Разговор действительно будет непростым. Запаситесь терпением. Начиная его, я вполне отдаю себе отчет, что могу заработать не просто оппонентов. Может быть, даже врагов. Но — из жизни, как и из песни, слова не выкинуть.
Я приехал к школе, где учится мой сын. День был особым. Вместо двух последних уроков у пятых классов должен был состояться КВН. Утром ребенок сказал — приезжай за мной после пятого урока.
Я подъехал, заглушил мотор. До окончания урока оставалось что-то около 10 минут. Я слушал Роджера Уотерса и ненавязчиво думал о своем.
Прошло десять, тридцать, пятьдесят минут. Ребенок не выходил. Наконец он появился, как ни в чем не бывало. Доехав до дома, я поинтересовался причиной задержки. Митька смутился — мы ведь договорились, что он выйдет из школы сразу после своего выступления. Оказалось, так он и решил поступить. Закончив выступление, мой сын собрался и тихонько выскользнул за двери актового зала.
На лестничной площадке старшеклассники делали уборку.
— Куда пошел? — грубо спросил один из них. — Не видишь, что ли, мы убираем! Нечего здесь следить. Давай обратно в зал!
Так Митька и просидел в зале — до самого конца мероприятия.
Я решил разговор с сыном отложить «на потом». Пока не посоветуюсь с вами.
Сначала отменили крепостное право в Российской Империи. Потом — война Севера и Юга положила конец рабовладению в Соединенных Штатах. Не так давно выпустили из тюрьмы Нельсона Манделу в Южноафриканской Республике.
Вроде бы, здравый смысл берет верх — ни один человек не имеет права считать своей собственностью жизнь, свободу и судьбу другого. Так в теории. Многие из нас принимают принцип и на практике, впитывая его с молоком матери.
Моя мама всегда говорила мне, не доросшему еще и до десяти — если тебя обижают во дворе, отойди в сторону, от тебя и отстанут. Моя мама была бесконфликтным человеком. Помню, как я злился, слушая ее наставления. Злился потому, что не знал, как объяснить маме, что у тех, кто хочет мне накостылять — тоже есть ноги. Я отойду — они опять подойдут.
И я «получал». Не то чтобы часто, но регулярно. Один день изменил все. На очередную пощечину, сопровождаемую мерзким щенячьим матом, я ответил иначе. Иначе, чем ожидали эти двое.
Утерев обычные слезы, я взглянул под ноги, нагнулся и поднял палку. Палку, в которую был вбит острый гвоздь. Палка взлетала и опускалась — в полной тишине, потому что остальные собравшиеся стояли в полном оцепенении — недолго. Один из распустивших руки отделался сравнительно легко, многочисленными синяками. У другого впоследствии оказалось сотрясение мозга. Кроме того, гвоздем я поранил ему голову. Приехала «скорая помощь» и его повезли в больницу — зашивать кожу головы.
С родителями побитых мой отец разобрался не в моем присутствии и быстро. Они вылетели из нашей квартиры как ошпаренные. Потом отец взял ремень и меня выпорол — по-настоящему. Никаких моральных оценок происшедшему он не давал.
Мой дворовый рейтинг вырос на порядок. Больше до моего лица не дотрагивался никто. Те двое, которых я отметелил, впоследствии не стали моими друзьями, но зауважали. По крайней мере, вместе с ними мы ходили в другие дворы — биться «стенка на стенку». В портовом городе шестидесятых такие побоища были нормой жизни. Как в знаменитом кино «Прощай, шпана замоскворецкая».
Другой случай относится уже ко времени моей работы в кардиохирургической клинике. На первом году ординатуры в отделении реанимации, где-то через месяц от начала работы, после тяжелого дня я зашел в ординаторскую. Сидевший на диване коллега, отработавший в институте уже с десяток лет, отпустил по моему поводу какую-то не очень удачную шутку — типа чего-то про «салаг». Я не спеша помыл руки и, стоя к нему вполоборота, двумя тихими фразами смешал его с грязью. В ординаторской повисла тишина. «Дед» заткнулся — почувствовал, что если выступит опять, я его «умою» — снова.
Через несколько лет после того случая, увольняясь из клиники, я устроил у себя дома «мальчишник». Набрались мы прилично. До сих пор помню, как стоя на кухне, приперев меня к стене, Серега (которого я тогда «умыл») — один из самых мною любимых в этой жизни людей, держал меня за пуговицу и говорил — Миха, ты был первым, кто показал нам, что у человека есть собственное достоинство.
Вот так получилось — мы стали друзьями.
Еще один случай — из той же клиники. Заступаю на дежурство. В ординаторской — мини-консилиум. Пинком распахнув дверь, в ординаторскую вкатывается доктор наук, имеющий, скажем так, отдаленное отношение к больному, с которым мне предстоит провести дежурство. Конечно, больных у меня не один — пятеро, но этот — действительно тяжел. И вот, вкатившись, «светило» начинает меня поучать. Поучения безграмотные — он хирург, я — реаниматолог. Разные совсем профессии. Мы ведь из реанимации не ходим в операционную, чтобы учить хирургов оперировать.
Народ замолкает.
Я поворачиваюсь к хирургу лицом и медленно, тихо и доходчиво излагаю. Во-первых, говорю я, потрудитесь выйти вон и закрыть за собой дверь с той стороны. Во-вторых, зайдите, как положено. Можно без стука, но не забудьте поздороваться. В-третьих, ваши инструкции безграмотны. Я буду вести вашего больного так, как посчитаю нужным, о чем оставлю подробную запись в истории болезни. Если вы несогласны, потрудитесь ваши назначения и тактику также зафиксировать в истории. Кто из нас прав, решит врачебно-квалификационная комиссия.
Его перекосило и он полез на меня с кулаками. Все кончилось быстро. Мои кулаки оказались крепче. Вот так, мордобой на рабочем месте.
Заведующий отделением объявил мне строгий выговор. Доктору наук он сказал — извини, дорогой, но в наше отделение, пока не научишься себя вести, я тебя не пущу.
Я убежден, что каждый человек имеет право на честь и достоинство. Это право неразрывно связано с правом на защиту своей чести и своего достоинства.
Я — за добродетель. Но я еще и за то, чтобы зло было неотвратимо наказано. Спуску давать нельзя. Смолчишь однажды, согласишься, утрешься — все, пропал. Это как переспать за деньги — одного раза хватит.
Дедовщина отвратительна. Она пропитала все области нашей жизни. Говорят, что в стране с лагерным прошлым она неотвратима.
Для себя я решил давно и однозначно: хочу конфликтовать — конфликтую. Но только с тем, кто сильнее меня или хотя бы находится в моей же весовой категории. Обижать того кто слабее — даже если он неправ — я не могу. Это закон, которого я не переступаю.
Чем живо рабство? Рабовладельцами? Нет, рабами. Ничтожными рабами, согласными на свою скотскую рабскую жизнь.
Так думаю я. А что думают про меня?
Доктор Серега (извини за фамильярность, дорогой Сергей Иванович — ныне коммерческий директор одной неслабой фирмы) мне все высказал тогда, на кухне.
Есть другие люди. Они считают, что я выделываюсь. Гневно шипят за спиной. В дискуссии, тем не менее, не вступают. «А я чо — а я ничо…»
А я ведь не ангел. Если при мне обижают того, кто способен дать отпор, но молчит — я не вступаюсь. Пусть выбирается сам. Это ЕГО жизнь, ЕГО право на ЕГО честь и ЕГО достоинство. Это — не МОЯ территория.
Со мной все ясно. Меня уже не изменить.
А вот что мне сказать сыну? Он ждет разговора…
