В этом году 9 мая понял, что время – понятие относительное. Идет Бессмертный полк, звучит «Священная война», показывают стареньких ветеранов… По спине мурашки, в горле слезы. С возрастом становишься сентиментальным. Ведь я же не воевал, а переживаю все это как личную трагедию.
А между тем четыре года назад похоронил маму. Как раз 9 мая. Из-за праздника мне это стоило больших трудов. Ничто не работало. Могилу выкопать, гроб привезти – все проблема. И главное – я один. Младший брат из Армавира не приехал. Был как раз в Москве, дела помешали. Средний брат был в запое. Я его от стыда и позора отправил в наркологию. Через три дня он оттуда сбежал. Но все похороны легли на меня.
Пришло на удивление много народа. Я специально никого не оповещал, только 3-4 человека из самых близких. Мамины подруги с детства, оставшиеся родственники (многих уже нет). Но «сарафанное радио» сработало. И в ворота настежь люди шли и шли до ночи – прощаться. И все давали мне деньги: кто 500, кто 1000. А у меня ни слезинки. Парадокс!
Я понял, как маму любили и уважали. И сейчас, когда пишу об этом, готов расплакаться. Но не тогда. Как будто переклинило – и не было слез, хоть убей. Даже когда гроб опускали в яму.
У мамы был рак прямой кишки. Физиологически это не опишешь. Без малого два года я сидел у ее кровати. Держалась она стойко, хотя мучилась страшно. В основном от физических неудобств. Ей кишку вывели через живот, и все шло произвольно. Брат средний, живущий с нами, ни разу не подошел с помощью. Он очень брезгливый. И очень гордый. Но все время делал мне замечания, что я делаю не то и не так. Мне досталось. Знакомые сказали: это твой крест! И это мне помогло все перенести. Я принял свою долю как должное, а тут уж нечего роптать.
Наши онкологи, по-моему, что-то недоделали. В онкоцентр, что в другом городе (в Бузулуке), маму из Бугуруслана отправили своим ходом, на «газели» в сидячем положении с ее диагнозом, полтора часа в дороге туда и столько же обратно. Потому что там толстый и равнодушный дядька наорал, как кучер, дал от ворот поворот, не было какой-то справки. Мы вернулись. Дома нам сказали: будем оперировать тут. Мол, не волнуйтесь, дело еще поправимо.
Оперировал главврач городской больницы. Ему помогал второй хирург. Мне сообщили: четвертая стадия, метастазы пошли в тазовую кость – мы бессильны. Просто разрезали, вывели кишку и зашили. Жить ей дали полгода. Я ей все время врал: что будет вторая операция, что надо подождать… Ее вылечат. Мама верила. Периодически ей делали переливания крови и вытаскивали уходящую в брюшную полость кишку. Тот самый второй хирург. Делал так небрежно, что она кричала. Он всегда был навеселе. У брата машина, но ездили мы на такси. Дома мы пробовали народные средства. Водка с медом натощак, по 50 граммов, какие-то хлебные червячки… Мама терпеливо «лечилась». Может, ее вера держала, может, эти средства… Тут во все поверишь.
За неделю до кончины у нас были гости, мамина подруга с дочкой. Они сидели, пили чай, пели песни. Мама хорошо пела. Она была запевалой. Перепели песен 20. Невозможно было поверить, что это смертельно больной человек, которому остались считанные часы. Мама была оптимистом до конца… Умерла она в 4 часа утра. Сначала началась агония, но сознание надолго мама не теряла. Просто жаловалась, что вся горит. Брат сдуру да спьяну кинулся обливать ее холодной водой. Я его чуть не убил. Впервые за все время у мамы потекли слезы. Незадолго до этого она призналась: я устала… Видимо, это был отказ от борьбы, такая установка. Ведь мысль материальна. Я знаю, так умирал Ю. В. Никулин – отказался бороться. Человек, наверное, понимает, когда он готов к уходу. И ничто его уже тут не держит. Даже дети. В какое-то время маме стало полегче, она притихла, вроде как заснула. Я тоже прилег… Через полчаса проснулся – мамы уже не было. Она умерла так, чтобы я этого не видел.
Ну, а дальше – похороны. Несмотря на начало мая, стояла страшная жара. Я не знал, что теперь можно хоронить сразу, и намеревался держать ее три положенных дня. Окна с улицы завесил одеялами, тело в гробу обложил крапивой. Потом мне дали телефон медсестры, которая накачивает покойников формалином или еще чем-то, чтоб не пропали. Та приехала часов в 12 ночи. Все сделала. Это было 7 мая. Эта сестра как раз и сказала мне, когда мы ездили проверяться, что у мамы рак. У нас же маленький город. По-моему, она взяла за работу тысячи три. Поздно, далеко ехать…
Почему я не плакал, хороня мать? Видимо, уже смирился, морально привык за почти два года. Знал, что она умирает. Смерть не стала внезапной и нелепой. Мама выхворалась, а это, говорят, облегчает душу т а м. Душа уходит чистой. И мама неоднократно говорила: не плачь, когда я умру. Чтоб я там не плавала… Говорила с иронией.
Похоронили маму в Михайловке. Это бывшая центральная усадьба колхоза, в составе которого была и наша Васильевка, которой давно уже нет. Там, правда, осталось свое старое кладбище, там лежит бабушка и другие родичи. Но тут ближе. К тому же там никого давно не хоронят. Васильевка находилась на север от михайловского кладбища, пять километров. С этого крыла и выкопали могилу. Прямо на краю. Вся наша родная долина с этой горы как на ладони. Могила не просела до сих пор. Очень плотная глина, место наезженное. За это время там уже столько покойников – маму не сразу найдешь. Только по кладбищу и видно, как вымирает страна. И удивляться нечему: при такой медицине, таком отношении к людям (тех же людей!), коррупции и полной потере морально-нравственных ориентиров. Средний возраст тех, кто упокоился рядом с могилой мамы, от 35 до 65 лет. Это страшно. Мама умерла, немного не дожив до 73 лет. Ей, кстати, когда-то так нагадали. Ошибка в полгода не в пользу жизни. Для мамы это тоже была своего рода психологическая установка.
И вот четыре года как ее нет, а будто прошла вечность. До этого я больше всего боялся дня, когда мамы не станет. И не думал, что переживу это достаточно хладнокровно. Порой мне кажется, что мама жива. Стоит ее фото. А когда и сам уже не мальчик, то все воспринимается естественно. Как говорится, все там будем. И все равно осталась какая-то обида… несправедливость… Хотя и грех это. Но сердцу не прикажешь.
Сергей Парамонов
