О любви и Большом театре, о дружбе и предательстве, о детстве и пока еще далекой старости, о жестокости и гибкости, друзьях и недругах, о собственном нравственном кодексе и многом другом — в самом необычном интервью с Николаем Цискаридзе. Николай поведал обо всем, о чем его спросили: без утайки, кокетства, жеманства и... гнева, если вопрос задевал за живое.
В Государственном Кремлевском дворце с аншлагом прошли два концерта выпускников Академии русского балета имени Вагановой. Зрители увидели уникальную хореографическую программу: сюиту из балета «Корсар» («Оживленный сад») и сюиту из балета «Лауренсия». «Традиционно любое хореографическое училище оканчивает учебный год выпускными спектаклями. В Петербурге они всегда проходят в Мариинском театре, — рассказал «МК» премьер Большого театра, ректор академии, народный артист России Николай Цискаридзе, — Потому что школа, которой в этом году исполняется 285 лет, неразрывно связана с историей придворного театра, а главным придворным театром в Петербурге был Мариинский. Но сегодня мы показываем наших выпускников, которые танцуют свой последний спектакль в рамках учебного заведения, в Кремле».
А накануне в пресс-центре «Московского комсомольца» прошел уникальный эфир, во время которого наш самый дорогой, любимый, уважаемый, а многими и обожаемый гость ответил на вопросы наших читателей и наградил автора самого понравившегося вопроса приглашением на спектакль.
«Думал, что президент немножко утрирует ужасы. Нет, он не договаривал»
— Николай, вы как артист для страны сделали максимум плюс сто. И как преподаватель, и как чиновник, и как хозяйственник… А где было бы вам хорошо: в Большом театре, в кресле министра культуры или что-то другое?
— Когда ты о чем-то задумываешься, не знаешь объем проблем, и тебе может показаться, что вот я сейчас дойду до этой должности и все решу. Когда ты на самом деле доходишь до любого руководящего поста — а я все-таки уже десять лет возглавляю одну из самых главных учебных организаций нашей страны и самую древнейшую, — я могу вам сказать стопроцентно, что человеческий фактор решает все. Но я не представлял тот объем преград, ужасов, с которым мне придется столкнуться. Потому что это только кажется, что ты начальник и можешь сразу все решить. Нет, это не так.
Что касается должности министра культуры, те люди, которые никогда не работали в министерстве и не видели расписания любого чиновника, особенно очень крупного, думают, что это такая легкая работа. Я никому в мире, вообще никому, не пожелаю быть министром культуры. Потому что это самая расстрельная должность. Какое бы ты ни принял решение, ты будешь обязательно виноват, и найдется огромное количество людей, которое тебя будет в этом обвинять.
Причем другая часть тебя будет как бы благодарить за это решение, но противоположная будет кричать настолько громко, что заглушит первую. Причем это в России почему-то особенно гипертрофированно. За то время, что я ректор, я видел двух министров и, наблюдая каждый раз за какими-то ситуациями, думаю, какое счастье, что это не я. Потому что тебе надо дать ответ немедленно, тебе надо моментально принять решение, тем более мы живем в такое сложное геополитическое время, когда появилось много новых нюансов — министр культуры обязан давать оценку и моментально реагировать.
Я не могу вам сказать, что мне бы хотелось или не хотелось. Мне кажется, что это неправильный вопрос. Я никогда не хотел быть ректором, я никогда об этом не задумывался. Мало того, я не мог себе представить, что когда-то буду руководить академией в Петербурге. Потому что я москвич, я учился в московской школе, я всегда был артистом Большого театра. И у меня туда даже мысль не заворачивала. Но когда со мной говорил лично Президент и когда он мне сказал какие-то такие слова о том, что надо показать себя, проявиться, сразу обозначил, какие есть проблемы…
Он очень хорошо был осведомлен о том, какое поручает мне учебное заведение, в каком упадническом состоянии оно находится. Он прекрасно понимал, что у меня нет опыта, но он мне сказал, что у меня есть карт-бланш, что я могу поступить, как считаю нужным и должным, потому что он мне доверяет. Я был тогда очень удивлен, и мне показалось, что он немножко утрирует ужасы. Нет, он не договаривал.
Относительно Большого театра, понимаете, это мой родной дом. Потому что опера и балет — это не драма. И у оперы, и у балета есть свои особенности, и они даже не пересекаются. Как бы есть вещи, которые надо учитывать. Это профессия… Любая гримерка, туалет, обстановка везде — это все очень специфическое. Потому что то, что можно в балете, в опере не очень можно, ну и т.д. И руководителя никогда не было такого, кто бы в этом разбирался.
На самом деле, с точки зрения быта, закулисье Большого театра — это ад, особенно если вы участвуете в спектакле. Понимаете, многие вещи, которые я говорю о Большом театре, я говорю, потому что знаю это точно. Я знаю, где прорвется труба. Потому что я прослужил там много лет. Я, проходя мимо каких-то помещений, понимаю, что здесь будет проблема. А потом мне кто-нибудь рассказывает, что там что-то не то. Нет хозяина в этом заведении, и его нет очень давно, к сожалению.
Все, что касается художественной стороны, все, что я говорю последние пятнадцать лет, стало сбываться. Потому что репертуар уничтожался — советский, русский, а сейчас мы пришли к тому, что его надо срочно восстанавливать. Им ничего не остается делать, только озвучивать: да, надо. Они уничтожали последние двадцать лет весь русский репертуар. А теперь пришли к тому, что надо восстанавливать, потому что показывать нечего.
К сожалению, эти проблемы будут множиться. Я не помню, это был 2005-й или 2004-й, снимали с репертуара «Ромео и Джульетту» Лавровского, вы не представляете, как я боролся, чтобы этот спектакль не уничтожили. Нет, его уничтожили. И ставили специально спектакль того человека, который с 2014 года поливает Россию вы не представляете как. Этому человеку дали российское гражданство. Мало того, что он выучен Советским Союзом.
Вы не представляете, что он пишет каждый день в разных социальных сетях, как он унижает страну, которой он специально платит налоги, потому что там, где он живет, налоги гораздо выше. Специально был уничтожен спектакль Лавровского, шедевр наш. И поставлен спектакль этого человека. А сейчас они вдруг объявляют, что будут восстанавливать спектакль Лавровского.
Что касается того, где бы я принес пользу. Я точно знаю о себе одну вещь: куда бы меня ни закинула жизнь, я подойду к этому с большим толком, с расстановкой. Я знаю это точно. Я очень много в жизни отказывался от всего: и от ролей, и от каких-то должностей.
Мне же предлагали огромное количество театров — лишь бы уехал на периферию, вот тебе театр! Но я не хочу, не хочу туда ехать, я не хочу там жить, и я не буду этого делать! Мне легче пойти в метро работать, там есть будка, где всегда требуется человек. У меня рядом с домом на Фрунзенской набережной метро, зачем я буду далеко куда-то ехать, я живу в самом прекрасном месте в мире. У меня все хорошо.
Понимаете, опять же, не от меня зависит: если руководство страны решит, где мне вновь принести пользу, я совершенно спокойно это сделаю. Я не закрыт к предложениям. И у меня тот возраст, когда я еще могу. Потому что я знаю свой характер, и когда придет определенный возраст, я знаю, что не поступлю как эти директора и театральные худруки, которые держатся за кресла, не уходят, с ума сходят. Я знаю, что я хочу читать книги, слушать музыку и смотреть на закаты. Это точно.
— Как вы думаете, почему сейчас столько нетерпимости в людях друг к другу и к противоположному мнению?
— Мне кажется, что так было всегда. Просто одно дело, когда люди очень сдавливают злобу, а другое дело, когда уже терпеть не могут. Я вырос в театре, потому меня это не удивляет. Меня никогда это не удивляло.
— Какие три слова самые главные в вашей жизни?
— Наверное, честь, самодисциплина и уважение.
— Многих сочетание тех талантов, которыми вы обладаете, ломает в пути и погружает в пучину разнообразных страстей. Как вы удерживаете их?
Вы знаете, я вообще, так скажем, не то что бесстрастный человек... Я такое количество раз на сцене бежал за мечтой, ударялся о бетонную стену и погибал, что в какой-то момент понял, что буфетно-конфетный период в жизни мне не интересен. Я очень не люблю романтику в жизни. Я не переношу свечи, искусственные цветы, флер…
Наверное, потому что я еще Козерог и Бык по гороскопу. Я не люблю тратить на это время. Да-да, нет-нет, до свидания. А что касается страсти... Конечно, бывает, когда человек увлекается, и, как правило, он заблуждается. Я думаю, это знакомо каждому человеку, когда ты спустя 10–15 лет смотришь на объект своей страсти и думаешь: боже, где были глаза и разум тоже.
— Случались ли в вашей жизни как будто устроенные свыше встречи с человеком, в котором вы будто бы узнали себя и обрели мгновенное взаимопонимание, чувство дома, ощущение, что вы были близки много лет при каких-то других обстоятельствах? Будто вам подарили самого себя?
— Нет, самого себя я никогда в жизни не видел. И мне, наверное, это было бы противно. Я с детства к себе отношусь не с большим восторгом. Честно скажу, мне и в последнее время все больше и больше… нет, мне не стыдно за то, что я делал на сцене. Потому что, когда я иногда натыкаюсь на собственные записи, я даже смотрю с удовольствием и думаю: боже ты мой, неужели мальчик так хорошо танцует?! Все, что касается реальной жизни…
Понимаете, мне никогда не нравилась моя внешность. Я очень жалею, что в свое время, в детстве, я не потратил время на изучение разных иностранных языков. Я много, что понимаю, но это не тот уровень, я хотел бы глубже знать этот язык. Но мне много в жизни выпало встреч, когда ты с человеком начинаешь разговаривать и вы понимаете, что у вас общие ценности, что вы уважаете одни и те же вещи, что вы одинаково смотрите на ответственность. Я обычно с такими людьми очень много лет дружу и очень уважаю их мнение. Причем у меня , как говорят, очень несговорчивый характер, но это только те люди, которые меня не знают.
Да, у меня есть слово «нет», и оно произносится моментально. Но если у меня есть уважение к человеку… Я слишком гибкий. Я должен уважать человека. Такое, например, у меня было со всеми моими педагогами. Они от меня не то что никогда не слышали отказа или обсуждения чего-то… Будучи педагогом, могу вам сказать, что я был самый послушный ученик. Но мне повезло, меня учили гении, потому у меня, видимо, были такой пиетет и преклонение, и до сих пор осталось преклонение, что у меня не возникало даже мысли, что можно ослушаться.
— Если бы Бог дал вам возможность изменить что-то одно в том, как устроен человек, и в том, как устроен наш мир, что бы вы изменили?
— Я бы не хотел обладать памятью, которой обладаю. Потому что, как говорят: я не злопамятный, но память у меня хорошая. Память у меня даже блистательная, но есть вещи, которые хочется забыть раз и навсегда, как будто их не было.
— Способность забывать?
— Да. Меня часто обвиняют в том, что я что-то не прощаю, но нет. Я просто знаю, что моментально отойду, не буду даже обсуждать какие-то вещи.
— Кто вас считает своим другом?
— Даже не знаю. Мне кажется, очень сложно так рассуждать. Я ошибался один раз в жизни насчет этого, сильно ошибался. Была критическая ситуация в моей жизни, и она была связана с людьми действительно очень высокопоставленными и небедными. Когда люди имеют настолько высокий уровень полета, что могут позволить себе выбирать, с кем общаться и чьи капризы терпеть. А у меня было в тот момент такое непростое состояние, была потеря душевного равновесия, и прекрасно понимаю, что я был очень неудобный в тот момент для общения, тем более для отдыха. И когда прошло время и я осознал, как моя компания, с которой мы дружим много лет, себя повела, я понял, что это настоящие друзья.
Я тоже себя так вел в разные периоды жизни. Но то, как они все поступили… Они у меня вызывают не просто любовь и уважение, а я знаю, что вот это и есть настоящая дружба, потому что избавиться от человека, который тебе неудобен, в этот момент было очень легко. Они не сделали этого. Вот это, наверное, самое ценное.
— Достаточно философский вопрос. Когда душа узнает искусство, когда душа узнает жизнь, когда душа узнает любовь?
— Когда душа узнает искусство? Мне кажется, это первый взгляд ребенка на любое произведение искусства. Потому что только самое прекрасное притянет его взгляд.
Жизнь… Два варианта: когда у тебя появляются первые деньги, немаленькие, и если ты вырос в достаточно обеспеченной семье и теряешь родителей… Тогда ты узнаешь, что такое жизнь.
Любовь… Мне кажется, что при разводе любой человек узнает, что такое любовь.
— Что бы вы сказали себе маленькому перед поступлением в Московское хореографическое училище?
— Беги! В любую сторону. Мне так все говорили, а я побежал наоборот.
— Почему участие родителей в балетной жизни ребенка не приводит к хорошему? И им зачастую запрещено высказывать свое мнение по поводу системы образования в балете.
— Во-первых, родители в этом ничего не смыслят, если они сами не являются артистами балета. И высказываться глупо. Во-вторых, и это я уже вам говорю не как директор школы, а как артист балета и как человек, который учился рядом с детьми и наблюдал очень много историй: все родители в своих детях видят гениев. Все обязательно будут обвинять того ребенка, у которого есть способности, что он блатной, что это все несправедливо.
Моя мама была физиком, она ничего не понимала в балете и не хотела понимать. Но так получалось, что я был самый-самый-самый… самый способный из всех, из миллиона детей. И способности эти — не только красивые ноги, великолепные мышцы. Первое, самое ценное, что дается очень редко, я могу сказать как профессионал, — координация и музыкальность. Это функция мозга, это находится где-то там, глубоко в голове… Координация — мозжечок, музыкальность — никто не знает где… Меня этому не учил никто и никогда. И каждый раз, когда я смотрю на любое свое исполнение – почему я говорю, что мне очень нравится, как двигается мальчик, — это идеально музыкально и идеально скоординировано. Этому не научить. И понятно, почему на меня реагировали все великие педагоги. Представьте себе, великую Галину Уланову в 86 лет заставить приезжать к мальчику без году неделя репетировать. Но она тратила время, потому что видела: есть уникальный материал, с которым ей интересно. Потому что она понимала, что то зерно, которое она может в эту почву положить, оно взрастет.
А рядом все время стояли мамаши, которые кричали, что у меня успехи, потому что моя мама все купила. Честно вам скажу, я не занимался частно никогда в своей жизни, ни одной секунды. У меня в балете всегда было «пять». По-другому быть не могло. Мне кто-то сказал: «Желаю вам успеха». Я повернулся и сказал: «А я другого не знаю». Я вообще не понимаю, как это: я вышел на сцену — и нет успеха. Такого никогда не было и быть не могло. Потому что лично я больше бы сюда не вышел, значит, это не мое дело и нафига оно мне нужно. И вот эти мамаши, они все считают, что родили уникального персонажа. К сожалению, нет. За все время, что я преподаю, а это уже больше 25 лет, я встретил, наверное, пять или шесть очень одаренных детей. Но я всегда говорил, что к этому нужны еще здоровье, гениальные педагоги и удача.
И все это вместе не сошлось. Это очень грустно. Все родители могут высказываться, сейчас у нас время слишком широкой гласности. У каждого министерства есть сайт, и можно там прочитать высказывания этих сумасшедших мамаш. Один раз мне кто-то открыл, показал, я посмотрел и ответил: «Ну что, психически нездоровые люди, их надо лечить». Вот что я могу про них сказать.
— Вы вспомнили про Уланову, у нас, кстати, есть про это вопрос. Какую партию вы бы хотели станцевать в дуэте со своими педагогами Семеновой и Улановой, ну если предположить, что такое возможно?
— Я даже боюсь себе представить, чтобы я с Марией Тимофеевной что-нибудь танцевал, потому что она была дама очень резкая. И есть очень много воспоминаний ее партнеров, когда за неправильное действие на сцене они получали такую оплеуху за кулисами, что им мало не показывалось. Они же с Галиной Сергеевной репетировали очень много того репертуара, который сами не исполняли. Все великие балеты Григоровича пришли в тот момент, когда и Уланова, и Семенова не танцевали. Я как-то спросил Марию Тимофеевну: «А что бы вы хотели из репертуара Григоровича станцевать?» Она сказала, что хотела бы танцевать в «Легенде о любви». Думаю, я бы просто хотел на это посмотреть. Это было бы интересно. Она была безумно страстная женщина, мне кажется, ей бы это очень пошло. А что с Улановой? Да ту же «Жизель», просто рядом побыть, я даже не могу себе представить, чтобы танцевать — я представитель другой эстетики. Галина Сергеевна выбирала себе партнеров очень скрупулезно.
Допустим, мой педагог-репетитор основной в Большом театре Николай Фадеечев, он с ней танцевал в последнее время, у них двадцать лет была разница, он очень интересно рассказывал. Она с ним выходила в «Жизели» всегда, но в «Ромео и Джульетте» никогда. Потому что она понимала: по-другому поставлен спектакль, и в «Ромео и Джульетте» будет видна разница в возрасте. И она предпочитала партнеров, которые были постарше. Поэтому не знаю — в данной ситуации все-таки выбирали бы они. Но раз они меня выбрали в ученики…
Про Уланову такую вещь вам скажу, интересную: в 1997-м я участвовал в конкурсе. Были очень большие споры, я читал потом протокол, кому давать какие премии. И некоторые высказывались очень сильно против меня. И Галина Сергеевна задала вопрос кому-то из членов жюри: «Скажи, кого бы ты выбрала себе в партнеры: этого или Цискаридзе?» — «Конечно, Цискаридзе». Она говорит: «А почему ты его топишь?» Та стала приводить какие-то примеры. И Уланова сказала: «Вы поймите, через двадцать лет ни одного человека из этого списка вы не вспомните, а Цискаридзе уже номер один». И прошло действительно больше двадцати лет, и если посмотреть, кто из нас где находится… Спасибо Галине Сергеевне.
— Опять философский вопрос. Когда Шопена попросили описать настроение всех своих произведений, он подумал и ответил: «Жаль». И эту окраску приписывает всему своему творчеству. Каким одним словом вы бы описали свое творчество?
— Хотел сказать «против ветра», но это два слова. Знаете, в «Спящей красавице» есть один момент, когда фея Сирени с Дезире прибывают к замку спящей красавицы, очень музыкальный момент, сначала играет весь оркестр, как бы нагнетание такое: добро сейчас войдет. И это нагнетание происходит и в момент, когда принц уже должен взлететь, там играет труба, прорезая весь оркестр. Там так поставлено у Григоровича, что надо было пролететь, сделать три прыжка. И я славился тем, что мог за три прыжка перелететь всю сцену туда, потом за два вернуться и улететь обратно туда. И вот это мои самые любимые кадры, когда я вижу что-то с собой. Так что — полет против ветра.
— Отлично, полет и противостояние.
— Да, потому что в моем случае добро всегда победит всё.
— Вы стали четырнадцатым и последним, а значит, самым любимым и дорогим сердцу ребенком, выращенным Фаиной Чередниченко, вашей няней-бабой. А если бы няня оказалась на выпускном спектакле академии этого года, как вы думаете, что бы она сказала вам?
— Моя няня была очень простая украинская женщина. Простая в каком плане… институтов она не оканчивала. Но она была очень самообразованным, очень начитанным человеком. Бесподобно готовила, вязала, в общем, она была домохозяйка… Не знаю, наверное, это самый большой талант, когда домохозяйка вот такая. Она умела делать всё, сразу, быстро.
Она всегда стирала только руками. Я сейчас анализирую и думаю, как можно было перестирать такое количество белья, помыть такое количество посуды, приготовить огромное количество еды. В этот день еще что-то связать, вышить, еще прочитать мне дикое количество литературы параллельно с этим. Говорила она очень часто только матерными словами, особенно когда злилась.
Расскажу ситуацию, чтобы было все понятно про мою няню. Меня на последние полгода перед школой отдали в детский садик, чтобы я с детьми просто познакомился. Я все время жил среди взрослых людей, так получалось. Меня привели в детский садик, это было перед Новым годом. И где-то через две недели был какой-то концерт. Я как очень активный ребенок сразу попал в число лидеров, я и пел, и танцевал, и что-то еще делал. И моя няня пришла, заняла место в первом ряду, посадила маму рядом с собой.
И когда мы все запели и затанцевали, няня на весь зал начала кричать маме: «Ты посмотри, наш лучше всех! Ты посмотри!» Мама стеснялась и все время просила: «Фаина Антоновна, я вас очень прошу…» В общем, мама убежала от нее. И вот мы танцуем, поем, и я вижу, что мама уже за дверью, где-то за занавеской, а няня ей кричит: «Что ты ушла? Посмотри! Наш-то лучше всех, лучше!» Вот это было так. Я с бабой очень любил ходить в кино, потому что она комментировала в полный голос происходящее, а тогда кино показывали в основном индийское, и это было очень забавно.
И она давала оценки настоящими русскими словами всему, что видела, что думала об этой женщине на экране: как она себя ведет, как она воспитывает детей, и вообще, у нее белье не выстирано. И мне это так нравилось! Я обычно хохотал от этого больше, чем от фильма. Я знаю: няня бы сидела и кричала «браво» первая — что бы я ни сделал.
— А вы бы ее пригласили в Мариинский театр или Кремль?
— Я не знаю. Наверное, надо было в любом случае рядом с ней посадить двух человек, чтобы они прикрывали ей рот. Но, к сожалению, у меня ни мама, ни няня практически ничего не видели. Моя мама никогда не аплодировала. Те маленькие моменты, которые она застала, ее настолько волновали! Моя соседка, которая с ней ходила — мама в последнее время себя плохо чувствовала, — все время говорила, что не надо ее в театр пускать, потому что она все время сидит и молится. И когда я ее спросил: «Слушай, ну а чего ты не аплодировала?» Она сказала: «А вдруг кто-нибудь узнает, что я твоя мама? Какой позор, все подумают, что женщина сошла с ума…», типа аплодирует собственному ребенку.
Вы знаете, самое интересное, что так себя вели мамы Григоровича, Натальи Бессмертновой и Екатерины Максимовой, все же их знали. Они аплодировали другим, но никогда своим детям. А сейчас, когда я вижу, как стоят родители, которые мало того что заказали клакеров, принесли букеты вот такой величины и еще вот так стоят и аплодируют, кричат «браво», мне это так странно, потому что я другую ситуацию знаю.
«Я войну всегда выигрываю. Не желаю никому связываться»
— Известная цитата Омара Хайяма гласит: «Будь счастлив в этот миг, этот миг и есть твоя жизнь». Вы счастливый человек, от чего зависит ваше личное счастье?
— От спокойствия. Я очень домашний человек, не любящий выходить из дома. Не люблю суеты. Я люблю спокойствие. У Булгакова в «Мастере и Маргарите» написано в финале: «Они не заслужили свет, они заслужили покой». Боже, как это мне нравится.
— Вы заслужили и того и того.
— Никто не знает. Покой — это очень хорошо.
— Скажите, как в условиях стресса и неопределенности оставаться настоящим человеком, исходя из собственного опыта?
— Я знаю какие-то вещи точно, за которые меня сильно дома, когда я был маленький, осудили бы. И осудили не потому, что это было типа придумано: не делай так! А потому что я знал точно: у меня в семье так никто не сделает. Я знаю, что самое лучшее это личный пример. Выхода нет только из гроба, все остальное имеет выход. Просто нужно взять паузу, где-то сделать шаг назад, чтобы потом сделать двадцать вперед. И потом, никогда не надо забывать, что для того чтобы прыгнуть, надо всегда отойти и разбежаться. Я очень люблю фразу, сказанную Наполеоном, что проигранное сражение это еще не проигранная война. Если ты человек с интеллектом, то войну ты выиграешь. А я войну всегда выигрываю. Не желаю никому связываться.
— Какая, на ваш взгляд, самая полезная и жизненная сказка для юношей и девушек?
— Жизненная и полезная? «Снежная королева» — очень поучительная сказка, особенно пролог, где черти несут это волшебное зеркало, которое разбивается. И очень часто я, общаясь с какими-то людьми, думаю: вот им точно осколки этого зеркала попали и в сердце, и в глаза, и в разум, везде. И затуманили. Вообще, любая сказка Андерсена, она философская. Есть замечательная сказка «Парочка» про Мячик и Кубарь, про две игрушки, которые долго служили людям. Там как бы подразумевается, что одна игрушка — мальчик, другая — девочка. И Кубарю нравился Мячик, но тот не отвечал взаимностью.
В общем, в какой-то момент обе игрушки оказались на помойке… Мячик сдулся, Кубарь его даже не узнал сначала… В итоге заканчивается сказка тем, что Кубаря достали, потому что его можно было подремонтировать. А Мячик так и остался на мусорной куче. Это очень поучительная история. Я всем все время говорю: мы никогда не знаем кто, когда, как, куда.
У меня была одноклассница, она была влюблена в одного артиста. Мы были маленькие, нам было лет по 13, и мы все над ней издевались. Потому что мы знали к тому же, что этот артист не очень предпочитает женщин. Дети же злые, мы над ней потешались все время. Этот человек тогда работал в театре Станиславского. Великим танцовщиком был Владимир Васильев, а руководителем балета всего Советского Союза был Юрий Григорович.
Прошло много лет, этот человек оказался в Большом театре, выбился в руководство. И вот я однажды бегу по коридору и вижу: сидит в коридоре Васильев. Я подхожу, мы обнялись, побеседовали. Я говорю: «Почему вы здесь?» — «Я жду вот этого руководителя». Бегу дальше, там комната была, где у нас канцелярия балета, захожу, а там сидит Григорович. И мы опять обнялись. «Я вот тоже жду…» И я, когда дальше пошел по коридору, вижу, что ключ вставлен в замочную скважину двери в кабинет, то есть человек на месте. Я открываю кабинет, а я типа звездень-звездень, а тот сидит с каким-то, так скажем, мелким чином в балете, анекдоты травят. Не то что они обсуждают важное, они анекдоты травят! Я говорю: «Слушай, ты знаешь, там, в коридоре тебя ждут Васильев и Григорович?» И он так: «Ничего, подождут». Я закрыл дверь…
И знаете, когда шок, просто по стене съехал, сижу и вспоминаю тот кадр, когда мы маленькими издевались над одноклассницей, что она в него влюблена. Если бы мне тогда кто-то сказал, что к этому ничтожному персонажу Васильев и Григорович будут сидеть в очереди в кабинет, я бы хохотал. Для этого человека потом все закончилось очень плохо. Я думаю, что его беды не до конца все произошли. Такой энергетический поворот… Противостояние большому искусству не должно существовать… Почему я вам сказал про уважение к Васильеву и Григоровичу, здесь не может быть такого «ничего подождут» — этого не может быть! Т
ы показываешь только свою ничтожность, ты сел в это кресло и тешишь свои комплексы тем, что ты так к ним относишься?! Понимаете, после того мне жизнь очень сильно показала, что мы не знаем, что будет завтра. Почему говорят «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Вот эта сказка, мне кажется, очень точная: встретившись на мусорной куче, не всегда можно узнать бывший объект преклонения…
«Большой театр, как крупный океанский лайнер. Он не останавливается в одну секунду»
— Вы часто говорите о том, что ваши выпускники, поступая в театры, попадают в руки непрофессиональных безответственных педагогов и репетиторов. Есть ли выход из данной ситуации?
— Есть. Понимаете, в чем проблема… Сейчас балетными труппами зачастую руководят люди, ничтожные с точки зрения искусства. Может быть, они прекрасные в жизни, я не хочу этого знать. Но с точки зрения искусства они ничтожные. Они никем не были. Если они получили какие-то звания, регалии, они получили их, потому что сели в кресло. И они уничтожили педагогический состав театров. Потому что они хотят, чтобы все, кто работает под их началом, были точно ниже и в званиях, и в регалиях, а главное — в профессионализме.
На днях вышел документальный фильм о Большом театре. И там есть кадры, как балет «Дочь фараона» готовят два человека, которые никогда этот балет не танцевали. И мало того, балетмейстер целенаправленно их не ставил. Потому что они ему просто не подходили. Этот балет поставлен на меня и на балерину Надежду Грачеву. И Надя работает в театре, но ее не привлекают для репетиций. Понимаете? И когда этот балетмейстер, Пьер Лакот, уезжал, я был назначен им главным репетитором по этому спектаклю в Большом театре. У меня даже есть фотография этого приказа.
И когда я увидел, как молодых, способных артистов готовили вот эти педагоги, это преступление. Это все равно, что вы пойдете учиться быть пилотом к дантисту. Этого не может быть. Тот человек, который понимает, что такое полет, должен и учить этому. К сожалению, пока будет происходить обратное, прогресс в русском балете не будет присутствовать. Да, у нас есть очень хороший материал и очень хороша возможность делать больших артистов. Но у нас нет больше специалистов. В театрах специалисты уничтожены. Понимаете, когда народная артистка Семеняка репетирует какую-то маленькую вариацию, а человек без году неделя репетирует главные роли... Это преступление.
— Раз мы вернулись к Большому театру, такой вопрос. Какие будут ваши первые действия, когда вы возглавите Большой театр? Именно когда, а не если…
— Я терпеть не могу сослагательное наклонение, это раз. Во-вторых, мне жизнь показала, и мы начали с того, что говорили про руководство. Вот я шел быть руководителем. Я думал, что сейчас я сделаю то-то и то-то, а пришел на производство — и там оказалось такое количество проблем и такое количество ужасов... Мне пришлось, для того чтобы сделать то, что я хотел, пропахать большое количество ситуаций… Большой театр, если проводить аналогию, это как крупный океанский лайнер. Он не останавливается в одну секунду.
Даже если вы нажали на тормоз. Как «Титаник» они остановили, но он еще очень долго плыл по инерции и потерпел крушение. Очевидно то, что надо будет элементарно делать ревизию всего: и хозяйства, и работников, которые не соответствуют своим занимаемым должностям. Главное — администрация. Я как юрист вам скажу, иногда просто смотрю, что происходит в родном коллективе, и вижу, что такого понятия «профсоюз» просто уже не существует. Уважение к труду, безопасности… эти вещи забыты.
— Вы когда-нибудь думаете о старости?
— Когда мне было 18 лет, Мария Тимофеевна Семенова мне сказала: «Коленька, надо думать о пенсии». Она была права. Когда я подошел к пенсии, у меня было два высших образования. Я уже много лет работал педагогом, и я очень плавно пошел дальше. Конечно, я обо всем этом думаю. Почему я сказал: когда я пойму, что не хочу больше (вернее, что мое внимание не может больше принести пользы) работать педагогом, я первый встану и уйду. Мне никто не верил, что я так просто прекращу балетную карьеру. А я единственный, кто день в день сказал «до свидания». Потому что я, прежде всего, себя уважаю. Потому у меня все продумано.
Время непредсказуемо, сейчас я не могу вам сказать, когда почувствую старость. Потому что мои педагоги даже в девяносто с лишним чувствовали себя молодыми. Как-то я сказал Марии Тимофеевне Семеновой, которой уже было хорошо за девяносто лет: «Ой, я до такого не доживу». Она говорит: «Доживешь, я тебя заразила».
— Что хороший педагог должен сделать с хорошим учеником?
— Жить его жизнью, только его жизнью и интересами профессии, вот и всё.
«Если ты не уважаешь себя, тебя никто не будет уважать»
— Последнее время есть тенденция к появлению высоких балерин, и примы часто ростом 175 сантиметров и выше. Это какое-то новое явление в балете?
— Такие балерины стали появляться с начала 90-х годов, и, к сожалению, эта тенденция не прекращается. Это фатально, прежде всего, для мужского коллектива, потому что переносить артисток такого роста, такого объема — просто сознательно толкать здоровье танцовщиков, чтобы у них были большие проблемы со спиной, потом и с сердцем и т.д. Мы много раз говорили, что это, как правило, чья-то дочь, чья-то жена или возлюбленная. Да, раньше, когда была коммунистическая власть, были очень жесткие правила, все очень четко отслеживалось. Смогла бы продолжить обучение девочка, если бы она выросла хотя бы на один сантиметр выше нормы? Их отчисляли еще в школе. Но потом все изменилось.
— Есть такая фраза Черчилля: то, что мы получаем, обеспечивает нам существование, а то, что отдаем, творит нашу жизнь. Что для вас эти слова?
— Шота Руставели сказал гораздо лучше Черчилля: все, что отдал, все с тобой прибудет, что не отдал — потерял. Меня так учили с детства, я по-другому не знаю существования.
— Когда все против и один в поле воин, где найти силы не сдаться?
— Самоуважение. Ты себя должен уважать. Если ты не уважаешь себя, тебя никто не будет уважать. Очень хорошую фразу я прочитал на днях — клоун, который переехал жить во дворец, не стал королем, он превратил дворец в цирк. И много наших театров этому олицетворение. Потому что руководят клоуны и шуты. Вы понимаете, кичиться, задирать нос, хамить, орать — это не значит проявлять властность. В нашей профессии очень часто поднимают голос, потому что ты должен человеку сообщить энергию. Но я много раз замечал такую вещь: Григорович очень сильно повышал голос, была строгость, колоссальная строгость. Но было грандиозное уважение, даже у врагов. Даже враги уважали.
А сейчас стоит этот попка-дурак, кричит, визжит и ненавидит даже стены. Когда не один работник театра, кроме приближенных лизоблюдов, которые его тоже ненавидят, но они вынуждены льстить и пресмыкаться. Ненавидят тебя все, это очень видно. Мне, например, никогда и нигде не приходилось просить, чтобы меня назвали по имени-отчеству. Я всегда удивляюсь, откуда люди знают мое отчество. Как-то так сложилось в том Большом театре, в который я пришел, что по отчеству премьеров называли сразу. А я им быстро стал. И когда режиссер стучался в дверь, он говорил: «Николай Максимович, можно продолжить спектакль?» Мне в 18–19 лет это было так странно, но потом я привык. В жизни, когда мы общались, они обращались ко мне «Коля», но по работе всегда «Николай Максимович». А когда я смотрю на людей, которые просят себя называть по отчеству, например, мне они очень странны. А никто не знает не только их отчества, никто имени не знает. Мне когда-то Галина Павловна Вишневская сказала замечательную фразу, когда отказалась праздновать свой юбилей в Большом театре.
Она была против той политики творческой, которую проводило руководство Большого театра. Я ей: «Жалко, Галина Павловна, все-таки это родной театр…» Она говорит: «Запомни, Большой театр будет там, где мы. Потому что мы — Большой театр», имея в виду артистов. А я сейчас смотрю на некоторых руководителей, которые все время дают интервью на фоне Большого театра, на фоне зала, их никто не может запомнить, и мне их так жалко, потому что постарайся своим творчеством сделать так, чтобы, когда произносят твое имя, сразу было понятно, что это за профессия, в какой организации ты служишь. Я по-другому не понимаю.
PS Что касается самого главного вопроса в читательском интервью, то его задала Буянова Елена. Николай Цискаридзе отметил ее вопрос про самую жизненную сказку и пригласил победительницу на концерт выпускников академии.
Татьяна Федоткина
