Никогда не знаешь, повезло тебе со школой или нет, когда ходишь в одну и ту же на протяжении десяти лет. Не с чем сравнивать.
Родители именно эту школу не выбирали, тогда действовал районный принцип записи детей в первый класс. И №12 была ближайшей к нашему дому.
Ценность своего образования я начала анализировать много лет спустя. Хотя всегда с благодарностью поминала педагогов, которые были разными, но меня не ломали, не корежили, поддерживали и даже попустительствовали, то есть не мешали мне, хотя наверняка воздействовали исподволь, атмосферно и потому наиболее эффективно.
Да, у нас был учитель музыки, над которым мы словесно потешались, срывая его уроки классным шумом. Но он был таким, что невозможно было удержаться: с красным лицом и запахом спиртного, в очках с толстенными стеклами, с беспомощными глазами без очков, с постоянно висящим на плече аккордеоном, под который мы разучивали и исполняли гимн Советского Союза, больше, собственно, ничего не помню, может, других музыкальных произведений и не пели, не доходило до них, все гимн да гимн.
Ну разве не смешно с точки зрения подростков?
А сейчас, конечно, его жалко. Только он сам подставлялся, дети это четко ощущают, интуитивно ударяя в места слабости.
Вторым учителем для битья был физкультурник – по моим воспоминаниям собутыльник аккордеониста. Помню, как он сетовал вначале одного учебного года, что девочки нашего класса, вернувшиеся в школу после летних каникул, так телесно изменились: одни вытянулись, другие растолстели. Из-за чего, по его мнению, всем стало трудно бегать, прыгать и играть в ручной мяч – так называлась постоянная спортивная забава во время уроков физкультуры на свежем воздухе.
Заасфальтированное поле с двумя воротами рядом со школой было маленькое и не для всех игр пригодное, но территория школы не имела возможностей для расширения. На ней еще с трудом умещался небольшой палисадник с цветами, где мы отрабатывали какую-то летнюю практику, вскапывая, убирая и сажая.
На палисаднике стоял памятник, кажется, выпускникам школы, погибшим в Великой Отечественной войне. Перед ним – площадка для школьных линеек в теплое время года и занятий по НВП.
Педагог по начальной военной подготовке был третьей «боксерской грушей», хотя насмешки над ним не носили такого расслабленно-легкомысленного содержимого, как над двумя предыдущими. Мы словно чувствовали, что он упертый в несгибаемости своего восприятия мира, но все-таки человек, заслуживающий снисхождения, поскольку раз и навсегда подранен принадлежностью к армейской среде.
Это было в наших глазах сродни неизлечимой болезни и казалось, что наилучший выбор тактики в общении с данным преподавателем –
не перечить ему, а насмешничать уже за пределами его вотчины.
Так что на занятиях мы покорно надевали противогазы и сидели в них, пока не поступала команда снять. Разбирали и собирали на время автоматы. Маршировали, стараясь пнуть ногами воздух как можно выше, в соответствии с какими-то правилами, действующими на городских смотрах песни и строя среди школьников, так на собачьей выставке хозяева с питомцами во время кружения перед судьями натягивают поводки, принуждая собак не опускать головы.
А за нами наблюдали энвэпэшник и старшая пионервожатая – была у нас такая беспокойно-активная женщина лет тридцати с пионерским галстуком на шее в соответствии с занимаемой должностью.
Школа находилась в довоенном здании. В него удалось втиснуть маленький спортзал для физкультуры в непогоду и холода. А вот туалет долгое время оставался на улице – угловое сооружение с дырками в каменном полу. Не всегда чистое и опасное с точки зрения разных вуайеристов, поскольку угол был в таком месте, где забор вокруг территории школы фактически отсутствовал, там могли шастать прохожие с разными целями.
А в Краснодаре того времени в скверах легко было нарваться и на эксгибиционистов, которые выглядывали из кустов, демонстрируя свои достоинства и недостатки.
Так что я в начальной школе всегда терпела до дома после окончания занятий, не решаясь идти в этот продуваемый и просматриваемый уличный туалет, где еще было страшно провалиться в дыру.
Первые три класса нас опекала СаннаВанна – Сусанна Ивановна. Она вела все предметы: учила нас писать, читать, считать. Помню, что была доброй и заботливой, особенно на контрасте с моим детским садом, где воспитатели могли и линейкой надавать, если, например, долго сидишь над гречневой кашей, задерживая начало тихого часа, или не лежишь в положенное время с закрытыми глазами, пусть даже притворяясь спящим.
В четвертом классе мы перешли в руки многих учителей, но классной руководительницей у нас стала мама одного из учеников, что, насколько я сейчас понимаю, сильно ее сковывало, особенно в моменты порицания одноклассников сына, так как он тоже не отличался примерным поведением. Надо отдать ей должное – с ним она не церемонилась, поблажек не делала, отчитывала даже мощнее, чем остальных.
Помню, учительница русского языка и литературы сказала мне однажды, услышав, как во время внеклассной вылазки в город, я чертыхнулась: как можно девочке произносить такое слово, от тебя я не ожидала.
Вот ведь чёрт-те что остается в памяти, правда?
Помню, что я смутилась: не оправдала ожиданий. После этого всегда придирчиво отбирала произносимые вслух слова, потом такой самоконтроль вошел в привычку – до сих пор не умею материться, а если в сердцах произношу нечто из мата, поскольку других слов не подбирается, то звучит, по мнению окружающих, коряво и неловко.
Когда я на краевом радио прочитала свои стихи, эта учительница слегка обиделась, но больше расстроилась: отозвала меня в сторону и спросила, почему я не показывала ей свои творения, чтобы она могла что-то посоветовать, например, или просто быть в курсе и гордиться.
Подразумевалось, что я ей не доверяю. У меня не было оправданий.
Учительница географии и позже астрономии любила приговаривать:
Кому что, а лысому – шапка.
Она отвечала так на какую-нибудь неуместную реплику ученика. Причем настолько иронично, что остальные в классе покатывались со смеху. Мы ценили в учителях способность посмеиваться над нами, потому что чувствовали, что это справедливо: мы ведь придумываем им прозвища, подмечаем их проколы, разумеется, с нашей точки зрения.
Но прозвища были наипростейшими – либо звали педагога между собой по чуть измененному имени – Маргоша (от Маргариты), либо по предмету, который она вела: «англичанка». Тоже потрясающая была женщина. Знала и французский, и английский. Но когда наш класс разделили по языковым группам, распределив в английскую часть самых крепких хорошистов и отличников, почему я и попала туда, хотя мечтала изучать французский, влюбленная в шансон, Маргоша тоже досталась нам.
Как она отрабатывала произношение, поднося, если требовалось, бумажку к губам, чтобы мы правильно выдували звуки, это отдельная песня. Даже забыв с годами лексику, грамматику и многое другое в английском языке, я осталась с правильным звукоизвлечением. А остальное в любой момент можно восстановить.
Наша классная руководительница, бывшая с нами до выпуска, преподавала математику. Не помню почему, но геометрия мне хуже давалась, чем алгебра, в которой лучше всего я освоила логарифмы. Сейчас уже ничего не всплывает в голове, потому что за всю жизнь логарифмы ни разу не потребовались, но тогда я их щелкала, как орехи, – настолько доходчиво нам все объясняли.
Я зубрила физику, не в состоянии в ней разобраться и дрожа каждый раз перед возможным вызовом к доске, но, думаю, учительница это понимала и щадила меня, чтобы не портить мои отличные показатели по остальным предметам. С определенного класса меня не тянули, но вели на медаль. Мне действительно учеба давалась легко, кроме физики и геометрии.
Но золотая медаль – это не только награда ученика, это еще и награда для школы в городском масштабе.
Иметь медалистов почетно, чем их больше, тем почетнее. Учительница физики была невероятно спортивной и обаятельной в своей любви к турпоходам, за что ее обожали мальчишки всех возрастов, радостно примыкавшие к ней в поисках приключений.
А учительница химии хромала на одну ногу. Но именно на ее уроках мы что-то то и дело воспламеняли, слегка подрывали, разноцветно смешивали. И она в белом халате, как доктор в операционной, прохрамывала между нашими пробирками, зорко отслеживая все телодвижения.
Историю нам преподавала пожилая полная дама, которая не требовала, чтобы от зубов отскакивали даты, я даже события, перечисленные в учебниках, не помню, а тем более соус, под которым их преподносили. Идеология в нас не пробиралась ни через какие щели – настолько отстраненно мы все это воспринимали. Куда сильнее нас волновали межличностные отношения в классе: кто кого дергает за волосы, кто кому подножки ставит, кто с кем на переменах ходит.
По утрам занятия начинались с линейки. Все классы собирались на втором этаже нашего двухэтажного здания и выстраивались в затылок друг другу параллельными линиями. Не уверена, что по росту, просто, кто как встанет, там и будет стоять, пока директор произносит какие-то слова. О чем, давно забылось, наверное, о школьных событиях, радостных или не очень, о проступках, достижениях, да просто слова, вдохновляющие на предстоящий день.
Директором школы был Федор Федорович Брюховецкий. Он умер 18 марта 1991 года, когда я уже не училась. После него школу возглавила его дочь, бывшая при нем завучем, но великая эпоха с ним завершилась, как рассказывали мне учителя, с которыми я изредка встречалась.
Недавно узнала, что традиция «последнего звонка» родом из моей школы. Ее придумал директор двенадцатой в 1948 году.
Как праздник для уходящих – чтобы их проводы в жизнь были обставлены памятно.
На фасаде школы во время моей учебы не закрашивали надписи, как на достопримечательностях: «здесь были», - оставленные выпускниками, которые краской выводили год выпуска и букву своего класса: А или Б. Букв многие годы было две, лишь в конце семидесятых добавилась «В» - классы стали чересчур многочисленными, пришлось дробить.
Покидание школы оказалось печальным событием. Я помню, что мы были растеряны как перед неизвестно чем дальше. Десять лет мы точно знали, как расписаны наши дни, каким будет завтрашний и послезавтрашний, куда и во сколько идти, что там делать, к чему готовиться. А последний звонок отсекал этот период, оставляя нас наедине с собой без опоры на учителей, как и наших родителей - наедине с нами без поддержки школы.
В моей двенадцатой на улице Железнодорожная, кроме «последнего звонка», подхваченного всеми школами СССР, был свой уникальный праздник - «За честь школы». Его посвящали выпускникам, которые чего-то добились в жизни. Но первый раз он состоялся в 1944 году после присвоения бывшему ученику школы здания Герой Советского Союза, как дань памяти ему и всем, погибшим на войне.
Федор Федорович, как я понимаю, любил сплачивать, ему нравилось, чтобы его подопечные не чувствовали одиночества, чтобы школа для них была не просто местом пребывания в течение нескольких часов в сутки, а чтобы она стала для них авторитетом, наставников, проводником. На это он, наверное, настраивал и педагогов, которые представляли из себя монолит преимущественно среднего и старшего возраста, молодые появлялись время от времени, но исключительно в качестве стажеров и после стажировки не помню, чтобы возвращались на постоянную работу. Возможно, не проходили строгого отбора со стороны директора, не казались ему способными трудиться в его команде.
Для праздника «За честь школы» готовили концерт силами учеников. Кто-то пел, кто-то танцевал или на чем-нибудь играл, но каждый год со сцены звучал фрагмент «Реквиема», написанного Робертом Рождественским в 1962 году. Как правило, его читала девушка-старшеклассница. И я, будучи пионеркой, слушала эти слова со слезами на глазах и мечтала однажды оказаться на месте чтицы. Не довелось.
А эти стихи так и сопровождают меня по жизни, врезавшись в сердце со всеми педагогами школы № 12 г. Краснодара, со всеми кирпичами этого маленького, старинного здания, со всеми одноклассниками и параллельно обучавшимися.
Это моя почва, мое удобрение, мой полив, мое солнце, моя теплица.
Пока учишься в школе, не знаешь, какое гигантское спасибо будешь ей говорить, если, конечно, школа этого достойна, если она такая, как моя двенадцатая времен Федора Федоровича Брюховецкого. Может быть, именно благодаря ему и его команде я здраво пережила брежневские времена, сохранив ум, честь и совесть, которые каждый год воспевали на празднике «За честь школы» стихами Роберта Рождественского:
Помните!
Через века, через года, —
помните!
О тех,
кто уже не придет никогда, —
помните!Не плачьте!
В горле сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти павших будьте достойны!
Вечно
достойны!Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!Люди!
Покуда сердца стучатся, —
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье, —
пожалуйста, помните!Песню свою отправляя в полет, —
помните!
О тех,
кто уже никогда не споет, —
помните!Детям своим расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена бессмертной Земли
помните!
К мерцающим звездам ведя корабли, —
о погибших
помните!Встречайте трепетную весну,
люди Земли.
Убейте войну,
прокляните
войну,
люди Земли!Мечту пронесите через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет никогда, —
заклинаю, —
помните!
Алла Перевалова
