В Санкт-Петербургском театре балета Бориса Эйфмана — премьера. 6 февраля на сцене Александринки будет представлен «Эффект Пигмалиона» на музыку Иоганна Штрауса. Жанр постановки определен как комедия, и это вдвойне интересно: прославленный хореограф давно не ставил комедийных балетов. В беседе с «Известиями» народный артист России рассказал о новом спектакле, энергии позитива и свободе от канонов.
— Сейчас время такое, что балет располагает к юмору?
— Я по большому счету никогда не сопрягал свою работу со временем, в котором существую. Для меня имеет значение внутренняя жизнь, творческая потребность в развитии. И зрителям, и артистам, и мне самому необходимо нечто новое. Смена эмоций. Хочется раздвинуть шторы и впустить свет — яркий, праздничный. Солнечный свет позитива…
— Позитив через смех?
— В «Эффекте Пигмалиона», конечно, смех сквозь слезы, ведь я не могу ставить откровенную буффонаду. С одной стороны, в новом балете прослеживается определенная связь с произведением Бернарда Шоу и фильмом «Моя прекрасная леди». С другой — преображение героини у нас происходит не посредством фонетики, как в пьесе, а через бальные танцы. Мы предлагаем зрителю абсолютно оригинальную концепцию и предстаем перед ним в новом качестве.
Мне кажется, я сумел поломать уже сложившуюся стилистику своего театра. Изменить хореографию, ритмику, выразительность. Это непросто. В конце концов, и мне уже немало лет, и труппа сформирована иным репертуаром. Но театр одного хореографа — это не театр одного бесконечно дублируемого спектакля. Репертуар должен быть разнообразным, к чему я и стремлюсь.
— Вы использовали музыку Иоганна Штрауса-сына. Не слишком оригинальный выбор для балета.
— Напротив: думаю, что мы открыли Штрауса для балета. Казалось бы, он всегда был любим хореографами. Тем не менее мы услышали в этих произведениях особую драматургию и энергетику, своеобразную театральность. Музыка стала откровением и украшением спектакля. Очень горжусь тем, что пригласил Штрауса в соавторы. Мы с артистами получили настоящее удовольствие от работы. Теперь ждем с нетерпением, что его разделят с нами зрители.
— В спектакле заняты молодые исполнители или звезды?
— И те и другие. Главные партии танцуют наши ведущие солисты Олег Габышев и Любовь Андреева, но появятся на сцене и молодые, например Алина Петровская. В балете достаточно персонажей, и многие артисты получат возможность для самовыражения. Впрочем, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Окончена постановочная работа, теперь предстоит свести хореографию с декорациями, костюмами, светом. Проблема в том, что мы не имеем своего театра. Сценическое пространство нужно освоить, а времени почти нет. Это беда, но такая у нас жизнь.
— Гендиректор Большого театра Владимир Урин заметил, что целый ряд направлений в балете «сегодня имеет достаточно серьезные кризисные точки». Вы согласны?
— Кризис балета очевиден — это мировая проблема. Для создания высокопрофессионального искусства необходимы артисты и хореографы нового поколения. Универсальные творцы, привносящие смелые идеи. Проблема в том, что хореографы, работающие в классике, мыслят только классическим языком. А так называемые модернисты оперируют своими категориями, не имеющими развития. Оно станет возможным, когда придет молодое поколение с новым арсеналом выразительных средств и техник, обобщит богатство танца и создаст искусство, не зависимое от всяких канонов.
— Замечательная идея, но насколько она осуществима?
— Вполне. Должна быть государственная политика. Там, где она существует, мы видим результат. Лет 15 назад наша армия походила на войска стран третьего мира. Однако была поставлена государственная задача: достигнуть уровня вооружения, который соответствовал бы сегодняшнему дню. Мы справились с этим, причем быстро и успешно.
Если что-то пущено на самотек, начинается анархия и в результате — деградация. Что сегодня выдается за достижения отечественного балета? Выпускаются классические спектакли Петипа, для которых не всегда правильно выбираются постановщики. Приглашаются зарубежные хореографы, переносящие свои старые работы.
А где великий потенциал русского балета, который может, используя те же западные формы, влить в них наше неповторимое эмоциональное и духовное содержание? Ведь российская креативность — одна из самых ярких и самобытных в мире. Вот для этого и нужна государственная стратегия. Задача, в выполнении которой мы бы все участвовали. Сегодня художественные решения отданы на откуп театрам. Надо спросить у них: «Есть у вас мысли по поводу развития балета, а не просто заполнения репертуара?».
— Государственный заказ имеется в виду?
— Он у нас и так есть. Я ставлю спектакли не за свои деньги — театр финансируется государством.
— Но вы сами выбираете названия, темы.
— Я — да, но я создаю современную отечественную хореографию, а видите ли вы ее в других театрах? Сегодня этого практически нет. А если и есть, то художественный уровень очень низкий.
— Для этого хореографы нужны.
— А их и не будет, если мы не поставим перед собой цель. Звучит немного странно. Как это можно — сформулируем задачу, и через пять лет появится хореограф? Но если сидеть и ждать, ничего не изменится. Новые лидеры балета с неба не свалятся.
Я тоже был молодым и помню, какое отношение демонстрировала власть к хореографическому искусству. Балет был составляющей государственной политики. Сегодня, на мой взгляд, мы не в полной мере осознаем хрупкость нашего искусства и необходимость его поддержки на самом серьезном уровне. Не цензуры, а поддержки. И вот парадокс: я одновременно убежден, что никогда ранее за последние лет 20 государство не вкладывало в балет столько финансовых ресурсов, сколько сейчас. Хотя, безусловно, деньги решают далеко не все. На них можно купить новое оборудование, пригласить западного хореографа, но для создания национального художественного продукта этого мало.
— Как можно на государственном уровне вырастить творца? Вас растило не государство, вы, можно сказать, выросли вопреки.
— В СССР существовала государственная программа в сфере балета. Раньше одновременно работали семь-восемь хореографов довольно высокого уровня. Были созданы предпосылки для их востребованности, и творцы появились. Государство не может вырастить хореографов, но оно способно обеспечить надлежащие условия и определить задачу. Посмотрите: каждый год вузы страны выпускают дипломированных специалистов. За последние 20 лет прибавилось минимум 2 тыс. человек, у которых в дипломе написано «хореограф». Где их работы? Можно дать нашему балету хотя бы двух новых хореографов? Кафедры ответят: «Мы готовим специалистов, процесс идет». Одни получают зарплату, другие — дипломы, все довольны. А результат нулевой.
У меня в академии дети начинают сочинять хореографию с восьми лет. Возможно, из десяти человек один или два посвятят себя данной работе. Я на своем уровне пытаюсь что-то сделать, но этого недостаточно. Государство должно сказать профессионалам: «Давайте подумаем, что именно нам мешает». Почему в стране, которая так богата талантами, традициями, где бюджеты больших театров зашкаливают, мы ограничиваемся лишь двумя направлениями — классикой и переносом зарубежных спектаклей? Это очень опасный путь.
Я сам интегрирован в мировую балетную культуру, но знаю одно: я обязан создавать оригинальный репертуар. Если буду копировать, меня никто не пригласит на гастроли. Зачем привозить компанию из России, если такую же можно взять на Западе? Дешевле обойдется. Нас приглашают только потому, что я ни на кого не похожий хореограф со своей особенной труппой, исполняющей уникальный репертуар.
Если ситуация в корне не изменится, Россия в скором времени превратится в балетную провинцию. Да, Большой театр поставил успешные спектакли «Герой нашего времени» и «Нуреев» — полностью оригинальные, с новой музыкой и хореографией. Правда, получается, что это радостные исключения, а правила у нас другие.
— Понимаю, о чем речь. Нам нужно возродить традицию полновечерних оригинальных балетов. Но это дорогое удовольствие, не каждый театр его осилит.
— А нужно ли столько театров? Раньше был «железный занавес», и мы работали для отечественной аудитории. Сегодня она сидит у компьютера, любую постановку можно посмотреть в интернете. Тем, у кого есть потребность в живом искусстве, следует предлагать действительно стоящие спектакли.
Создайте в каком-нибудь регионе один театр оперы и балета с хорошей труппой, обеспечьте ее деньгами. Артисты будут постоянно гастролировать: две недели в одном городе, две недели в другом. И жители региона получат радость общения с высоким искусством. Сейчас мы не хотим ничего менять — и почти в каждом провинциальном городе имеем умирающий театр. Со слабыми танцовщиками, вокалистами, оркестром и репертуаром…
Поймите: я не вижу мир в исключительно мрачных тонах. Искренне люблю нашу страну и ее искусство. И я потрясен тем вниманием, с которым президент и правительство относятся к культуре. Но одно дело, когда глава государства лично участвует в решении проблем, другое — когда его директивы начинают претворять в жизнь исполнители. На уровне исполнения все растекается.
— Давняя наша традиция — растекаться при исполнении.
— Да, но с чем-то мы справляемся. Значит, есть эффективные рычаги влияния.
— Здесь как раз уместен уже традиционный для наших бесед вопрос: строительство Дворца танца в Петербурге сдвинулось с мертвой точки?
— Сдвинулось, но когда это приведет к результату, не могу сказать. Сейчас строители осваивают грунт, забивают сваи.
— Может быть, хорошо, что у вас нет собственной сцены? Занимались бы администрированием, а творчество отошло бы на второй план.
— Это правда. Сейчас я понимаю: Господь Бог, который дал мне так много и который, полагаю, многого и ждет от меня, оберегает от подобных проблем. Ясно, что еще до того, как мы откроем занавес Дворца танца, мне как хореографу придется на несколько лет взять паузу. Я должен завести всю эту махину.
Другая сторона медали — появление у театра собственной сцены, дающей неограниченные возможности для фантазии и творчества. Если сумею собрать хорошую административную команду, все получится. Если же буду один, то наверняка где-то забуксую.
У меня нет предчувствия, что проект Дворца так и не будет реализован. Считаю: в конечном итоге здание возведут. Дело в другом: хотелось бы войти туда активно работающим художником, а не почетным пенсионером. И выстроить жизнь театра таким образом, чтобы он и без меня потом мог двигаться дальше.
— Вам всего 72 года, для балетных — не возраст. Взрослый театр строится, детский театр танца при вашей академии вы уже «завели»…
— Сейчас 72 ни для кого не возраст, но человек предполагает, а Бог располагает. Посмотрим. Детский театр танца мы официально откроем 1 июня 2019 года, в День защиты детей. К слову, до этого он уже будет функционировать. Моя первоочередная задача — создать условия для полной реализации Академией танца, при которой строится театр, своего потенциала. Государство вложило в нашу школу много средств и связывает с ней серьезные надежды. Я попытаюсь сделать все, чтобы мы их оправдали.
Даже вне сугубо профессиональной системы координат миссия Академии крайне важна. Мы привозим детей, в основном, из глубокой провинции. Многие из них — из неблагополучных семей. В нашей школе они получают образование и шанс на счастливую творческую жизнь. Я хотел бы, чтобы из стен Академии выходили выдающиеся танцовщики и хореографы, способные дать новый импульс развитию балета. Мир ждет лидера хореографии будущего. Надеюсь, он будет нашим соотечественником.
Светлана Наборщикова
