— Да, но оказалось, что мы не готовы на него выйти. Чего не хватает? Простой ответ: нужен очень талантливый исполнитель, плюс песня, плюс постановка. Все это сейчас хромает. Голосовые данные сейчас лучше у Украины, у Азербайджана… В прошлом году как Россия попала с этими русскими бабушками?.. Ну какие они певицы? Никакие! Вышли из народа — и все приняли их на ура, даже Европа голосовала. Надо попасть в десятку, на правильную кнопку нажать…
Замечу, что на «Евровидении» не всегда критерии объективные, там тоже чувствуется, что у всех свои интересы: Балканы за своих голосуют, Скандинавия — за своих… Рынки борются между собой. Впрочем, обычно, когда появляется талант, все дискуссии заканчиваются: все становится очевидно. А нет талантов — вот и начинается…
В серьезной музыке у маленькой Латвии есть великолепные таланты. Мы можем похвастаться: дирижер Андрис Нельсонс назначен руководителем Бостонского симфонического оркестра — одного из лучших оркестров мира! Всемирно известный дирижер Марис Янсонс только что получил награду Эрнста фон Сименса (одна из наиболее престижных наград в области академической музыки). Есть несколько великолепных оперных певцов — Александр Антоненко, Элина Гаранча и другие. Почему-то в этой области есть…
Кстати, за границей жизнь, которую ведут звезды, тоже трудна — нужно за все платить. Как мне говорила одна наша оперная звезда: на уроки с известным итальянским педагогом уходят все гонорары… Чтобы позаниматься, нужно много работать. Думаете, это легкая работа — три часа орать на сцене? Конкуренция жесткая, есть масса артистов, которые только и ждут, когда ты что-нибудь себе повредишь.
— Есть у Латвии и признанная звезда эстрады — Лайма Вайкуле. Как вы ее заметили?
— Надо сказать, у нас с ней не сразу сложилось сотрудничество. Несколько раз вмешивался случай. Впервые я увидел Лайму, когда ей было 15 лет, она пришла к нам на прослушивание — на конкурс солистов Рижского эстрадного оркестра. Помню, что не взял тогда ее в коллектив, потому что мала была, да и голоса в то время совсем другие были в моде. Потом уже видел ее в знаменитом юрмальском ресторане «Юрас перле», где было классное варьете, гремевшее на весь Союз. Лайма была и певицей, и танцовщицей, и хореографом, и художником по костюмам. Илья Резник обращал мое внимание — мол, и необычный голос, и пластика, и элегантность… Но я тогда думал, что в ресторане Лайма на месте, а вот на сцене многое потеряет. Кстати, я никогда не считал варьете низким жанром. Наоборот — это театр песни, высшая форма авторского исполнения, которая требует от певца не только вокальных данных, но и артистического таланта. Но вот в тот момент я не видел в Лайме звезду.
А в середине 80-х я готовил серию авторских концертов в Москве, и мы с Резником решили дать Лайме песню «Ночной костер». Она использовала этот шанс на все сто! Песня сразу же запомнилась слушателям. Вскоре стало ясно, что Лайма — новая звезда. О такой певице можно было только мечтать: она умеет каждую песню превратить в маленький спектакль, использует для создания образа и вокал, и хореографию, и костюмы. Ну и, конечно, она очень требовательна к себе, умеет работать, доводить до совершенства каждый номер. Пример Лаймы показывает, насколько в жизни эстрадного исполнителя важна роль менеджера. Для нее великолепным менеджером стал Илья Резник. Он провел ее практически по всем этапам: от помощи в создании репертуара до организации концертов, звукозаписей, гастролей…
И, наверное, есть закономерность в том, что Лайма Вайкуле стала известной, уже будучи взрослой. Может быть, в более раннем возрасте она бы и не имела такого успеха. Ее лирическая героиня… не девчонка, а привлекательная зрелая женщина, много пережившая, передумавшая, но не утратившая при этом нежности, надежды и доброты. Не зря на нее обратил внимание американский продюсер Стен Корнелиус, и она в США снималась на телевидении, записала диск Laima Tango.
— Исполнители жалуются, что им нечего петь — «голос есть, а песен нет». К вам часто обращаются с просьбой написать песню?
— Нет, я не связываюсь с этим. Попал один раз в некрасивую историю, даже не хочу вспоминать! Моей вины не было, оказалось, что поэт за моей спиной что-то крутил, требовал у исполнителей какие-то деньги, эта история пошла по всей России… Даже не расспрашивайте! В мире музыки очень много грязи. Единственное, что в нем есть хорошее — выходишь на сцену, видишь зрителей: как они смотрят и слушают... Если они не бросают помидоры и я чувствую, что нашел общий язык, — это для меня самое большое удовольствие.
— Кстати, известно, что у вас почему-то много поклонников в азиатских странах — Японии, Южной Корее. Как так получилось?
— Все началось в 80-е годы, когда появилось караоке, столь обожаемое в этих странах. И мои песни оказались самыми популярными среди исполнителей… В Японии «Миллион алых роз» считается чуть ли не образцом любовной лирики. Помню, в конце 80-х в Ригу приехал японский журналист, чтобы снять фильм о Латвии. И меня попросили написать к нему мелодию. У меня не было времени, я отказывался, но они стали дожимать и попросили использовать что-нибудь из уже написанного. Я стал наигрывать «Миллион алых роз» — японец, узнав, что это я — автор, чуть не упал… А когда уже в независимую Латвию к нам приехала делегация Японии, они никак не могли понять, как русский композитор, известный в Японии, стал министром культуры в Латвии…
— Авторские хотя бы получали там за исполнение ваших песен? И как сейчас этот вопрос решается?
— Да, тогда это были большие деньги. Но в советское время у нас все забирали, валюту надо было сдавать. Это известный факт: артисты получали лишь незначительную часть своих заработков. Когда мы ездили на гастроли за границу, нам давали семь долларов в день командировочных. Такие были законы. Поэтому многие исполнители и начали удирать из СССР…
С авторскими система довольно сложная. В советское время еще был контроль: кто исполняет твою музыку и где. А сейчас приходят, заказывают музыку, а потом говорят: все, до свидания. Ты уже никто, катись подальше! Ситуация еще осложняется тем, что страны СССР больше не существует… А японцы честно платят. Счета за исполнение одного только «Миллиона алых роз» приходят в виде целой книги: в ней отражена каждая секунда — где звучала песня, в каком исполнении, сколько длилась. Такая дотошная математика, просто педантизм! Я ездил в Японию, мне пришлось показаться и подтвердить, что автор — это я. Они не верили, что один человек написал эти популярные песни, думали, что некоторые из них — народные.
Знаете, это как с Консуэло Веласкес, которая в 1941 году написала одну мелодию «Бесаме, мучо» — и прожила на ней всю жизнь.
— Сейчас многие исполнители обращаются к старым песням, делают ремейки — и многие их за это ругают…
— Ничего плохого я не вижу в ремейках. Есть вещи, которые вошли в мировую классику, и их любит не одно поколение. Почему по 100—200 лет не сходят со сцены одни и те же оперы? И никому не надоедает. «Кармен», «Травиата», казалось бы, сколько можно — одно и то же, ничего нового! Но ведь нравится публике! И, конечно, в финале концерта певец будет исполнять «О соле мио» или что-то подобное, любимое слушателями.
Вот и в джазовой музыке — все любят исполнителей середины прошлого века, таких как Фрэнк Синатра, Рэй Чарльз, — у них есть четыре-пять хитов, которые они пели всю жизнь и которые до сих пор звучат: «Нью-Йорк, Нью-Йорк…» и прочее… Я смотрю черно-белые фильмы — и действительно, вне времени осталось самое лучшее. Я считаю, что есть великолепные мелодии у Дунаевского, к которым можно сделать актуальную аранжировку — почему бы нет?..
— Сейчас на хорошие концерты классической музыки и дорогие билеты, и публика рвется…
— Конечно, многое зависит от исполнителя, и от подготовки публики. Одно время было совсем плохо — зритель ушел. Но сейчас появляются люди, которые понимают такую музыку. Их не так много, но небольшие залы они могут заполнить. Классическая музыка доказала свое качество. Ведь если говорить о больших оборотах, то в основном играется мелодичная музыка. Лидеры в этом жанре — Чайковский, Шуберт, Рахманинов. У каждого из них лирика — это одна из основных составляющих. Прославились они благодаря тому, что сочинили красивейшие лирические мелодии. Какая сейчас самая знаменитая в мире мелодия русского композитора? «Князь Игорь» Бородина, «Половецкие пляски». (Напевает.) Из него сделали хит мировой… У Чайковского много тем. А кто его при жизни ненавидел? Русские композиторы. И особенно клан во главе с Римским-Корсаковым — они терпеть не могли его облик, его трико, сладкие манеры, ну и лирическую музыку. Они были ярыми приверженцами национального духа в музыке, помпезности, торжественных маршей… Хотя Чайковского уже исполняли по всему миру. А его личная жизнь — не нам судить, это его трагедия…
— Человеческие качества творца и его способности как-то связаны?
— Вы посмотрите, сколько хороших и даже великих композиторов имели сволочной характер! Например, Вагнер — это же ужас, читаешь его биографию и диву даешься — такие гадости делал! О Бетховене остались просто кошмарные воспоминания. Список можно продолжать. Много было нищих, пьяниц… ну, видимо, это оборотная сторона гениальности. Все время говорили: Сальери убил Моцарта. Но это же абсолютно выдуманная история! Сальери — великий композитор, великий педагог, а ему приклеили это дело. Моцарт же был далеко не ангел, он выпивал — и даже спился в конце концов… Однако в истории остался другой сюжет.
— Кстати — о криминальных сюжетах. В вашей жизни тоже был один — причем лихо закрученный, когда у вас вымогали крупную сумму и вы участвовали в милицейской операции…
— Да, было в 1976 году. Как-то вечером раздался звонок, незнакомец потребовал передать ему 17 тысяч рублей. Я сначала подумал, что это шутник какой-то, но он начал угрожать. Потом звонки продолжались. Ясно, что дело нешуточное, пришлось обратиться в уголовный розыск. Там тоже подошли к делу серьезно — все-таки первое вымогательство на территории Латвии! Подключили к телефону записывающее устройство, велели соглашаться на все условия, если вымогатель еще раз позвонит. Он позвонил и потребовал оставить деньги у одной из скамеек Межапарка. В милиции мне выдали портфель с ловушкой и отправили на дело. За мной заехало такси, за рулем был переодетый сотрудник милиции, он довез меня до парка. Зима, вечер, темно. Я иду среди сосен, никого народу. Оставил портфель в условленном месте и вернулся в такси. А вымогатель забрал его и открыл в ближайшем подъезде — его тут же забрызгало краской, в таком виде он и был задержан милицией… Оказалось, что он случайно услышал в трамвае, как кто-то обсуждает мои баснословные гонорары, и решил поживиться. Но самое главное ожидало всех дальше. На допросе он вдруг говорит: «Да что там деньги! Я сейчас такое расскажу!..» И признается, что совершил три убийства, которые до этого никак не могли раскрыть… Сейчас вспоминаю и думаю: как я мог быть таким безрассудным и согласиться на эту авантюру?..
— От чего бы вы отказались, если бы была возможность переиграть жизнь?
— От многого. От нищеты, в которой мы начинали как музыканты. Как вспомню, с какими трудностями мы доставали инструменты, покупали через спекулянтов у артистов югославской эстрады синтезатор… У нас же не было ни черта! Плохо, что, живя в СССР, мы не могли никуда поехать. А это очень нужно для артиста, чтобы расширить границы мира. Такая существовала система. Хотя образование было шикарное, особенно фортепианная школа — я говорю про Москву и Петербург. Серьезная музыка была на высочайшем уровне.
— От политической деятельности отказались бы?
— Видите ли, если бы я серьезно занимался политической деятельностью, то имел бы сейчас совсем другое. Я включился в политику на эмоциях, когда началась эпоха перемен. Потом осознал: если ты творческий человек — не лезь! Вообще-то к политике тоже должен быть талант, в этой области тоже должны быть звезды, туда нельзя идти без призвания. А подходящих людей мало. Ведь добраться до поста американского президента — это же через какое сито надо пройти, какой отбор, чтобы добиться этой должности! Надо быть и аналитиком, и актером… Я обожаю бывшего итальянского премьер-министра Берлускони. У него на лице написано, какой он дамский угодник, но он же умный!.. И во все это играет: когда ему надо — он плохо выглядит, когда надо — хорошо… Вот это мастерство!
Смешно, но когда я был советником президента, то всегда наступал момент, когда я должен был исполнять свою роль как пианист. По окончании официальных дел все на меня начинали смотреть: «Ну же, давай играй!» Господи, кому я только не играл!.. Даже каким-то шведским принцессам, одной было 89 лет. Там надо было одеваться — фрак, ордена, театральное действо.
Самыми сложными в моей жизни были, конечно, правительственные концерты. Вот когда нет отдачи из зала! Даже если им интересно, их трогает музыка, они не могут себе позволить открыться. Это самая тяжелая публика, которую только можно себе представить. Помню, на каком-то концерте был Андропов. Выступали несколько артистов, в том числе Геннадий Хазанов. Хазанов говорит мне: «Ты отыграешь свои трали-вали и уйдешь, а я вот и не знаю, как шутить — они сидят все мрачные. Неизвестно, уйду я отсюда или нет».
— Как вы вообще оказались в политике? Ведь в советское время в компартии не состояли, да и в вашей песне есть слова «Дай бог не вляпаться во власть…»
— Да, меня пытались втянуть, но мне удавалось оставаться в стороне. Как-то в 1986 году я поехал в Москву — там была встреча представителей советской интеллигенции с новым руководителем государства Михаилом Горбачевым. И вдруг в Кремль приходит Андрей Сахаров! Это было невероятное событие — диссидент вдруг появился на публике, да еще в Кремле! Вообще чувствовалось, что в воздухе витает дух больших перемен.
Еще до перестройки я был знаком с Анатолием Ковалевым, очень умным и интеллигентным человеком, первым заместителем министра иностранных дел СССР. Он писал стихи, я писал на них песни, Анатолий как-то даже гостил у меня на даче. Именно он в 1989 году передал в руки Александра Яковлева документы, секретные протоколы пакта Молотова — Риббентропа о ненападении между Германией и Россией, на которые он, будучи чиновником высокого ранга Министерства иностранных дел, наткнулся в сейфах внешнеполитического ведомства. Обнародование этих документов сыграло ключевую роль в том, что страны Балтии получили независимость.
Тогда было время волнений, тревог, надежд… Творческая интеллигенция больше не могла остаться в стороне. Меня втянул в это дело друг и поэт Янис Петерс. Меня, беспартийного композитора, и поэта Иманта Зиедониса, который был членом КПСС, допустили к избранию в Верховный Совет Латвийской ССР. А в 1989 году мы с другими депутатами из Латвии избирались в Верховный Совет СССР. Голосовали по таким важнейшим вопросам, как отмена 6-й статьи Конституции о руководящей роли коммунистической партии, провозглашение незаконным и не имеющим силы пакта Молотова — Риббентропа… Ну а потом меня выдвинули на должность министра культуры.
— Пожалуй, именно в этой должности вам пришлось выдержать самые яростные нападки: то за то, что поддерживаете Россию, то за антироссийскую политику, то за то, что с театрами происходит… Все забыли «Не стреляйте в пианиста…» Кстати, а что за история тогда была с Театром русской драмы в Риге?
— Это было в 1990 году, в Латвии полным ходом шла денационализация собственности. Как-то в пятницу вечером мне звонит директор Театра русской драмы Эдуард Цеховал и сообщает: только что стало известно, что в понедельник в Рижской думе состоится заседание, на котором будет принято решение возвратить здание театра (в самом центре Старой Риги) бывшим собственникам. Да, вот так… Многие вопросы с собственностью решались именно таким образом. Мы на следующий же день, в субботу, пошли к председателю Рижского горсовета Андрису Тейкманису. Тот куда-то позвонил и сказал нам: «У вас есть неделя, больше откладывать не смогу».
Они успели. По закону здания, перестроенные на государственные средства более чем на 75 процентов, денационализации не подлежали. А театр в 1989 году перестроили, и польская фирма, которая занималась реновацией, предоставила все бумаги. Доказательства были настолько убедительны, что дело о денационализации театра даже на комиссию передавать не стали. Вскоре Совет министров принял решение о передаче театру здания на все времена…
Я был министром культуры до 1993 года. А потом министерство объединили с министерством образования, то есть фактически ликвидировали. Я узнал об этом на заседании кабинета министров. Встал и молча ушел — из зала правительства и из министерства. Что тратить слова, когда все и так ясно…
— Вы в 1999 году выдвигались в президенты Латвии. И стали бы им — если бы в последний момент не отказались…
— Да нет, это было несерьезно. Теперь я уже могу признаться, что это была заранее придуманная постановка, чтобы подставить подножку некоторым персонам… И это было с успехом сделано — я обошел нескольких кандидатов. А дальше произошло то, что с самого начала и было задумано — когда нужные кандидаты не прошли, я снял свою кандидатуру. Вы что, предпочли бы, чтобы я тогда стал президентом, а к настоящему моменту уже в тюрьме бы сидел? В таких делах одно слово — и ты уже никто. Не думаю, что я бы там долго продержался. Моя сильная сторона — практическая работа. Пока кто-то умно говорит, я лучше сделаю что-то толковое. Это мое кредо, и я храню ему верность.
И все-таки я не смог выполнить завет отца: «Не лезь в политику!»
— Если бы все-таки стали президентом Латвии — что бы сделали в первую очередь?
— Ну тогда, как вы думаете, куда бы я совершил свой первый визит? В Москву. Потому что я понимаю, что мы можем ускорить свое развитие только через Россию. Европе мы не нужны. То есть, конечно, надо сотрудничать и с теми и с другими. Но я считаю ошибкой, что мы, имея столько общего с Россией, не построили правильные отношения. Есть вопросы, которые должны оставаться внутренним делом страны. Как, например, с Белоруссией: какое наше дело, что там за президент? Белорусский народ выбирает себе этого президента. А мы рассуждаем: диктатор — не диктатор. Хорошо, тогда я задаю другой вопрос: а почему мы дружим с Азербайджаном и Туркменистаном?.. И вот у нас будут очень долго обсуждать: ехать в Москву или нет? Хотя давно пора было поехать… Политика — это ведь дело тонкое, надо уметь выстраивать отношения с соседями, мыслить стратегически. Но, к сожалению, вокруг этого начинаются игры, особенно в предвыборное время.
В наши отношения, конечно, много зла последняя война принесла. Два режима столкнулись — а в результате огромное горе человеческое… К сожалению, мы слишком много копаемся в истории, которая у нас мрачная. Но нельзя же все время это вспоминать — как происходит у нас, например, на День Победы. Мы не имеем права указывать России, когда ей отмечать этот праздник, — это ее дело, русские потеряли столько людей, сколько ни одна страна не потеряла. И это не надо трогать. Надо какую-то точку поставить. Ведь если следовать этой логике и без конца пережевывать прошлое, то Россия с Германией вообще не должна была разговаривать. Но у них теперь отличные отношения. А у нас в Латвии есть дурацкая манера — иногда невпопад выступать.
Один брат моего отца, Василий, был призван в Красную Армию, ушел на фронт и домой не вернулся. Как потом стало известно, погиб под Нарофоминском. А другой мой дядя служил в немецкой армии. Тогда в Латвии это была типичная история. На самом деле это был вопрос везения, лотерея: как только парень достиг призывного возраста, его забирали в немецкую армию, и уклониться было нельзя — расстреляют всю семью. Другие же попадали уже в Красную… Но то, что кто-то оказался в легионе, не должно считаться подвигом. Такая история — наша беда, а не гордость. Жаль, что эту карту часто разыгрывают политики.
Правда, должен сказать, что вот по линии культуры у Латвии и России нет проблем: и театры на гастроли приезжают, и российские актеры, к которым прекрасно относятся, комфортно у нас себя чувствуют. Откровенно говоря, концертный зал «Дзинтари» уже превратился в филиал Московской филармонии.
— Раймонд Вольдемарович, позвольте сменить тему. Вы уже полвека не берете в рот алкоголь… Сами справились с дурной привычкой? Ведь раньше всякое бывало, гуляли весело. Ваш друг поэт Янис Петерс вспоминает, что вы как-то на мотоцикле въехали в ресторан…
— С алкоголем завязал с тех пор, как родилась дочь… Может, так бы и спился, если бы однажды вдруг не понял — так больше продолжаться не может. Лег в больницу. Трудно сказать, что больше помогло — медицина или то, что я собственными глазами увидел, как быстро под влиянием зеленого змия деградируют интеллигентные, казалось бы, люди. Ужас! Через месяц вышел из больницы и так рванул оттуда, что установил мировой рекорд по бегу, покрыв расстояние от ворот лечебницы до трамвайной остановки. Самое ценное — чувство внутренней чистоты, будто отмылся от чего-то мерзкого, проклятого, отделался от кошмаров, которые постоянно снились по ночам. Голова ясная, и хочется работать.
— Вы и не курите. Как удалось бросить?
— В один прекрасный день погасил в пепельнице окурок и сказал: «Все. Это была последняя сигарета». С тех пор и не курю… Тут рецепт один — нужно, чтобы у человека созрело решение.
— Очень важно еще, чтобы супруга поддержала. У вас долгий брак, в прошлом году вы отметили золотую свадьбу. Огромный срок, а для творческих людей — и вовсе фантастический.
— Мы не пятьдесят лет вместе, а сто. В браке ведь год за два идет. Как живем? Я каждое утро пью кофе. И каждое утро Лана меня спрашивает: «Кофе будешь?» Так и живем. Всерьез мы никогда не ссорились — только из-за того, что я люблю смотреть боевики и прочие глупые фильмы, а Лана предпочитает умное кино.
— Как отпраздновали юбилей?
— Ну как — естественно, собирался заказать длинный белый автомобиль с куклой на капоте, разноцветными воздушными шариками. И поехать возлагать цветы к памятнику Свободы, а потом, конечно, замочек вешать на перила мостика на Бастионной горке… (Оценивающе смотрит на меня, проверяя, уловила ли я иронию.)
— А на самом деле?..
— По-семейному отпраздновали. Все собрались…
— Когда и как вы познакомились с Ланой?
— В 1959 году в Одессе, когда я с РЭО давал гастроли на Украине. Лана (девичья фамилия Епифанова. — «Итоги») была на моем концерте в Одесской филармонии. А после выступления мы оказались в одной компании, и мне удалось убедить Светлану приехать в Ригу на экскурсию. Я не слишком в это верил. Кто я был? Молодой, неизвестный музыкант, который играл по кабакам. Но она приехала, а 31 августа 1962 года мы поженились. Денег не было, квартиры не было, трудно было… Мама Ланы обменяла свою квартиру в Одессе на комнату в коммуналке и квартиру в Риге для нас. Прямо за стенкой был кинотеатр, и музыка, сопровождающая фильмы, была слышна в квартире. Наверно, я старомоден, но считаю, что предназначение женщины — семья. И это самое святое предназначение. И мне повезло, что рядом со мной человек, который как амортизатор между мной и внешним миром, она может разрядить любую напряженную ситуацию. Я с ней никогда не спорю. Говорю: «Куда мне! За тобой же 150 миллионов человек стоит!»
— Лично для вас что сейчас самое интересное? Играть, писать музыку?..
— Писать — нет, не особо. А играть — да, люблю. Правда, в последнее время наигрался в театрах — это ужас. В Театре русской драмы прошел сотый спектакль с моим участием «Одесса, город колдовской». Еще играю в национальном театре «Дайлес» и других. Рижский русский театр полный — из Литвы даже туры организуют для туристов.
Честно говоря, в театре мне уже тяжело. Надоела таперская работа. Два с половиной часа сидишь на сцене среди прожекторов, потеешь в черном костюме… Мне же все время надо следить за спектаклем, ловить моменты, которые записаны в сценарии. А актеры, паразиты, не помнят текст. И вот я жду нужную пару слов, чтобы вступить с музыкой, — а их нет. Они уже давно проскочили и болтают дальше… Но в целом сотрудничество получилось хорошее. И в Америке были с этим спектаклем, и в Израиле.
— Почему писать музыку разлюбили? Мелодии не приходят?
— По-разному бывает. Это такое дело: мелодия как будто идет с руки, а потом вдруг чувствуешь — что-то не так. Кстати, у многих известных композиторов можно проследить такие пробелы: они отходили на несколько лет от работы, бросали все, а потом возвращались — когда появлялся какой-то порыв. Творчество живет по своим законам. И потом в моем жанре многое зависит от современных тенденций, от моды. Не могу писать для дискотек, у них свой стандарт. Я всегда был лириком и теперь даже не знаю, где сегодня это нужно. В спектакле, для настроения, в акустических концертах. А коммерческое радио придерживается определенного стандарта.
— Вам музыка не снится?
— Нет, я не из этих… Вообще-то вокруг писателей и композиторов создано много легенд и фантазий. Мы — самые обыкновенные люди. Ну, были у некоторых какие-то странности… А я не люблю чудить. Например, когда приезжаю в какой-нибудь район, деревню и вижу, что инструменты плохие, условия не очень, я не отказываюсь играть. Хотя, может быть, мог бы потребовать что-нибудь получше. Но я играю, потому что знаю, какая ситуация в этой деревне…
Еще я люблю своими руками что-то делать, мастерить. И не боюсь при этом руки испортить, бывало, вечером концерт, а я весь день крышу чиню. Одно время мы жили в Юрмале напротив Дома творчества композиторов. Я занимался хозяйством — дрова колол, крышу латал… Вдруг к нашему забору подходит женщина и строго говорит: «Вы не шумите тут! Мешаете композиторам музыку сочинять…»
— Знаю, что вы в отпуск собираетесь. Что делать будете?
— То же самое, что не в отпуске. А сейчас еще ко мне понаехала моя мафия — внучки. Иностранки, я чувствую это… У меня жена русская, дочь — латышка, у дочери муж — поляк по происхождению, по гражданству — датчанин. Старшая внучка Анна-Мария учится в Америке, говорит на четырех языках, младшая Моник-Ивонн — в Риме. У них такое смешение, что национальных проблем нет и быть не может. Но они живут совсем другой жизнью. Так кто они? И кто такие чистые латыши — разве это можно сказать с уверенностью? Про себя — и то не скажешь.
Виктория Юхова
