Лоран Илер руководит труппой на удаленке во Франции. Считает, что конкурировать с Большим театром глупо. Готовится после карантина перезапустить балетную «машину» и совершенствует свой русский. Об этом худрук балета Московского академического театра имени К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко (МАМТ) рассказал в интервью «Известиям».
— Как вам живется в эти тяжелые дни?
— Отношусь к происходящему со смирением, пытаюсь всё осознать и одновременно пребываю в состоянии фрустрации. Это связано с тем, что мы больше не работаем, не можем находиться в репетиционном зале. Нам трудно — хочется быть на сцене, погружаться в мир спектаклей. Это касается театров всего мира.
— Вы человек дисциплинированный? Обрекли себя на самоизоляцию?
— Сейчас я живу на юге Франции, ни с кем не контактирую. Сижу дома, как и все, выхожу только купить самые необходимые продукты. Строго следую установленному порядку, который абсолютно необходим. Обхожусь без маски, ее, впрочем, у меня нет.
— Как вам удается руководить труппой на расстоянии в 3 тыс. км?
— В Москве танцовщики занимаются дома с помощью видео. Это помогает им сохранять форму и не падать духом. Сам я продолжаю работать, но иначе — посылаю мейлы, провожу видеоконференции, нахожусь в постоянном контакте со своей командой. В случае продления карантина придется реорганизовать планирование и постараться предвидеть, что может произойти после завершения эпидемии. Кроме того, у нас есть проекты, в частности постановка балета Гойо Монтеро, которую пока не завершили. Мы, естественно, всё перепрограммируем, решаем кризисную ситуацию — с учетом оперных спектаклей — вместе с директором МАМТа Антоном Гетьманом. Это касается окончания нынешнего и будущего сезонов, а также новых постановок в последующие годы.
— Гастроли МАМТа в Париже, которые должны были пройти в апреле, отменены или состоятся в другое время?
— Мы от них не отказались, но хотим перенести. Думаю, это удастся не в следующем сезоне, а через сезон. Нам предстоит найти совместное решение вместе с приглашающей стороной. Нельзя забывать и о том, что во время нашей поездки в Париж на 10–14 дней спектакли в театре должны продолжаться.
— Вы руководите балетом Театра Станиславского четвертый год. Можно подвести некоторые итоги?
— Мой проект заключается в том, чтобы значительно расширить репертуар и дать публике возможность впервые увидеть в исполнении русской труппы работы хореографов, которых она не знает или знает только по имени. Я хотел придать труппе новый импульс. Удалось или нет — решают публика, критика, журналисты. Так или иначе, я показал 15–20 новых спектаклей. Это не гонка за количеством, а обогащение репертуара. Оно необходимо зрителям, артистам и каждой большой труппе.
— Теперь у русской Терпсихоры французский акцент?
— У меня, естественно, свой опыт. Я продукт Парижской оперы — окончил ее балетную школу, стал в ее стенах этуалью. Кроме того, много путешествовал. В течение 10 лет работал в лондонском «Ковент-Гардене», в Японии, Италии, Соединенных Штатах. Часто выступал с русскими артистами — например, со Светланой Захаровой. Сейчас для меня главное, что я худрук русского театра и пришел не для того, чтобы показать французский танец. Для меня самое важное — сохранить и обогатить великолепное мастерство русских артистов и их школы.
— Что вам удалось? Чем вы сегодня больше всего гордитесь?
— Тем, что мои артисты счастливы, а публика нас поддерживает. Горжусь и тем, что нравятся мои предложения, которые вначале могли показаться трудными. Ключ к успеху — это само произведение, работа хореографа и педагогов, мастерство исполнителей, а также то, как они придают жизнь балету. Ну а зритель в своей оценке никогда не ошибается.
— Какой опыт вы приобрели в России?
— Я приехал в Россию один, без всякой команды. Научился здесь многому благодаря артистам, педагогам и репетиторам разных поколений — каждый со своей культурой. Мне с ними повезло. У худрука есть свои пожелания, устремления, амбиции, принципы. Очень важно, чтобы публика была с вами. С большим смирением я предложил свое видение, свой подход, пытался делать всё постепенно, чтобы дать возможность публике не спеша оценить новое. Понимаю, что всем нельзя нравиться, но считаю, что сейчас имидж театра изменился.
— У вас по-прежнему карт-бланш на перемены?
— Несомненно. Все проекты я обсуждаю с Антоном Гетьманом, с которым у нас полное взаимопонимание. У меня полная свобода. Конечно, нельзя забывать о бюджетных рамках — в этом отношении худруку, как и танцовщику, надо твердо стоять на земле и помнить о реалиях. Но ограничения могут помочь найти неожиданные решения. Это баланс между тем, что хочется сделать, и тем, что можно. Ваш замысел воплощается на сцене порой иначе, чем вы себе изначально представляли. Счастлив, когда вижу спектакль, который меня захватывает, и я забываю, что сам танцовщик и худрук. Восхищаюсь артистами, которые выступают с полной отдачей.
— Для своих артистов вы мэтр — наставник, старший брат, друг?
— Хороший худрук должен быть всем, кого вы перечислили. Под моим началом 110 танцовщиков. В нашем репертуаре — и классический балет, и современный. Из чего состоит день танцовщика? Днем — репетиция, вечером — спектакль. Конечная цель — иметь возможность полностью выразить себя на сцене.
— Оценили ли в Москве по достоинству недавнюю постановку «Дон Кихота» в редакции Нуреева, которую вы показали на сцене МАМТа?
— Я очень хотел показать в России первый балет Нуреева. Он прошел с большим успехом. С интересом наблюдал за реакцией публики, критики — слышал и скептические замечания. Так часто случается, когда вы меняете что-то привычное. Я остаюсь в традициях классического балета, ничего не изобретаю. Но и классику надо понемногу обновлять. Для этого нужна смелость. Моя задача в том, чтобы делать хороший выбор и не ошибаться. Думаю, «Дон Кихот» — единственная постановка Нуреева, которую я включу в репертуар. За последние 40–50 лет многое изменилось — жизнь, ментальность, танцовщики, их техника. Некоторые из балетов, на мой взгляд, немножко состарились. И до меня знаменитые постановки претерпевали изменения. Это в порядке вещей. «Лебединое озеро» было создано в XIХ столетии, а Владимир Бурмейстер сделал для МАМТа новую версию в 50-е годы прошлого века, она стала для театра знаковой (Бурмейстер поставил «Лебединое озеро» и на сцене Парижской оперы в 1960 году. — «Известия»).
— Дальнейшее обновление репертуара. Я предлагал много вечеров из трех одноактных балетов, потому что сейчас мало хореографов, способных на большие классические постановки. Мы пока еще не провели нашу пресс-конференцию, посвященную будущему сезону, поэтому не могу об этом рассказывать. Мы также думаем обновить «Щелкунчик». Есть и другие замыслы. Не для того, чтобы удивлять публику, а чтобы шагать в ногу со своей эпохой. Когда я пришел в МАМТ, меня поразило, что танцовщики, хотя у них оказался не такой широкий репертуар, были в курсе того, что происходит в балетном мире. Я чувствовал ожидание перемен, к которым труппа была готова. Поэтому я работаю в Москве и стремлюсь делать всё как можно лучше.
— Разве русская публика не консервативна?
— Я этого не чувствую. Разумеется, классический балет для нее очень важен, я сам в основе своей классик. Но я убежден, что надо идти вперед, именно в этом моя цель худрука.
— Существует ли конкуренция — пусть негласная — между МАМТом и Большим театром?
— Нет, и мне это никогда не приходило в голову. Конкурировать было бы глупо. Москва — великая столица, в которой есть место для всех. Большой — это Большой, а МАМТ — это МАМТ. Соперничать было бы огромной ошибкой. У нас разные репертуары, разные подходы. В любом случае не это меня мотивирует. Для меня главное — интересы труппы.
— Бывший худрук балета Парижской оперы Брижит Лефевр в беседе с «Известиями» отмечала, что в России к балету относятся как к священнодействию, тогда как во Франции такого нет.
— Отчасти так оно и есть. С балетом русских связывает старая любовь, еще со времени Петипа. Повсюду в России театры, школы. Традиции очень сильны, и ваша преданная публика убеждена, что стоит на их страже — это замечательно. К балету она относится очень эмоционально, темпераментно, трепетно, прекрасно в нем разбирается. Для нас очень важно открыться и новому зрителю, молодому поколению — с помощью образовательных программ в школах и университетах. С Антоном Гетьманом мы стремимся показывать неизвестные вещи и отвечать на запросы публики, которая интересуется тем, что происходит в мире.
— Сергей Полунин несколько лет назад танцевал в МАМТе, а потом ушел. Если он вдруг захочет вернуться, постучит в вашу дверь, вы его примете или скажете: «Спасибо, нет»?
— Я человек цивилизованный, всегда готов встретиться и выслушать. Сергея знаю, мы несколько раз с ним встречались. Он еще выступал в МАМТе, когда я пришел. Танцевал в балете «Майерлинг» на наших гастролях в Мюнхене. Это замечательный артист. Но думаю, что он выбрал свой путь со своими проектами. Может быть, он сегодня не совсем соответствует репертуару нашего театра.
— Рудольф Нуреев возвел вас в ранг этуалей после «Лебединого озера» в версии Владимира Бурмейстера. В свое время вас и целую плеяду звезд Парижской оперы называли «нуреевскими беби». Чему он вас научил?
— Определенной философии и танца, и жизни. Он был моим наставником. Рудольф был исключительной личностью, с невероятной харизмой и очень непростым характером. Главный урок, который я лучше всего усвоил, состоит в том, что «дела всегда важнее слов». Не надо много говорить, надо делать. Рудольф объяснял мне: «От вашего первого до последнего шага на сцене вы должны быть готовы на 100 или даже на 101%». К этому я стремился на протяжении всей своей карьеры танцовщика, и это пытаюсь передать другим артистам.
— «Танцовщики и хореографы всего мира должны молиться на трех композиторов: Чайковского, Прокофьева и Стравинского, без которых балет не стал бы искусством, насыщенным идеями и понятным миллионам зрителей», — сказал в свое время «Известиям» Рудольф Нуреев. С тех пор что-то изменилось?
— Нет. Их великие шедевры по-прежнему вдохновляют хореографов. Чайковский есть в нашем репертуаре, а Прокофьев и Стравинский появятся.
— Как вам балет «Нуреев» в Большом театре? Вы ведь один из персонажей.
— Очень понравился, меня он тронул. В первом акте на аукционе распродают мебель, ковры, картины — все эти вещи я видел в его парижской квартире на набережной Вольтер, всё мне было там знакомо, я сидел на этих диванах. Это был настоящий музей — напротив Лувра. Мне кажется, что к Нурееву в России неоднозначное отношение. С одной стороны, он восхищает, с другой — некоторым не нравится, что Рудольф уехал. Но я знаю его постановки и понимаю, что источником вдохновения для него всегда оставалась русская культура.
— Ваша московская жизнь напряженнее парижской?
— Я провожу в театре по 10 часов шесть, а то и семь дней в неделю. Часто хожу на спектакли в другие театры. В Москве дают каждый год около 100 балетов, и я их все смотрю. Мне нравится московская жизнь, и меня всюду хорошо принимают.
— Известный писатель Фредерик Бегбедер, который считает себя тонким знатоком российских нравов, утверждает, что московские ночи «горячее» парижских. Вы с ним согласны?
— Мне трудно ответить на этот вопрос. У русских стремление к праздникам в крови, и думаю, что они способны устраивать себе «горячие» ночи. Но в отличие от Бегбедера у меня не было такого опыта ни в Москве, ни в Париже.
— Новым директором Парижской оперы недавно назначен немец Александр Неф. Он займет этот пост в 2021 году с мандатом на шесть лет. У вас нет соблазна вернуться в альма-матер и возглавить балет в ее стенах?
— Не знаю и даже об этом не думаю. Когда вам предлагают что-то новое, надо понять, что вы можете дать в качестве худрука. Для меня проект важнее реноме, славы или престижа. Я был танцовщиком — не скажу, что лучшим в мире, но мое эго было удовлетворено. Посмотрим (произносит по-русски).
— Каковы ваши успехи в освоении русского?
— Немного объясняюсь, но пока на скромном уровне. Надеюсь воспользоваться карантином для занятий. Я обожаю музыкальность русского языка, но мои главные успехи, шаг за шагом, еще впереди. На занятиях артисты меня понимают, а я — их. Многое говорю на французском — всем ясно, когда произносишь па де ша, жете...
— Вы первый француз, возглавивший русскую труппу после легендарного Петипа. Вас не вдохновляет пример Мариуса Ивановича? Он прожил в России больше полувека и поставил около 60 балетов.
— Едва ли у меня получится так же долго прожить в России. Он был хореографом, а я нет. Правда, я поставил в МАМТе «Жизель», чтобы передать весь свой опыт, который накопил, танцуя этот балет в разных странах. Эту постановку в конце прошлого года мы привозили в Канн на Международный фестиваль балета. Так или иначе, худрук не должен оставаться в одном театре слишком долго, нужно обновление. Я прекрасно себя чувствую в МАМТе и не знаю, сколько времени здесь останусь. Пока мой контракт продлен еще на два года, поэтому сейчас вопрос смены театра передо мной не стоит. Особенно при нынешней эпидемии, когда всё так зыбко и беспокойно. Сейчас для меня главное — продолжать работу и в самое ближайшее будущее «перезапустить» балетную «машину».
Юрий Коваленко
