Да, масштаб личности Солженицына впечатляет, как и его место в истории литературы, духовной, общественной и политической жизни России XX столетия. «Мы и забыли, что такие люди бывают», — сказала о нём Анна Ахматова. Жизнь писателя — редкий пример человеческой воли и целеустремлённости, веры в своё призвание и стойкости в испытаниях, на которые была так щедра его судьба, — войной ли, тюрьмой, страшной болезнью, политическими гонениями, вынужденной двадцатилетней эмиграцией, изменами вчерашних единомышленников… Изо всех испытаний он всегда выходил победителем, что не раз наводило на мысль: уж не вёл ли его
Однако дальше, когда определён масштаб явления и приходит время оценок роли нобелевского лауреата в литературе и истории нашей страны — оценок прежде всего политических и идеологических, — открывается необозримое поле споров, столкновений диаметрально противоположных мнений. О диапазоне их разброса даёт представление цитата из одного опубликованного в Интернете автореферата диссертации, посвящённой Солженицыну: «Он рассматривался как писатель: великий / исписавшийся / соцреалист / завершитель великой русской классической литературы; политик: глава диссидентского движения / партийный публицист / лидер „русской партии“; духовный лидер: пророк России / лжепророк / идеолог русского возрождения / аятолла России / Великий Инквизитор / Сергий Радонежский сегодня».
Впрочем, ничего удивительного: наше восприятие субъективно, особенно людей незаурядных, ярких и, конечно, противоречивых. Если и в оценке деятелей далёкой истории у специалистов нет единого мнения, что же говорить о фигурах недавнего прошлого, которое и сегодня ещё болит и кровоточит…
Сегодня об А.И. Солженицыне размышляют известные писатели, политики и политологи.
Жизнь как миссия
Юрий КУБЛАНОВСКИЙ, поэт, публицист:
— Так уж судил Господь: девяностолетний юбилей Александра Солженицына проходит под скорбным знаком его недавней кончины.
…Стоя в соборе Донского монастыря около его гроба, я всматривался в солженицынское лицо, ещё при жизни ставшее похожим на лик: лик не писателя — старца.
Солженицын прожил драматичную, но и безусловно высоко счастливую жизнь: ведь она смолоду — через фронт, ГУЛАГ, изгнание, криминальные
Одно из самых печальных общественных событий середины
Александр Солженицын знал жизнь во всей её совокупности, видел её насквозь, сердцем ощущал духовную иерархию бытия и жил болями мира и России.
После его смерти чувствуется сиротство. И разве может появиться ему замена? Нет больше почвы, на которой всходили б такие люди.
Но в дни его юбилея понадеемся, что его книги, его словесный огонь не потускнеют, не погаснут в XXI столетии, которое, как чутко предчувствовал Солженицын, будет ещё трагичнее предыдущего.
Пора говорить без придыхания
Владимир КРУПИН, прозаик:
— Написать, что Солженицын — фигура многомерная, это напомнить о том, что Волга
По сути, «Один день Ивана Денисовича» знаменит публичным открытием той жизни, о которой все знали, но Хрущёв позволил Солженицыну сказать о ней вслух. Это лило воду на хрущёвскую мельницу. Помню ошеломляющее впечатление той ночи, когда я читал повесть в казарме. Память была молодая, я запомнил повесть до последнего слова. А недавно думал перечитать, взял, открыл в нескольких местах и понял, что и перечитывать не надо, ничего нового не вычитаю. А, например, «Капитанская дочка», «Обломов», «Выбранные места», другая классика дают желание жить и любить родину. А то, что коммуняки и большевики были плохие, кого этим удивишь? А что, демократы лучше? Одна порода. Что экспроприация, что приватизация; что путана, что проститутка.
И «Матрёнин двор» — очерк, и «Захар-Калита». А «Случай на станции Кочетовка» умещается в одно предложение: человека арестовали за то, что назвал Сталинград по привычке Царицыным. «Архипелаг», «Красное колесо», исследования по истории России — труды всё огромные, но заданность тенденции снижает впечатление. На меня как на читателя давят, навязывая точку зрения, а это не по мне. Также меня очень царапнула фраза Александра Исаевича: «Нам нужна такая школа: в первый класс сядут дети развращённого народа…» Вопрос: какого? Только не моего.
«Русский словарь языкового расширения» — работа опять же немалая, но холодно-рассудочная и вряд ли что дающая для русского языка.
Но воевал, но сидел, но вернулся, как осуждать? Не он же из себя, а толпа делала из него пророка. Ему поневоле стала казаться значительной собственная персона. Какой он телёнок, когда разрушал страну, а потом советовал, как её обустроить? И обижался, что советов не слушают.
И не западник вовсе!
Владимир БОНДАРЕНКО, критик, публицист:
— Защищая свой народ, Александр Солженицын сражался не только с давящим тоталитарным режимом, но и с равнодушной к народу, а то и презирающей его либеральной интеллигенцией, вспомним разящих «Наших плюралистов». Так постепенно от него отворачивались потоки его либеральных поклонников и защитников. Один поток отвернулся после «Наших плюралистов», второй поток — после вдумчивого смертельного анализа западной демократии и американского высокомерия. Оказалось, что он не только не либерал, но и не западник вовсе.
Он копал в глубь истории, а значит — и в глубь истины. И докопался, что истоки зла лежали всё-таки не в Октябре 1917 года, а в Феврале, в разрушительном Временном правительстве, и последующий октябрь был лишь неизбежным следствием февральского переворота.
Лауреат Нобелевской и многих других международных премий, писатель Солженицын вернулся в Россию не за последним триумфом; ещё не сойдя с дальневосточного поезда, он стал упрекать ельцинские власти за разор Отчизны, за бедность народа. Вскоре его отлучили от телевизионного экрана, в прессе ему отводили роль забытого старца, который лопочет сам не зная что.
Долгое время после приезда в Россию отказывался от отечественных наград — мол, не то время, когда народ бедствует, получать из рук того же Ельцина ордена или премии. Но в последние годы к писателю пришла надежда, что с путинскими переменами воспрянет и сама Россия. В этом развороте от резкой оппозиции к осторожной поддержке путинского правления Александр Солженицын оказался близок Александру Проханову. Не нужны им ни награды, ни премии, ни личное благополучие — они поверили в саму возможность нового обустройства государства Российского.
Без доброго зёрнышка
Виктор ИЛЮХИН, депутат Госдумы:
— Это был, безусловно, волевой, смелый человек. Ему достало мужества громко спорить с властью, отстаивать свою точку зрения. Какая бы она ни была, указанные качества сами по себе достойны уважения. И всё же для меня Солженицын — великий путаник.
Нельзя зацикливаться на недостатках, это обедняет выдающегося писателя, нивелирует его природные достоинства, таланты. Нельзя за ширмой личной неприязни прятаться от могучего созидания, свойственного советской эпохе, от исторических достижений тех лет, великих строек, беспрецедентного экономического и социального прорыва. Невозможно пёструю, многоцветную картину прошлого или настоящего реалистично нарисовать одной лишь чёрной краской.
В деревне говорят: «Божья птичка и в навозе доброе зёрнышко отыщет». Солженицын, наоборот, в гигантских закромах, доверху наполненных зерном, искал, мягко говоря, лишь плевелы. Пытался представить СССР сплошным ГУЛАГом, начисто лишённым всего доброго и прекрасного. Как будто не было в стране великих композиторов, писателей, художников — замечательных творцов и гениев. Как будто мы не жили во второй (как минимум) державе мира, преодолев нищету, безграмотность, став самым читающим народом на планете.
«Матрёнин двор» в Свободном
Борис ЧЕРНЫХ, прозаик (Благовещенск):
— Завтра город Свободный отметит
А полтора десятилетия назад, когда Александр Исаевич ещё собирался из Штатов домой, в «Известиях» я по просьбе журналистов отозвался коротко: «Нации нужен Отец, и вот Он возвращается».
Господа советские журналисты тогда же попрекнули меня: «Разве это тот человек? Тот — Сахаров». Я усмехнулся: создатель водородной бомбы и космополит — отец нации?.. Не тоска по монарху, а желание ощущать себя под крылом Отца взяло верх. Многие из моего поколения были безотцовщиной. Эпоха досталась нам ох какая — тридцатые и сороковые годы. В моём рассказе «Маленький портной» мальчонка, потерявший отца, тоскует: «Намаявшись за день, Серёнька спал как убитый, но под утро и к нему приходили небожители, среди невнятных образов мальчик угадывал образ отца».
Серёнька — это я той поры.
И вот я всю жизнь ждал моего Отца.
В 1994 году Он приехал, измождённый чужбиной и окаянной работой.
Он позвонил нам в Ярославль, мы встретились. Спазмы схватывали мне горло, а Александр Исаевич смотрел с участием на меня и о чё
Надо сказать, ещё в 1962 году, когда Твардовский напечатал в «Новом мире» повесть «Один день Ивана Денисовича», я понял, что спасён. И стал жить как спасённый, то есть ничего не боясь. Испытания и даже смерть — пустяки. Мы нравственно спасены.
Христос за горними вершинами, это Он послал нам Солженицына.
Да, Александр Исаевич, апостол, успел сказать истовые истины. Но для меня главное в другом: Он был с нами и молился за нас. А мы молились за него.
Теперь пойдём дальше. Он всё равно с нами. И Наталья, Его вдова, с нами. И Его сыновья Ермолай, Игнат, Степан.
Разные грани «великой твёрдости»
Александр СЕВАСТЬЯНОВ, политолог:
— Судьба его как духовного лидера России, как титана общественно-политической жизни, пусть и досадно мне это признавать, осуществилась лишь отчасти. Более того, не осуществилась в главном. Не хватило кое-чего существенного, чтобы признать законченным шедевром жизнь Солженицына как общественного деятеля.
Дважды в жизни он мог сыграть эту роль по максимуму — и дважды отступил, поставив свою писательскую судьбу выше судьбы России.
Первый раз — ещё в
Поступи он так, ситуация стала бы необратимой уже тогда. Такую степень свободы слова и мысли развернуть вспять уже не смог бы никто — ни Политбюро, ни КГБ. Переворот в массовом сознании не позволил бы этого сделать. Но всё случилось иначе, необъяснимый ступор вдруг сковал писателя. В итоге драгоценные недели, отпущенные судьбой на прорыв, пролетели, а прорыв так и не состоялся.
Необъяснимое затмение проявилось вторично в конце
А ещё через год сформировалась и позиция: «Он был твёрд: вернётся только вслед за своими книгами, а не в обгон их».
Зачем же такая великая твёрдость? Что в ней?
Солженицын в Россию не едет. Вторично упускается неповторимая возможность. «Так — я не поехал в момент наивысших политических ожиданий меня на родине. И уверен, что не ошибся тогда. Это было решение писателя, а не политика. За политической популярностью я не гнался никогда ни минуты».
Боже мой! Да при чём тут «популярность»? Разве о ней шла речь тогда? О России! Не о популярности или непопулярности — о Служении!
Давно ли он обличал другого писателя, современника: «Если призван на бой, да ещё в таких превосходных обстоятельствах, — иди и служи России!» — так укорительно отозвался он о Пастернаке, который униженно каялся вместо того чтобы отправиться за рубеж получить Нобелевскую премию, остаться там изгнанником, но зато сказать «всю правду».
Из этого примера был извлечён урок, но… увы, односторонний. Солженицын ради того, чтобы нанести сильный удар супостату, не побоялся изгнания, но в тот момент, когда в России творился тот главный бой, ради которого он, собственно, прожил всю жизнь, он не ринулся в долгожданную битву очертя голову, а остался в Вермонте в роли наблюдателя. И, оставшись, на мой взгляд, проиграл свою судьбу. Не факт, что своим приездом он обеспечил бы победу светлых сил над тёмными и темнейшими, взявшими верх в
А ведь как все эти годы молился, да всей семьёй, да с детьми: «Приведи нас, Господи, дожить во здоровье, в силе и светлом уме до дня того, когда Ты откроешь нам вернуться в нашу родную Россию и потрудиться, и самих себя положить для её выздоровленья и расцвета». Как мечтал: «Только тогда, в обновляемой России, захочется и действовать, и кинуться в общественную жизнь, попытаться повлиять, чтобы не пошла она по февральскому гибельному пути».
Что ж не кинулся, в
Тем временем в России творились страшные вещи, повторялся именно тот самый февральский путь. Власть, как в 1917 г., валялась на земле, и
Своевременный приезд Солженицына мог мгновенно изменить баланс сил, дать абсолютный перевес патриотическому крылу диссидентства, укоротить руки предателям, грабителям и мошенникам, ненавистникам России. Выше его ни у кого не было авторитета в тот момент — и у Ельцина даже. Он сам, живой, был в России куда нужнее, чем его книги. Как боялся его приезда противник, как препятствовал его контактам с Ельциным! Ибо всё могло быть иначе.
Этого не случилось. Солженицын вернулся, когда всё уже было кончено, решено.
Сделать это не мог никто другой
Владимир ЛУКИН, уполномоченный по правам человека в России
— Говоря о Солженицыне, невозможно сказать что-либо оригинальное, поскольку о его жизни (а особенно в связи с недавней кончиной Александра Исаевича) было сказано очень много. Как и все выдающиеся люди, он — фигура противоречивая. Но когда некие критики со злорадством об этом рассуждают, то они забывают очень важное обстоятельство — масштабы человека, противоречия которого они пытаются выявить. А масштабы личности Солженицына, несомненно, уникальны. Если его сравнивать с другими нашими современниками, то в памяти всплывёт и в один ряд с ним встанет разве что фигура Нельсона Манделы, человека со схожими в чё
Мне посчастливилось быть знакомым с ним лично, поэтому, наверное, стоит упомянуть здесь два самых показательных для меня эпизода. Впервые мы встретились в Вермонте в то время, когда я был послом в Америке. У нас была длительная беседа. Говорили о многих проблемах, я вручил ему российский паспорт (советский — безобразно и незаконно отобрали у него). Во время нашего разговора
Одно дело заочно представлять, какая глыба — Александр Исаевич, другое — убедиться в этом непосредственно. Конечно, поражает то, как он совмещал в себе несколько грандиозных ипостасей. В творческом плане — человек-завод. В плане гражданском — яркая личность, бросившая вызов огромной, мощной государственной идеологической машине и фактически одержавшая победу.
Второй не менее важный случай связан уже с жизнью Солженицына в России. В середине
Некоторая противоречивость в жизни и деятельности Александра Солженицына была обусловлена двумя магистральными, всепоглощающими комплексами идей. С одной стороны, его волновали российская идентичность, российская судьба, российское прошлое и российское будущее. С другой — достоинство человеческой личности, права человека. В разное время на первый план выходило то одно, то другое. И всё же комбинация этих идейных линий, базисов сопряжена с очень большими, чрезвычайно трудно разрешимыми противоречиями. Это наша извечная драматическая или, если хотите, трагическая антиномия. И показать её так, как показал Солженицын, не мог никто другой.
Что проявляет время
Пётр ПАЛИЕВСКИЙ, критик:
— Взгляните, что писалось о Солженицыне десять лет назад, к
Например, у Льва Аннинского:
«Это было не просто усвоение, это был импринтинг: впечатывание в душу… Россией изгнанный, он стал заново вживаться в ход её драмы, влез в её историю» («Общая газета», 1998, 10 декабря).
Тут, как ни перечитывай, поневоле является не образ души, а именно «впечатывание» в душу
Или у Игоря Виноградова (там же):
«При всём несомненном писательском величии Солженицына я всё-таки — и вряд ли случайно — почти не встречал людей, которые числили бы его в своих любимых писателях».
В самом деле. Невольно продолжается вопрос: а есть ли у него, как у любимых писателей, живые характеры, которыми можно увлечься, возвращаться к ним, передумывать, или это картонные фигуры, наделённые всеми видами авторских пристрастий, выраженных с неутолимой безудержной яростью? До каких пределов и можно ли вообще «числить» их в художественной литературе?
Или у самого Солженицына в «Телёнке»:
«Сознавая свою ответственность перед предшественниками моими в великой русской литературе»… Это Толстой, Достоевский, Чехов. Или: «абсолютно некем уравновесить меня, даже Шолоховым», или что, как он сообщает, говорят вокруг: «Вы думаете, первый русский писатель — кто? Михаил Александрович? Ошибаетесь!», «Я вижу, как делаю историю» и т.п.
Согласитесь, что слова выдают, скажем так, не совсем адекватное представление автора о себе.
Ещё тогда же Д.С. Лихачёв выдвинул в великие художественные достижения Солженицына его язык. Он настоятельно рекомендовал нам почаще заглядывать в составленный Солженицыным словарь собственных и иных нововведений. Теперь они хорошо видятся и без словаря, хоть в том же «Как нам обустроить…»: «надо нам научиться уважать… вобокрад»…, «
Невозможно всё-таки остановить убеждение, что свою Нобелевскую премию, как и другие награды, звания, фонды, Солженицын получил не за художественные достоинства, а за то примерно, за что Л.И. Брежнев свою Ленинскую премию по литературе («Малая земля»). Разница только в том, что лично не любивший осложнений Леонид Ильич просто позволял себя использовать в виде крыши для разложения, а Солженицын сознательно и целенаправленно предложил себя в качестве тарана этому «процессу», который на наших глазах триумфально «пошёл». Здесь он проявил, с какой стороны ни оценивай, действительно выдающиеся, огромные способности, недоступные коллегам, например, Твардовскому, о котором сказано: «я ему не открывался, вся сеть моих замыслов, расчётов, ходов, была скрыта от него». Они и определяют качества его литературы.
Е.С. Булгакова рассказывала мне, как в начале
В наши дни мы получили полную возможность различать, приходил ли тогда на Суворовский бульвар булгаковский младший брат, или это был другой, неведомый и неизвестно ещё чей избранник. От ответа на этот вопрос зависят в спорах о Солженицыне все другие.
В Итоне 17 мая 1983 г. Архив семьи А.И. Солженицына. Этот снимок представлен Московским домом фотографии, в эти дни проводящим совместно с Фондом Солженицына выставку в ЦВЗ «Манеж»
