70 лет назад вблизи села Тоцкого Оренбургской области прогремел взрыв ядерной бомбы. С участников войсковых учений, которые проходили на полигоне, взяли подписку о неразглашении сроком на 25 и 40 лет.
А вот с жителей близлежащих деревень никаких подписок не брали. Если что и расскажут, кто им поверит? На то и был расчет.
Валерий Астафьев в 1954 году жил в Тоцком. Больше 30 лет он добивается признать себя и односельчан пострадавшими от радиации.
85-летний Валерий Астафьев живет в Одинцовском районе Подмосковья вместе с женой Валентиной. Он написал воспоминания о том, что произошло в Оренбуржье 14 сентября 1954 года. Книга называется «Чудом выживший». Издал крошечный сборник стихов на эту тему. Я не сомневалась, что в преддверии круглой даты Астафьев будет нарасхват у журналистов.
— Давно никто не приезжает, — ошарашил меня Валерий Фролович. — Думал, может, на 70-летие взрыва кто-то вспомнит, так нет. Даже по телевизору ничего не видел.
Астафьев живет по старинке: пользуется стационарным телефоном, мобильного нет, компьютера тоже. Новости узнает из телевизора. На вопрос, часто ли вспоминает события в Тоцком, отвечает: «Прошлое не отпускает».
— Если бы он оттуда не уехал, его бы уже не было в живых, — вступает в разговор супруга Валентина Константиновна. — Все его однокурсники, одноклассники, соседи умерли…
Валерий Фролович соглашается: «У кого покрепче здоровье, подольше пожили, у кого чуть слабее — быстро ушли. Пару лет назад не стало моего соседа Гены. Он плотником был, крепкий мужик, под два метра ростом. Никого из ровесников не осталось».
Атомная бомба, которую в 1954 году испытал Никита Хрущев над Тоцким, оказалась в два раза мощнее тех, что сбросили на Хиросиму и Нагасаки.
— Мощность ураново-плутониевой бомбы составила 40 килотонн в тротиловом эквиваленте. Период распада урана где-то полмиллиона лет, плутония — 24 тысячи лет. Выходит, народ в тех местах еще долго будет подвергаться воздействию радиационного излучения, — предполагает Астафьев.
Село Тоцкое — райцентр, где сегодня проживают больше 30 тысяч человек. Тогда население составляло около 8000 человек.
— Спустя некоторое время после взрыва в Тоцкое стали переезжать из окрестных деревень, — продолжает Валерий Фролович. — Это не захолустье, а крупный райцентр, рядом железнодорожная станция, регулярно ходил поезд Москва–Ташкент. Удобно. Нынешнее поколение толком ничего не знают про взрыв и последствия. Считают, что жить там безопасно. Границ пораженных территорий никто не знает до сих пор...
Сам Валерий Фролович уехал из Тоцкого после окончания школы. 10 лет жил в Оренбурге, где окончил сельскохозяйственный институт, женился. Потом семья перебралась в Подмосковье.
Валерию Фроловичу было 15 лет, когда близ села Тоцкое проводили ядерные испытания.
— Эпицентр взрыва находился на полигоне Тоцкий, что в 10 км от нашего села. Там располагался полигон, куда свозили военных со всего СССР для подготовки войсковых учений с применением ядерного оружия. Солдаты рыли окопы, блиндажи, подземные гаражи. Помню, в конце мая мы с пацанами пошли в лес. Навстречу – солдат: «Проход запрещен! Больше, ребята, сюда не ходите. Здесь теперь хозяйство Иванова, там Петрова...» Так называли воинские части.
Взрыв планировали произвести первого сентября, но погода подвела.
– Дул сильный ветер в нашу сторону. Метеорологи выбрали другую дату, когда будет тихо. Об испытаниях нас предупредили за пару дней. Велели открыть ворота, окна-двери, чтобы взрывная волна не повредила строения. Десять дворов контролировал один солдат. Тогда многие кинулись бежать из села. А вот партсостав остался на месте. Руководитель учений маршал Жуков запретил им выезд. Мой отец был зампредседателя районного исполкома КПСС – мы и остались.
14 сентября жителей Тоцкого разбудили в 4 часа утра.
– Каждый час объявляли: пятичасовая готовность, четырехчасовая, трех-, двух-, час... Нас отвели в огороды, подальше от построек. Велели лечь ногами к взрыву, руки на голову. Мы были в легкой одежде, нас ничем не укрывали, средств защиты не раздавали. Лежали с соседом Геной Кондраковым, о чем-то разговаривали. Вдруг он мне: «Ты что меня толкаешь?» Я удивился: «Не трогал тебя!» Оказывается, это под нами земля задрожала. На взрыв нам смотреть запретили. Но все любопытные, такое же раз в жизни происходит... Я и посмотрел. Свет оказался ярче, чем при сварке, почувствовал резь в глазах. Потом пошел мощный звук, накрыла волна горячего воздуха. Нас предупредили, что в этот момент нельзя закрывать рот, иначе уши заложит. Пролежали мы так минут 15. После чего солдат скомандовал: «Идите домой!» В доме мама промывала чаем глаза солдату: он тоже посмотрел на взрыв. Вся радиоактивная пыль, которую принесла взрывная волна, осела на стенах дома...
Через 5 минут после ядерного взрыва начались тактические войсковые учения.
— Били из разных орудий, минометов, танки ревели, самолеты, — вспоминает Астафьев. — Гриб от ядерного взрыва висел над Тоцким до вечера. Через него летали военные самолеты. Когда он рассеялся, осталась туча. Потом подул ветерок, и облако от нас унесло. Пошел дождь. Я сообразил сбегать на речку искупаться, уж не знаю, что меня подвинуло. Возможно, всю эту грязь смыл. После окончания учений по нашей улице двинулись танки к месту дислокации. Никто их не дезактивировал. Вечером в Тоцком открылись магазины. На селе был праздник. Люди пели, танцевали. О будущем никто не задумывался…
После того как военные уехали, с полигона сняли оцепление.
— Мы с пацанами сели на велосипеды и рванули посмотреть, — продолжает Астафьев. — В самом эпицентре от леса ничего не осталось, только воронка. Рекультивацией земли никто не занимался. Всё бросили. Там до сих пор ничего не растет. Я ведь на 65-летие ездил туда, прошелся по земле, так мои белые кроссовки стали черные. Еще видел покореженную технику, перевернутые танки. Из близлежащих деревень, которые находились в радиусе 6 км, жителей выселили заранее. Для них построили финские домики под Бузулуком. Правда, через 2–3 года все вернулись обратно. Люди привыкли жить на природе, а их в степь отправили. Отстроили новые дома. После взрыва было много поваленных деревьев, строй — не хочу. А жители этими дровами топили печку... Помню, искрилось неестественное голубое пламя. Никого из жителей не предупредили, что это опасно, как и жить на зараженной территории. Медики нашим вопросом не занимались, никто нас не обследовал. А на первом курсе института у меня начались страшные головные боли, кровь из носа текла. Я обратился к врачу, объяснил, что находился под ядерным взрывом. А мне заявили: «От этого не может голова болеть». Анальгин дали...
А жизнь в Тоцком и в округе продолжалась. Люди брали воду из колодцев, пили молоко из-под коров, которые паслись на лугах.
— Моя мама работала ветеринарным фельдшером, так ей приводили коров с вытекшим глазом и обгоревшими боками, — вспоминает собеседник. — Тех животных, которые внешне казались здоровыми, отдавали на убой. Не было же видно, заражены они или нет. Потом – на базар. И все тихо-мирно...
Спустя некоторое время неожиданно возросла смертность в Оренбургской области.
— Через полгода умер мой друг, потом не стало директора машинно-тракторной станции. Через полтора года похоронили агронома, который работал с папой в исполкоме, крепкий мужик был. Летом 1955-го ушла моя одноклассница. Сосед Толя заболел и умер после окончания института. Не стало Вовки… К нам в гости приходила медсестра из тоцкой больницы, и каждый раз мы слышали: тот умер от белокровия, другой тоже… Чаще умирали мужчины на 40-м году жизни и те, кто жил на улице, которая находилась ближе к эпицентру взрыва. У меня как раз в этом возрасте пострадала щитовидная железа. У матери после взрыва образовалась опухоль.
— Люди понимали, почему так?
— Кухонные разговоры велись. А так откуда нам знать, везде молчок. Всё списывали на сердце. Умершим ставили диагноз «сердечная недостаточность». Все, кто принимал участие в испытаниях, давали подписку о неразглашении. Рядовой состав обязали хранить тайну 25 лет. Офицерам и медикам — 40 лет. Академик РАЕН, который в 1993–1996 годах принимал участие в исследованиях последствий тоцкого взрыва, говорил, что пик онкозаболеваемости произошел через 10 лет после испытаний. Вероятно, из-за накопительного эффекта.
В 1991 году Борис Ельцин издал распоряжение о признании последствий тоцкого взрыва. И тогда Валерий Астафьев стал стучаться во все двери, просил признать жителей близлежащих районов пострадавшими от радиации. Но стена равнодушия оказалась абсолютно неприступной. Ни одной бреши.
— Однажды мне и вовсе заявили: докажите, что вы там жили в то время! Я отправил запрос в администрацию Тоцкого, попросил выдать справку, что проживал в селе. Пришел ответ: семья Астафьевых, в том числе мои родители, в данный период в Тоцком не проживали.
Ныне покойная мать Астафьева тогда поехала в Тоцкое, где отработала всю жизнь.
— Обошла все село, все ей рады были. А напоследок заявили: Екатерина Федоровна, мы вас 100 лет знаем, но справку о том, что вы здесь жили, дать не можем. Она обалдела: вы что, бабы?! Вот так всё закрыли. В областном архиве нам сказали: не жили вы там, и точка. Хотя я в Тоцком родился, школу окончил — все документы на руках. Уже позже через суд доказал свою правоту. Да что я, военные не могли доказать, что их туда отправляли. Мой знакомый служил в Закарпатском военном округе. Его часть прислали в Тоцкое на учения. Он находился на полигоне во время испытаний, рыл окопы, строил блиндажи. Только нигде не зафиксировали, что он участвовал в подготовке и учениях. Где-то читал, что учет пострадавших военных от ядерного взрыва не велся и не ведется.
Валерий Фролович не опускал руки. Он сделал свою историю публичной. Обращался в СМИ, к чиновникам, добивался компенсации за ущерб здоровью.
— Он на протяжении 40 лет постоянно болеет, — добавляет супруга Астафьева. — Перенес два инфаркта. Только недавно ему дали инвалидность 3-й группы. Была и базедова болезнь, глаза вылезли. Врачи, когда поняли, от чего это, ахнули: вы уникальный пациент, вас студентам надо показывать, уже нет такого заболевания, а тут такие глаза... Сейчас на его теле полно злокачественных высыпаний — базалиомы. Одно время их прижигали, удаляли, а сейчас отступились. И никаких льгот ему не положено, в отличие от чернобыльцев. Только пенсия 22 тысячи.
Валерий Фролович прерывает жену: «Валечка, так есть разница. Чернобыль – несчастный случай, а здесь – преднамеренное испытание ядерного оружия на народе».
Валентина Константиновна не сдерживается: «Их судить надо было! Каждый год 6 и 9 августа сочувствуют японцем. Идут передачи, как американцы сбросили бомбу на Хиросиму и Нагасаки. А про 14 сентября – молчок».
На 65-ю годовщину взрыва на Тоцком полигоне проходили мероприятия, посвященные тому событию. Валерий Астафьев вместе с сестрой поехал на родину.
— Мы узнали, что там проводят День памяти. Правда, не понял, чего памяти, — вспоминает Валерий Фролович. — В воинскую часть не пропускали, пока моя бойкая сестра не понесла на них. Она в те годы работала в тоцкой больнице. Пропустили. Там выступали военные, говорили о том, что Советский Союз изобрел оружие, которое дает нам возможность одерживать победы над любым врагом. Я хотел взять слово. Но когда узнали, о чем я хочу рассказать, попросили воздержаться.
Валентина Константиновна возмущается: «Все делалось во славу советского оружия… А во славу человека что? Все эти болячки передаются по наследству. У внучки тоже щитовидка, удаляли злокачественные родинки. Младшего сына к онкологу направили проверяться. Мы с мужем — ветераны труда, дети войны, а нам ни разу не дали путевку бесплатную, хотя положено. Такое отношение!»
У Валерия Астафьева не осталось ни одной изданной книги: «Тираж был маленький, все раздал, себе ничего не оставил. А сейчас дорого издавать, лишних денег нет».
Листаю черновик. В одной главе перечислены чиновники, к которым обращался Астафьев. Вижу знакомые фамилии депутатов Госдумы, министров, правозащитников.
— Я обошел многих. Одни охали, другие молчали, третьи разводили руками: «Мы такими вопросами не занимаемся». На мои письма приходили отписки — обычный канцелярский ответ. В 2002 году от рака желудка умерла мама. На следующий день мне назначили прием у одного высокого министра. Я рассказал свою историю. Он посочувствовал: «Валерий Фролович, поймите нас, мы люди государевы». Пожали руки и разошлись. Я отправлял письма в Администрацию Президента. Но, скорее всего, они до главы государства не доходили. Кто-то прочитал и под сукно. Однажды приехал к вновь избранному депутату, женщине. Она поинтересовалась: где остальные пострадавшие, почему вы один? Я сказал, что остальные умерли. На этом разговор и закончился.
Валентина Константиновна берет со стола листок со стихами мужа. Читает вслух.
— Я не писатель, как мой родной дядя Виктор Петрович Астафьев, — смущается Валерий Фролович. — Я лишь пытаюсь донести правду. По вечерам иногда ложусь, накатывают воспоминания, я все записываю. Вдруг кому-то потом мои записи пригодятся. Ведь мой дядя тоже не сразу стал классиком русской литературы. Он был правдист, гоняли его. Только после смерти ему отдали должное...
Ирина Боброва
