Среди актерских инструментов есть техника дыхания, когда первое движение на сцену совершается на отказе. «Не буду. Не хочу. Не пойду на сцену. Я — не». Движение через «нет». Когда человек говорит: «Я отказываюсь», он обретает свободу. Сегодня люди обретают свободу, выходя на улицу, как на сцену, говоря «нет». «Мы так не хотим». «Мы живем по-другому». Я очень переживала, что способные на это люди все не появляются, не ощущают себя как поколение. Так долго все молчало и окуналось в какой-то вакуум. Мои попытки рок-н-ролла с командой «ОКСи-РОКс» уходили в никуда, люди были настроены пройти мимо. Но мы не можем себе позволить закрывать глаза на происходящее после непережитого опыта сталинизма — это несвоевременно, недальновидно.
Как человек с музыкальным слухом, болезненно отношусь к фальши, лжи, ненастроенности «инструментов» — к тому, что происходит в стране, на ТВ, что коллеги позволяют себе говорить то, что от них хотят услышать, а не то, что есть на самом деле. Мне говорят: чего тебе не хватает, вот свобода, мы в ней живем. Но происходит очевидный процесс редактирования собственных мыслей. Свобода под контролем. Скульптор Анна Голубкина, оказавшись в Париже, стала ученицей Родена. Через год он сказал ей: «Ты мастер, ты свободна». Спустя годы она написала Родену, как благодарна за слова о свободе, которые дали импульс быть самой собой. Художник по вертикали связан не с властью, а с небом. Если бабочку трогать руками, с нее облетит пыльца, и она не сможет полететь. Так и художника не надо втягивать в земные вертикали, они не для него.
Занимаясь скрипкой большую часть жизни, знаю: труд музыканта — попытка достичь недостижимого совершенства. Находясь в жестких рамках нотного листа, в кабале исполнительского канона, нужно обрести свободу внутри закабаленности. Поэтому не так давно я отказалась сниматься в фильме Первого канала у известных режиссеров: в одной из серий, в которой должна была сниматься и я, была прописана националистическая сцена, а слова «чурки» не приемлю.
Я живу на первом этаже, и подо мной в подвале живут 60—70 мигрантов. Среди них немало людей тонких, нежных, образованных, которые содержат наши дворы в идеальном порядке. Мою маму и бабушку, оказавшихся в эвакуации под Ташкентом, спасли узбекские апа и аша, бабушка и дедушка. Утром они выходили во двор с колокольчиком и собравшихся на его звон детей поили парным молоком, кормили орехами и курагой. Многих так выходили и спасли. А теперь их потомки, приезжая к нам от своего феодализма, встречают холод и пренебрежение. Вокруг нашего дома много посольств, и участковый пытался гонять детей мигрантов со двора. А нашим королем двора долгое время был узбекский мальчик Актабек. Он мог крутить сальто на качелях, кататься на всех велосипедах. Он уехал учиться домой, а его все так любили, и мы скучаем без него. Страшно, что установка на национализм, на конфликт идет от власти.
Власть неадекватно среагировала на интеллектуальную провокационную акцию Pussy Riot. В Англии не так давно парни вошли в католический храм, разделись и имитировали секс. Их вывели, но никуда не посадили. Перформанс — инструмент интеллектуальной провокации. Девушек надо немедленно освободить — они пробудили в стольких людях личную и публичную позицию по вопросам веры, религии, церкви! Это подлинная задача художника, и они ее выполнили блестяще, пока — ценой свободы. ХХС — светское место с тусовками и корпоративными мероприятиями. Нельзя сказать, что панк-искусством дотронулись до святыни. Боязнь критики — главная ошибка Кремля.
В какой-то момент я работала в авангардном американском театре и поразилась тому, что американские актеры — большие радикалы. Они были очень рады, что ушел Буш, близкий американскому фундаментализму, что появился Обама. Как-то мы с мужем шли по американскому Клермонту под Лос-Анджелесом — около центральной почты люди стояли с плакатами, где нарисовали Обаму как Гитлера. Их никто не арестовывал, не сажал в тюрьму. Они постояли, высказались и пошли домой. Это — дух свободной страны. Может, через день они передумают и скажут: «Какой я был дурак!» И больше не выйдут с плакатами. Люди меняются и переосмысляют свои поступки, и надо дать им свободу дышать.
Недавно на творческом вечере в Ульяновске я читала очень острую программу, ее записал канал «Культура» — «37-й трамвай» Александра Тимофеевского, Арсения Тарковского, фрагменты из «Медеи». Из зала приходили записки, сохранила их. «Как вы относитесь к современному ГУЛАГу? — спрашивали люди. — Ведь современное ТВ — это массовое убийство людей». Отвечаю еще раз, через газету: я объявляю бойкот не только НТВ, но и Первому каналу, который в мой день рождения, позвав в программу «Доброе утро», вырезал даже «Арбатский романс» Окуджавы, не говоря уж о моей позиции, которая для Первого канала у меня такая же, как для «Новой газеты».
Но если не по Первому, то как-то иначе люди узнают, что актриса Мысина ходит на митинги, приходит на съемки с белой лентой на сумке, и со мной выходит моя Москва, которую в этот момент, я чувствую что не предаю: моя Гнесинка, моя «Щепка», мои учителя: Михаил Царев, Олег Ефремов, Борис Львов-Анохин — у него я играла мадам де Сталь, которая лепила Наполеону всё, что думала. Русское искусство в моем лице выходит на улицу с белой лентой. ОМОН уйдет, а мы останемся.
Уже ушедший из жизни актер Игорь Дмитриев рассказывал историю об одном дворянине, попавшем в лагеря. Как у всех зэков, у него не было смены белья, одна рубашка — белая. Он стирал ее каждую ночь тем количеством воды, которое было. Каждое утро он был на разводе в свежей белой рубашке. Чтобы взять на «слабо», его поставили мыть туалеты. Он мыл их три месяца — продолжая каждую ночь стирать рубашку и наутро шел в ней мыть туалеты. Через три месяца охрана стала говорить ему «вы» и больше не проверяла породу мытьем туалетов. Думая об этой истории, я вспоминаю Ходорковского. Его и его лицей в Кораллове, который был первым шагом к гражданскому обществу.
