Книга Николая Эппле «Неудобное прошлое» посвящена отношениям власти и народа в ХХ веке, когда государства пытались форматировать память избирателей. Почему исследование с таким сюжетом стало интеллектуальным бестселлером, размышляет Алексей Мокроусов.
У истории есть неприятное качество: рожденные ею боль и чувство несправедливости накапливаются, словно радиоактивные отходы. Народ безмолвствует, но гнев зреет, как болезнь, лекарства для которой, возможно, на подходе. Новый феномен общественной мысли, «политика памяти», занимается коллективными травмами, их анамнезом и опытом избавления от них; многим само понятие «коллективная память» кажется метафорой, удобной как для употребления, так и для критики, но лучше термина нет.
Работа с прошлым многолика. Этой осенью в оренбургском селе Красное на улице Чапаева поставили, а затем демонтировали бюст его убийцы, казачьего полковника Тимофея Сладкова. Анекдотично по форме, трагично по смыслу; понятно, что не успело попасть в книгу Николая Эппле «Неудобное прошлое», ставшую бестселлером этого года. В первой ее части, «Анамнез», автор рассматривает опыт работы с памятью именно в России; во второй, «Анализ», рассказывает о странах, где отношения народа и государства в ХХ веке обернулись катастрофой; третья, «Синтез», посвящена механизмам и стратегиям преодоления прошлого.
Круг рассматриваемых стран широк: от Польши до Южной Африки с ее Комиссией правды и примирения, от Японии до Аргентины, где потомки жертв судятся с представителями хунты. Массовые преследования и убийства инакомыслящих, расовая сегрегация и антисемитский дискурс… Выбор опыта обоснован: или близость и важность для России, или кажущаяся удаленность, но именно кажущаяся. «Хотя трагедия каждого государства, пострадавшего от государственного террора, уникальна,— замечает Эппле,— набор сценариев проработки трагического опыта и механизмов, призванных сделать невозможным его повторение, ограничен».
Возможно, здесь не хватает опыта Франции и Чили. Французы интересны отношением к коллаборационизму и коллаборантам-селебрити — в СССР многие тоже оказались запачканы прихотливым обслуживанием власти. Режим Пиночета же выглядел идеалом для России конца 1990-х: диктатора восхваляли газеты, его экономическим кудесникам, чикагским неолибералам, пели гимны, и многие предпочли свободам и правам отдельного человека стабильную финансовую систему (жаль, не вспоминали при этом отрубленные на стадионе Сантьяго руки музыканта Виктора Хары).
Зато подробно рассмотрен опыт Испании — пример разделенного общества, принявшего после смерти Франко «пакт о забвении». Элиты договорились, что в преступлениях Гражданской войны виновных нет, принудительной амнезии подвергли все, что могло расколоть общество. В итоге ни одного процесса против франкистов и нет даже точного числа погибших в ту войну. Но снизу поднялось движение по поиску братских могил республиканцев, публичные эксгумации сыграли важную роль в расшатывании политики молчания, и благодаря им совершилось то, во что мало кто верил: из монументального некрополя в Долине павших извлекли останки Франко, перезахоронив их в семейной могиле. Это как вынести Ленина из Мавзолея: мечтают многие, осуществить способны единицы.
В России административное понимание истории постоянно упрощается. Кажется, в перестройку сделали все, чтобы рассказать правду о прошлом, но сегодня усилия публицистов кажутся потраченными почти впустую. Правда о терроре и репрессиях против народа обществом словно забыта: современность напоминает, что «политика памяти» работает лишь в режиме нон-стоп.
Памятью как коммуникацией значения прошлого, проблемой разрыва интерпретаций много занимались в 2000-е интеллектуальные онлайн-журналы. В одном из них Эппле писал: если лишь две трети населения согласны, что террор был, «речь идет не столько о различии оценок происшедшего, сколько о различии в восприятии реальности». В итоге государство навязывает свою версию событий, противопоставляя локальной памяти миф о триумфальном прошлом. Да, атмосфера в России все равно постепенно меняется, переведены канонические работы о мемориальной культуре Алейды Ассман, борется «Мемориал». В книге Эппле, наиболее полно на сегодня обобщающей опыт работы с памятью, есть и другие примеры противостояния молчаливому давлению редуцированного прошлого — например, расследование Дениса Карагодина, после долгих поисков назвавшего поименно всех имевших отношение к аресту и расстрелу его прадеда. Он искал имена не для конфликта с потомками палачей и их соучастников — место ненависти занимает тихий пафос примирения, иначе как жить в стране, где давно переженились внуки тех, кто сидел, и тех, кто доносил и пытал? Но в целом Россия заболочена пактом забвения: бессловесное принятие истории большинством выглядит насилием, а не освобождением.
Алексей Мокроусов
