Через три дня ему исполнится 65. Праздник? Праздник, но особенный. Где хочется больше радости, но примешивается горечь. Еще пять лет назад, когда в «Ленкоме» гуляли его шесть десятков, все восклицали: «Да какие 60?! В 60 так не скачут по сцене!» А мышцы? А стать? Как у молодого! Но теперь я понимаю, что в его случае цифры не имеют никакого значения. У него свой счет в жизни. Свои счеты с ней. И другие оценки. Мы радуемся, что он просто жив, просто есть.
Если бы не эта чертова авария пять лет назад… Если бы он в ту ночь не сел за руль и не помчался по скользкому шоссе… Если бы — вот уж точно безответственность сослагательного наклонения: и так могло быть, и эдак случиться. Но случилось то, что случилось, и я говорю себе, поднимаясь на лифте на пятый этаж: «Это такой этап в его жизни. Такая полоса, которую только он, и никто другой, преодолел».
Итак, квартира № 29 на пятом этаже. Ее обитатели — палевая лабрадориха Эмма — толстая, с неповоротливыми боками, и ласковая, как кошка. Зато кошка Клёпа — чистый пух цвета грозовой тучи — застыла на банкетке в коридоре, точно египетский сфинкс, и даже головы не повернула.
—
Людмила Поргина, жена Николая Караченцова; домашнее прозвище, известное всей стране, — Девонька. Яркая блондинка с голубыми до весенней прозрачности глазами. Не знает, что такое грусть-тоска и плохое настроение. Не знала ни тогда, когда ее муж был на вершине славы (цветы, поклонницы, гонорары), ни теперь, когда он, как говорит она, ранен.
— А Коля в кабинете, кажется, телек смотрит, — бросает на ходу Люда и бежит на кухню.
Николай Петрович — он же Петрович, он же Колясик — сидит в кресле, курит. В глазах прежде читались и отчаяние, и безнадежность. Теперь — понимание, осознание и уверенный покой, к смирению мало относящийся. Какую, однако, вижу перемену: лицо, которое больше четырех лет было неподвижно-анемичным, оживает, и это сразу бросается в глаза. Он встает, прикладывает руку к груди — и впервые за все эти четыре с лишним невыносимо трудных года я отчетливо, «без переводчика», разбираю его слова: «Очень рад, очень рад».
— Да он отлично говорит. Ты у меня красавец, — говорит Люда и поправляет ему волосы, мало тронутые сединой. Петрович смотрит на нее, смеется. Невозможное возможно?..
Еще она рассказывает, что они поменяли логопедов и очень довольны районными врачами.
— Три раза в неделю по 40 минут. Начинаем занятия с анекдотов Никулина. Максим Никулин подарил нам книгу папы, а Коля, ты же знаешь, любит анекдоты, вот мы их и читаем. Прекрасный врач, Коля с ней читает Пастернака, Бродского. Когда степ бьет, то уже может держать пике — это когда на одной ноге надо зависнуть. Вот такие у нас дела.
На стене в кабинете, в столовой — портреты из «Юноны». Про первый отечественный мюзикл, про отчаянного графа-путешественника и Караченцова, его сыгравшего, кажется, известно все. Но каждый раз — новые подробности.
— Незадолго до премьеры мы с Колечкой поехали в Загорск брать у отца Владимира благословение. Привезли батюшку на прогон, а на прогоне все дрожат. Марк Анатольевич сказал, чтобы все моряки, то есть те артисты, что играли моряков, надели крестики. Это в
— Скажи, как ты справлялась с поклонницами?
— Нормально. Они звонили, говорили гадости. Кидали мне вслед камни и железки. Когда наш сын Андрюшечка был маленький, мы, уходя на спектакль, строго-настрого ему приказывали: «Никогда никому не открывай!» — и он из стульев у двери строил баррикады. Так за него боялись. А поклонницы сидели в сугробах у дома. Одна покончила с собой. И мы ездили с Колечкой в милицию объясняться.
Но, знаешь, я их понимаю. Как только я вставала в кулисы, смотрела на Колю, как он работает, тут же попадала под его обаяние. Я рыдала, когда он пел: «Я умираю от простой хворобы». И рыдала не потому, что это пел мой муж, — просто он так работал и в Москве, и в Нью-Йорке, и в Париже.
— Да уж, могу себе представить, как парижанки реагировали на него.
— Одна француженка, когда мы вместе ужинали, сказала Коле: «Вы так страстно играете любовь, что поверишь, будто на самом деле она есть». На что Коля, представь себе, как вдарит кулаком по столу: «Знаешь, если тебе не повезло, это не значит, что ее нет». Это было в таком стареньком ресторанчике, где
А через несколько дней нам в гостиницу принесли письмо от этой дамы с извинениями. Она писала, что просит прощения, что свои взгляды и судьбу возвела в ранг. И чтобы Коля не думал, будто все француженки выбирают только деньги; что есть настоящая любовь, «как у вас. Я преклоняюсь» — так закончила она свое письмо. Еще массу подарков прислала.
— Было искушение остаться за границей? Петровичу предлагали?
— Конечно. Я помню, в Америке мы даже поссорились (хотя это невозможно для нас). Сумасшедше прошли гастроли «Юноны» в США. Про Колю писали: мощь, страсть и все такое. И вот мы пакуем чемоданы. Приходят друзья попрощаться — ну и начинают уговаривать его остаться. А в это время в России было очень плохо. «Коля, у тебя такие возможности, у тебя не будет здесь проблем». Коля мягко так, вежливо отвечает: «Ну что вы, ребята, у меня там поклонники, мои зрители». И когда они ушли, я буквально заорала: «Все! Я больше не хочу смотреть в их глаза с собачьей тоской! Ты такие же хочешь иметь?!» На этом было закончено наше прощание с мыслью об эмиграции.
— А может, имело смысл остаться, попробовать свои силы в Голливуде? История знает положительные примеры.
— И что это были бы за роли? Да у Коли здесь 117 ролей в кино. 250 песен! Мы переиздали все его видеоклипы. Вот совсем недавно, когда мы пришли на спектакль к Эмме Виторгану, все зрители встали и аплодировали ему. Зритель продолжает его любить. Даже раненого.
— Почти пять лет назад случилась эта проклятая авария. Ты задавала себе вопрос: это испытание или наказание вам послано?
— Я помню, как мне позвонил Никита Михалков. «Люда, я надеюсь, ты это воспринимаешь не как наказание, а как испытание?» — спросил он. Конечно, испытание. Но оно открыло нам нас самих. О себе я узнала столько, о чем не могла и догадываться. Я например, не могла даже представить, что смогу не работать в театре, не ездить по странам (как я это прежде обожала — ходить, смотреть, восхищаться). Что смогу остаться прикованной к больницам, к человеку, которого люблю больше жизни.
Я поняла, что Коля — это не только физическая сила и мощь. Еще бы: в 60 лет играть «Юнону», не сбивая дыхания петь, танцевать — это надо какой силой обладать! Но помимо этого выяснилось, что он обладает огромной духовной силой. Он выходил из комы, возвращался в жизнь, не депрессуя от того, что уже не выйдет на сцену, а радуясь, что продолжает жить, что видит своих друзей. Он заплакал, когда узнал, что у нас родилась Яночка (внучка. — М.Р.). Я видела других людей, не имевших той славы, что была и есть у Коли, но впадающих в транс: «Все, я не артист, жизнь кончена».
— Все это очень правильные слова, но трудно поверить, что не было у вас моментов отчаяния.
— Поверь, не было. Когда из реанимации Склифосовского мы переехали в медицинский центр на реабилитацию, врачи из палаты (а она по сути стала нашим домом) убрали все ножи, вилки, но забыли унести зеркало из ванны. Коля вошел туда — и мы замерли. Ну что он мог там увидеть? Скелет — минус 27 килограммов? Неподвижную мимику лица, ничего не выражавшего?.. Думала, ну все, сейчас разобьет зеркало, порежет к черту вены. Но выходит Николай Петрович, лицо ничего не выражает (оно же неподвижно), говорить не может, но пишет нам: «Ребята, я вас так люблю!» Это он нас успокаивал.
И только после этого я все поняла, и мы вернули в палату ножи-вилки, мы открыли балкончик: не будет бросаться. Он стал как мог бегать по коридорам, по садику. Шаг за шагом, слово за словом, глоток за глотком…
И вот сейчас, когда прошло четыре с половиной года, я вспоминаю слова хирурга, замечательного врача, оперировавшего Колю, Крылова. Он говорил всегда: «Ваша жизнь — марафон. Вы вздохнули, а где выдохнете, неизвестно. И в каком состоянии будете — неизвестно. Но идти будете. Вместе». Вот мы и идем.
— После всего, что случилось за эти годы, ты поменяла ценности?
— Раньше мы говорили с ним так: «Театр для нас — жизнь, 70% точно занимает». На сцене у Коли крылья вырастали. А теперь, когда он не работает, он спрашивает меня: «Куда мы идем сегодня?» Мы идем в театр. Так что театр остался, но есть и любимый человек, и моя жизнь полна им на все сто, а то и на 150 процентов.
— Ты провела ревизию друзей?
— Нет, друзей только прибавилось. Один приходит и говорит мне: «Я должен сегодня идти гулять с Колей». «Сегодня не ты, сегодня другой». И человек расстраивается — он же пришел помочь. Мы друзей не потеряли точно, можно сказать, я их лучше узнала. Вот Маша Миронова — мы дружили с ее отцом Андрюшей, но ее на руках не держали, в детстве не тискали. Но когда это случилось, Маша позвонила мне и спросила: «Можно я приду дежурить в больницу? Могу полы мыть в реанимации». Маша первая, кто прислала нам цветы, когда мы перешли в палату, — стояла корзина цветов и записка «С жизнью!». А ведь мы никогда с ней не были близки.
А его друзья, которых я не знала прежде, — они просто ворвались в мою жизнь. Я разговариваю по телефону с Сибирью, Лондоном, Пензой, Италией. Может, думаю я, он на сцене сделал столько доброго, что люди к нему тянутся?
Знаешь, когда мы первый раз шли по Тверскому после Склифа — у Коли дырка в голове, его шатает, да он практически на мне висит, и я чувствую, что он стесняется, ему неловко. Он мне всячески это показывает: «Да иди гордо! — говорю я. — Ты — живой!» И вдруг бежит мужик, видит нас, бросается наперерез, целует Коле руки. «Петрович! Молодец! Ты живой! Давай, давай! Мы за тебя молимся». Коля встрепенулся. Прорычал как мог, и только я могла разобрать: «И ты давай! Будь здоров!» Коля расправил плечи.
Теперь, когда мы идем по Тверскому, нам машут, а дети, знаешь, дарят Коле шоколадки, мячики. Старушки кланяются. А что касается театра… Я играю, когда я в ванне: пою, читаю монологи — несыгранные мною роли. Ну разве я не отдам все эти роли за жизнь моего любимого человека? Конечно, отдам.
— Насколько серьезны были конкретные планы по продолжению фильма «Приключения Электроника» с участием Петровича?
— Действительно были договоренности, и нам из США сценарий уже прислали — специально под Колю переписали: будто Ури попал в аварию, стал таким непонятным существом. Уже были договоренности у режиссера Бромберга в Голливуде, но кризис все остановил. Мы не огорчились. И вот буквально на днях получили приглашение сниматься в картине у Саши Павловского — опять же сценарий специально написали для Коли: там герой тоже перенес аварию.
— Вы прорвались, потому что Бог помог? Ведь ты объезжала все церкви и монастыри, молилась день и ночь. Или чудо медицины?
— Мне монахи говорили, что если за Колю молились храмы, то это была такая мощная энергия! В Ватикане Папа Бенедикт на могиле Петра и Павла отслужил молебен во здравие Коли. Скажи, вот кто ему Караченцов? А мне прислали оттуда бумагу. Иногда Коля, я вижу, загрустит. Я ему говорю: «Коль, ты что? На тебя вся страна смотрит. Ты же у меня красавец. Хочешь в кино сниматься?» «Угу», — отвечает. «А на сцену хочешь?» Кивает. Вот тогда мы идем к Дикулю на тренажеры, работаем с логопедами, гуляем, отдыхаем, опять работаем…
Однажды он сказал мне (это только я понимаю): «Я так соскучился по сцене». Я знаю, что он ждет выхода на сцену. Ему выйти на сцену — это моя мечта. Если это, запредельное, случится — значит, случится чудо. Я буду стоять в кулисах и плакать от того, что он смог.
Райкина Марина
