С первым запмпредом комитета Госдумы по экологии и охране окружающей среды мы договорились о встрече в стенах парламента. Валуева пришлось ждать — он вел заседание по особо охраняемым территориям, обсуждение было сложным и затянулось. А буквально сразу после встречи он должен был успеть в аэропорт — улетал в Кемерово. И такая стремительная жизнь у бывшего боксера идет уже второй созыв его депутатства.
— Помнится, вы собирались издавать свои охотничьи рассказы. Когда же будет книжка?
— Будет.
— Семь лет назад вы отвечали так же...
— С тех пор рассказов сильно добавилось. Но вот уже почти год вообще ничего не писал.
— Некогда или не хочется?
— Не хочется. Не идет что-то. Хотя прошлым летом мы совершили пару замечательных путешествий в Алтай и Хабаровский край. Это были нереальные поездки, достойные хорошего описания. Слава Богу, у меня сняты видеосюжеты, поэтому я смогу все это восстановить в памяти и написать.
— Недавно вы внесли первые изменения в закон об охоте и сохранении охотничьих ресурсов. И сразу это вызвало бурю возмущения у зоозащитников. Про охоту в вольерах, про контактные притравки...
— Во-первых, замечу, что законопроект о вольерном хозяйстве обсуждение в экспертной комиссии Государственной Думы ещё даже не проходил, а закон о запрете контактной притравки на испытательно-тренировочных станциях прошёл три чтения и был принят.
— Чем охота в вольерах отличается от убийства?
— По такой логике я не должен был бы быть в соавторах закона об ответственном отношении к животным — раз я такой «живодер». В том-то и дело, что и зоозащитники, и СМИ, превращают все инициативы в нечто кровожадное, не понимая, о чем речь.
Охота в вольерах — это не отстрел животных в клетках. Для начала это — выращивание зверя (по своему видовому составу дикого) внутри ограниченного пространства. А оно большое, поверьте, и позволяет животным абсолютно безболезненно там находиться, не встречая людей.
В таких вольерах охотятся во всем мире. И это гораздо лучше влияет на ситуацию, чем если огромное количество охотников пойдет в дикие угодья. Мы не сможем уменьшить количество людей, которые охотятся. Значит, им нужно предлагать что-то альтернативное. Мы предлагаем ведение охотничьего хозяйства. По сути это очень близко к сельскому хозяйству.
— Новый министр природы Дмитрий Кобылкин поддерживает вас? Он тоже охотник?
— Да. Мы с ним на одном языке разговариваем.
А зоозащитники в принципе не приемлют охоту. Они приходят в Госдуму, устраивают около нее пикеты... Это — выкручивание рук. Ну что это такое: я сейчас сброшусь с высотки, если вы не сделаете этого? Чистый шантаж... Такого общения я не приемлю. И никогда не буду общаться с людьми, которые не ведут диалога, а хотят меня к чему-то принудить.
Но мы их все равно приглашаем. Вот и на этом заседании по особо охраняемым территориям они были — и Гринпис, и Фонд дикой природы (WWF), и наши доморощенные зоозащитники. Были и представители от охотничьих организаций, потому что эти вопросы касаются всех.
Мы говорили о том, как сохранять морских животных — косаток, китов, дельфинов, другие виды... Понимаете, я, «душегуб-охотник», занимаюсь тем, чтобы это все многообразие сохранять. Но никого из зоозащитников это не волнует. (Валуев говорит с жаром, видно, что тема его беспокоит.)
Они записали меня в «душегубы», и все, больше ничего не видят. Ладно, Бог с ними. Поверьте, я привык, спокойно с этим живу. Они желают мне быть уткой в будущей жизни. Или, хуже того, смерти. Некоторые желают смерти моим детям. Какие же они зоозащитники? Они зоорадикалы.
Они пишут мне, уверенные в том, что пишут монстру. И с этой мыслью, с пеной, с надрывом высказывают свое видение... Бывает, такую ахинею непрофессиональную несут, что... Моя жена уже за голову хватается — перестань, говорит, с ними переписываться. Отвечаю ей, что не могу: я же публичный человек, мне это необходимо.
— Но контактную-то притравку вам едва ли удастся защитить.
— Я её и не защищал. Я защищал правила организации испытательно-тренировочных станций охотничьего собаководства. Я против методов, когда животное притравливают, не соблюдая ветеринарные нормы. А они четко разработаны министерством природы, как и требования к станциям. Это — нормативный акт. Там четко прописано: как нужно содержать животных, как кормить, сколько времени отводится на то, чтобы испытывать охотничьих собак, каких пород и в каких условиях. Думаю, едва ли один-два зоозащитника, которые кричат и пишут про притравки, читали эти правила. Отдельно отмечу, что новый закон разрешает только бесконтактную подготовку, что полностью исключает возможность жестокого обращения с животными.
— Мы писали про одну из таких станций. Животные там не могут защищаться. У медведей подрезаны когти... Это варварство.
— По правилам звери защищаться могут, а любое вмешательство в морфологию животных — подрезание когтей или зубов — запрещено. Этого не знают зоозащитники и огульно записывают меня в «живодеры». Более того, к настоящему моменту нет ни единого доведённого до суда или просто официально зафиксированного факта намеренного травмирования животных на станциях. А знаете, как тренируют овчарок, чтобы они задерживали человека?
— На него надевают фуфайку и отправляют на битву с собакой.
— Правильно, потому что в жизненной ситуации для собаки врагом будет человек. А если охота будет на медведя, то и тренировать ее надо на медведе. И ему никто не выкалывает глаза, не подрезает когти — не имеют права.
— Хотелось бы поспорить о том, зачем вообще идти убивать медведя, который вам ничего плохого не сделал. Но охотника не переубедишь, как я понимаю. Вы вон даже поздравили всех в Twitter с днем св. Трифона — покровителя охоты... Что же касается притравок: это правила, а по факту все не так радужно. Кто-то проверяет эти станции?
— Кто проверяет, на того и пеняйте. Люди, пишущие петиции в защиту животных, разве не понимают, что человек, облеченный властью проверять эти станции, их не проверил? Или что тот, кто организовал там работу с нарушениями, совершает противоправное действие. Так почему мы начинаем в этом обвинять законодателя?
— Сами-то вы бывали на таких станциях?
— У меня нет собак, которых нужно притравливать. А на станциях я был.
— Нормальные?
— Да. Последняя из них была в Подмосковье. Я туда отправлял на обучение своего лабрадора, не раз приезжал, видел, как тренируют. Я знаю ее руководителя, человека с огромным стажем такой работы. Видел, в каких условиях содержатся там лисы, еноты. Видел, как их кормят. У них есть домики, где они отлеживаются, восстанавливаются и могут спокойно спать. Все это у них есть.
— Семь лет назад мы с вами делали большое интервью. Вы тогда только-только стали депутатом, всего четыре месяца как. У вас было планов громадье. Например, говорили: «Хочу навести порядок в спортивном законодательстве». Я посмотрела по инициативам, мне показалось, что пока это не очень удалось...
— Да нет, так нельзя сказать. Весь 2012-й ушел на подготовку к летней Универсиаде в Казани (в 2013-м), а потом к зимней Олимпиаде в Сочи — 2014. И очень много внимания комитет уделял работе именно над теми законопроектами, которые вошли в их обеспечение. Закон о волонтерстве очень сильно сейчас работает. Дополнение в закон о национальных видах спорта (он коснулся и моего любимого русского хоккея с мячом)... Комплекс ГТО еще можно сюда добавить — один из базовых законов, который был отработан еще в прошлом созыве.
— Но это все точечные меры.
— На самом деле никто никогда не говорил, что спортивное законодательство у нас ущербное и его нужно перелопачивать полностью. Лично я не вижу необходимости сильно его менять.
— А по допингу?
— По допингу мы приняли конкретное решение: в отдельных случаях это уже не административное, а уголовное деяние. При этом мы понимали, что квалифицировать тяжесть совершенного тут очень сложно. К тому же оказалось, что в России по допингу привлекались (и то к административной ответственности) всего в пяти случаях — такова правоприменительная практика за многие годы. Речь идет о склонении к применению. А мы сразу вывели это в уголовное нарушение.
Для чего это делалось? Во исполнение требований МОК (Международного Олимпийского комитета), чтобы РУСАДА (Российское антидопинговое агентство) было восстановлено в правах. Чтобы российская лаборатория снова работала. Сейчас последнее требование выполнено, результаты переданы, но никто что-то не спешит восстанавливать нас в правах.
Я уж не говорю, что несмотря на положительные решения САС (международного спортивного арбитражного суда) мы не можем даже заикнуться о компенсациях моральных и репутационных потерь спортсменов, которых незаконно обвинили в использовании допинга. Иски поданы, но я очень сомневаюсь, что их удовлетворят.
— А сейчас что для вас главное в спортивном законодательстве?
— Сегодня снова возникла тема, как стимулировать россиян к занятию спортом. Значит, это живое дело, и я обязательно к нему подключусь. Одно из моих предложений: дать работодателям право оплачивать сотрудникам такие занятия. Сейчас обсуждаем, надо ли эти средства облагать налогом, если работодатель будет перечислять их на специальную карточку сотрудника.
— Кто-то посчитал, что за все годы вашего депутатства за вами числится 47 законопроектов и инициатив. Есть какие-то, которыми вы особенно гордитесь?
— Все они так или иначе являются важными. Никогда не присоединяюсь к чужим проектам только ради участия. Если уж присоединяюсь, то работаю. Вот одна из таких поправок касалась различных моральных уродов — ужесточить наказание за педофилию.
Сейчас работа не менее интересная, чем в прошлом созыве. Не буду объяснять свой уход из комитета по спорту — де-факто я все равно там: продолжается работа над законом о молодежной политике. Это очень резонансный закон, он потянет за собой деньги. А мы видим, что законы и поправки, которые не требуют выделения федеральных средств, проходят легче, чем те, которые подразумевают затраты. А молодежная политика их подразумевает.
Только я не хочу, чтобы вы написали, будто у нас никто не занимается молодежной политикой. Государство ею занимается, и на это тратятся деньги. Просто по другим статьям. Речь же идет о том, что большого, регламентирующего закона о молодежи, этакого свода правил, сегодня в стране пока нет.
— Я посмотрела ваши законодательные успехи. К примеру, поправки к закону об освобождении людей от НДФЛ, если они сдают макулатуру, прошли. А продление льгот матерям-чернобыльцам — нет. По весу законы-то неравнозначны...
— Вы не правы. В основном чернобыльцы проживают у нас в Брянской области. (Валуев — депутат от этого региона — ред.) Там четко действует закон, который определяет эту помощь. Она есть и никуда не девалась, никого не обделили. Просто речь шла о том, что бывшие на тот момент беременными женщины не попали под выделенное на эти льготы финансирование.
А вот освобождение от НДФЛ для тех, кто сдает макулатуру — это вовсе не мелочь, как вам, возможно, кажется. К сожалению, пришлось убрать с обсуждения аналогичные льготы в отношении пластика, ПЭТ-упаковок, металла и стекла, так как профильный комитет и Минфин не согласовали их в связи с возможной необходимостью организации приёмных пунктов, хотя поправка не обязывала государство к этому. Но мы не теряем надежды в будущем их убедить.
А мы ведь хотели стимулировать людей заниматься раздельным сбором мусора... В СССР была замечательная традиция: 30 копеек стоило молоко в стеклянных бутылках, из которых 15 тебе возвращали, если ты принесешь в магазин чистую пустую бутылку. И люди с удовольствием это делали.
У меня есть детское воспоминание по этому поводу. Муж моей тети, дядя Сережа, всегда любил собирать большие шумные компании. Сколько помню, это всегда была джага-джага сутки напролет. За гаражом у него был склад всевозможных бутылок и разнокалиберных банок. Бабушка мне рассказывала, что когда он наконец все это сдал (для этого пришлось машину нанимать), то на вырученные деньги смог купить мотоцикл «Урал».
— Вы на днях перепостили мнение Валентины Матвиенко о том, что надо наложить эмбарго на вывоз леса. Есть подсчет: незаконные вырубки произведены уже на 11 трлн руб. Семь лет назад мы с вами обсуждали эту проблему в контексте Лесного кодекса. Стоило ждать столько лет, чтобы понять, что надо срочно что-то делать?
— У нас есть запрет на вывоз круглого леса. Его научились обходить. Теперь надо провести всероссийский мониторинг лесных угодий всех категорий. Посмотреть, в каком они состоянии, где проводились вырубки. Этим будет заниматься министерство природных ресурсов под контролем профильного комитета Госдумы, которым руководит Николай Николаев. Мониторинг позволит выявить истинный масштаб бедствия — его из космоса очень хорошо видно. На самом деле ситуация аховая.
Недавно приглашали на заседание руководителя Лесхоза России Ивана Валентика — как раз приняли в первом чтении закон о предоставлении и непредоставлении достоверной информации, который в большей степени касается состояния леса. Но сюда же входят и вырубки.
— Вы поддерживаете мусорные протесты?
— Многие из них справедливы. Но есть и такие, где люди митингуют по незнанию. Просто россияне справедливо полагают, что власть опять может их где-то обойти и им придется дышать выхлопами от сжигаемого мусора. И такие примеры есть.
Кстати, первое, что мы приняли: все официальные свалки будут оборудованы средствами фотовидеофиксации с прямым выходом в интернет. Это для информирования населения.
— А что касается заводов? Глава «Ростеха» Сергей Чемезов собирается в Подмосковье строить мусоросжигающие (МСЗ). А есть ли планы по мусороперерабатывающим (МПЗ)?
— Пока есть только отдельные примеры. Скажем, очень большой завод построен в Нижнем Новгороде. Он обошелся в 3 млрд руб, но это не государственные деньги, это частно-государственное партнерство.
Завод поставили у самой большой свалки. Мусор там сортируется, выбирается бумага, ПЭТ-упаковка, полиэтилен, металл, стеклянная фракция. Остальное (в основном это органика) утилизируется в саму свалку.
— А есть ли там уловители всякой гадости, которая образуется при переработке?
— Есть. Это современный завод. Я, кстати, недавно ездил в Гётеборг в Швецию. Там МСЗ находится прямо в городе. Ни вокруг завода, ни внутри него ничем не пахнет (стоит серьезная воздухоочистка). Но и там есть остаток от переработки, он канцерогенный, связывается специальным бетонным составом и складывается на специально подготовленные карты. Дальше ничего с этим пеплом уже сделать нельзя. МСЗ позволяет Гётеборгу с его 450-тысячным населением отапливаться на 70% и дает 30% электроэнергии для всего города. Я привез технологию в Россию.
— То есть вы верите, что в России не сэкономят на экологической безопасности и честно установят все очистители?
— Это технологией не допускается. Он тогда работать не будет.
— Но неделю назад Дмитрий Гудков рассказал, что видел официальное заключение экспертов ОГФ Алексея Кудрина и ОНФ о МСЗ, которые собираются строить в Подмосковье — там выводы совсем не такие утешительные. Вы видели это заключение? Будет ваш комитет как-то реагировать на него?
— Это заключение, если таковое вообще существует, я не видел. Ведь само по себе оно в комитет не попадёт, а я его не запрашивал.
— Вы очень активны в соцсетях. Иногда это выливается в громкие истории (как, скажем, с вашим ответом про бедность). Вам комфортно такое общение с избирателями?
— Абсолютно. Я выставляю 95% вопросов, которые мне приходят, независимо от их окраски. Но при этом никогда не отвечаю на письма-утверждения. Если человек все уже озвучил, что хотел, зачем ему я, как собеседник?
— Что вам дает такая переписка?
— Понимание того, что происходит в стране. А если говорить про Инстаграм, то даже там я публикую не только свои фотографии, скажем, с собакой (хотя людей всегда интересует частная жизнь политика, и я ее дозировано все-таки выставляю). Но у меня нет потребности постоянно о себе напоминать.
— По поводу частной жизни. Недавно вы выставили там фото своего старшего сына с подписью «Гриха вернулся с покатушек». И ваши подписчики отметили: очень скромный парень, совсем не «тянет» на золотую молодежь... Ему ведь уже 17. Он уже выбрал себе профессию?
— По крайней мере, он сказал, что после Суворовского училища (он учится в военном училище МВД в Петербурге) хочет поступать в Академию ФСБ. Но это пока на уровне слов. Посмотрим. Рано пока говорить, что он четко определился. Пока он заканчивает училище.
Видите ли, для него стало полным откровением, что когда он одет в форму суворовца и идет по улице, ему в спину кричат очень неприятные слова, самое легкое из которых «мент»... Он приходит домой и спрашивает: «Почему? Что я этим людям сделал? Откуда столько злобы?»
— Злоба просачивается и в ваш проект с вопросами-ответами. Вы не планируете отгородиться, закрыть его?
— Зачем? Я пользуюсь возможностями, которые предоставляет интернет, чтобы общаться с бо́льшим количеством людей, чем когда я просто приезжаю в регион на неделю.
Я никогда не смогу встретиться со всеми выпускниками вузов, студентами, военными, рабочими... Это нереально. Не смогу провести депутатский прием со всеми, кто хочет ко мне попасть.
У нас есть депутаты, у которых маленький список желающих с ними встретиться, а у меня — огромный. И это не потому, что они плохие, а я хороший. Просто люди видят меня по телевизору, читают про меня в газетах и полагают, что проще решить свои вопросы через меня.
— В основном что-то просят?
— Конечно. 90% — частные проблемы. Начиная от «у меня унитаз протек» или «сосед сломал мой забор» до не сделанной дороги или плохого главы муниципалитета.
— Помогаете?
— По возможности. Я же не Санта-Клаус. Как говорится, я не волшебник, я только учусь.
Елена Скворцова
