В Театре наций состоялась премьера спектакля Алвиса Херманиса «Горбачев». От обычных байопиков он отличается тем, что почти демонстративно пренебрегает как историческими событиями, так и интимным взглядом на великих людей. Это не мешает театру создать полный любви и понимания портрет главного политического реформатора второй половины ХХ века, считает Ольга Федянина.
Спектакль «Горбачев» начинается со своего рода пролога, с последних дней жизни Раисы Горбачевой в немецкой клинике. Исполнители двух главных и единственных ролей Евгений Миронов и Чулпан Хаматова чуть отстраненно, как бы еще от себя, рассказывают про боль и угасание надежды, про то, что в качестве поддержки ей было нужно только присутствие мужа — его терпение, его голос, его руки. Московская публика времен ковида, дисциплинированно закрывшая лица медицинскими масками, образует гротескный, но вполне сообразный контекст для этого рассказа, контекст, незапланированно подчеркивающий важное свойство всего спектакля: зритель является его непосредственным соавтором. Точнее говоря, коллективная память публики является его неизбежной частью.
У каждого, кто придет на этот спектакль, уже есть какое-то отношение к его героям, свои претензии, свои предрассудки, свои недоумения.
Заведомо обманывая многие ожидания, спектакль Алвиса Херманиса движется вовсе не от одного исторического этапа к другому. Исторические этапы здесь либо игнорируют, либо проскакивают на огромной скорости.
«Эти шесть лет прошли, как один рабочий день» — все, что будет сказано про время правления Горбачева, от избрания на пост генерального секретаря ЦК КПСС до отставки в 1991-м. Но и многолетний путь от провинциального комсомольского функционера до члена Политбюро останется таким же прочерком. Зато мы узнаем, сколько людей жило в комнате университетского общежития, какой неудобной была мебель на правительственной даче и про взятые напрокат свадебные туфли. Но и в этих деталях нет той теплоты, которая составляет основу жанра «большие люди в интерьере частной жизни». Диалоги в спектакле построены на документальных текстах и на словах самих протагонистов — а Горбачевы принадлежат к той традиции государственных деятелей, в которой держать лицо и соблюдать известную официальность нужно всегда, даже если рассказываешь о первом свидании. Недостающую интимность театр не додумывает от себя и не пытается сымитировать: он остается деликатным в обращении со своими героями и соблюдает предложенную дистанцию.
Слово «деликатность» приходит в голову неслучайно. В способе обращения двух актеров со своими персонажами содержится послание спектакля — признание в любви двух выдающихся актеров своим выдающимся персонажам. Заданная дистанция между теми и другими нисколько не идет в ущерб точности получившегося парного портрета. То, как Евгений Миронов примеряет на себя Михаила Горбачева,— это парад виртуозности самой высокой пробы. Актер начинает спектакль, выходя на сцену самим собой, а заканчивает его даже не в портретном гриме, а в портретной маске, проходя за это время все стадии взаимоотношений со своим героем. Он пробует интонации, повадки, пластику Горбачева, от почти незаметной цитаты до пародийной, шаржевой точности.
Это трехчасовой головокружительный танец актера вокруг героя, они оба на сцене — Горбачев и Миронов, образ просвечивает сквозь исполнителя, дистанция между ними то увеличивается, то сжимается.
И из этих пунктирных сближений-расхождений о Горбачеве со всей его видимой простотой и подспудной хитростью, с природным здравым смыслом и выученным конформизмом можно узнать больше, чем из любых драматических коллизий. А рассказ Миронова-Горбачева об обмене взглядами на заседании Политбюро, где решается вопрос, быть ему или не быть властителем СССР, превращается в шекспировский этюд о том, что такое борьба за власть со всеми ее соблазнами, провокациями и рисками.
Чулпан Хаматова свою Раису Горбачеву создает из такого же виртуозного сочетания близости и удаления, но, хотя спектакль этот про двоих, характер ее героини в большей степени остается за кадром, потому что историческая роль важнее характера, а ее роль — быть рядом с ним. И главный драматический момент, сам выбор этой роли и этой жизни, происходит почти в самом начале, когда у Раисы есть беспроигрышное московское распределение после учебы, а у Горбачева — перспектива отъезда в ставропольское захолустье, в 11-метровую съемную комнату. Хаматова-Горбачева принимает решение, почти необъяснимое, мгновенно и безвозвратно — с этой минуты она часть его судьбы.
В финале, в эпилоге, Горбачев на короткое время остается совсем один — Евгений Миронов надевает маску и исчезает в герое. Негнущиеся старческие пальцы перебирают оставшиеся от покойной жены вещи, он продолжает рассказывать, вспоминать и шутить — не для себя, для публики, для зала. В одиночестве этой длинной жизни у него по-прежнему есть своя роль — человеческая, историческая, а теперь еще и театральная.
Ольга Федянина
