Бесстрашная и прямолинейная Окуневская, которая всей своей биографией заработала право и на цинизм, и на своеволие, сполна оплатив и то, и другое. Первая часть ее мемуаров «Татьянин день» сразила непривычной откровенностью. Она довольно безжалостно, иронично и язвительно описала все и всех в своей жизни. И я захотела посмотреть на женщину, которая никого не пощадила. Дверь открыла седовласая стервочка с блестящими от азарта глазами. Она выглядела молодой и задорной, как если бы только что удачно развела по квартире двух любовников, одного спрятав под кровать, а второго – в шкаф, и теперь лукаво приветствовала нагрянувшего из командировки мужа. Такая ситуация в ее духе. Это дух любительницы приключений и поклонений. Всю жизнь (за исключением, наверное, лагеря) мужчины кидаются на нее или на колени перед ней – кто на что способен. Как раньше ей присылали букеты роз, так сейчас молодые почитатели приносят с собой гитару, водку и любимые ею консервы с морской капустой.
- Татьяна Кирилловна, когда вы писали мемуары, у вас не было этических сомнений: стоит ли так откровенно рассказывать, как вас насиловал Берия, как спивалась актриса Валентина Серова, как увивался вокруг вас Константин Симонов, как пытались загубить вашу карьеру Тамара Макарова и Сергей Герасимов? Вы ведь не только себя обнажили, но и многих людей, в том числе живых.
- Когда уже написала, сомнений не было. Но когда только решалась, я долго думала. Этот кретин Горбачев мне все испортил. Я дала слово, что не умру, пока не напишу воспоминания, чтоб народ знал. А я так воспитана папой, что обязана исполнить клятву. Но тогда правда и искренность еще не были разрешены. И я половину творческих сил тратила на придумывание иносказаний, чтобы хоть где-нибудь напечатали. И вдруг на тебе – пиши как хочешь. И пришлось все, написанное с 1986 года, спустить в туалетик. Поэтому книгу я обдумывала дважды. Но при любых обстоятельствах я собиралась писать все как было. Мне же нужна эпоха. Я родилась в революцию, пережила три войны, с финской, переворот, перестройку, черте что на одного человека… Я и хотела, чтобы за спиной героини… Я ненавижу быть актрисой… А, про эпоху. Был такой самый талантливый художник на «Мосфильме» по фамилии Шпинель, он недавно умер, москвич, еврей с русской культурой, как Гердт, но с таким акцентом, что ничего нельзя было понять, когда он говорил. И во время войны в Алма-Ате, куда эвакуировали «Мосфильм», Эйзенштейн начал снимать «Ивана Грозного». А Шпинель был еще и алкоголиком. Я его знаю с «Пышки», моей первой картины, где были потрясающие декорации и костюмы, у меня таких костюмов больше никогда не было… Эйзенштейн вызвал Анатолия Ефимовича и велел срочно сделать эскиз дворца. На следующий день Шпинель принес такие гениальные эскизы, что все онемели. А Эйзенштейн вдруг засмущался и говорит: «Это блистательно, но эпоха-то не та». На что Шпинель ему: «Эпоха не та? Вам не та эпоха? А питание та?» У меня это на всю жизнь осталось присказкой: а питание та? Это насчет эпохи. А как можно не написать о Берии, ведь это было чудовищно с точки зрения коммуняк! А что касается Тамары Макаровой и Сергея Герасимова… Понимаете, мы все думаем, что нас не видят, что мы не такие. Ведь к ним все так и относились. Ничего же не перевернешь. Я пришла в кино, мне не за кого было зацепиться, без образования, не профессионал, и встретила с их стороны сплошной лед. Такие они были. И не только ко мне, ко всем. Вопрос стоял так: заменить фамилии или нет? Мертвым я не стала заменять. А потом у меня заскок. Я не мистик, но считаю, что имя, данное человеку, ему и предначертано. Оно сливается с личностью и становится уже характеристикой.
- Вы не забываете обиды?
- Ой, еще как забываю! Вот вы мне можете гадость какую-нибудь сейчас в квартире сделать, я побегу за вами, закричу: да вы дрянь! – повернусь и уйду, и забуду сразу же. Иначе я бы не выжила. Я вообще не понимаю, что значит О-БИ-ЖАТЬ-СЯ. Мне говорят: «ты дура», - а я думаю: если этот человек так сказал, значит, он такой человек. Собака лает, ветер несет. Он не имел права так сказать. Он не должен был тогда со мной общаться, раз считает, что я дура. А что прощать-то? Человек зарезал мою дочь. Я могу ему простить? Я не могу простить – это ведь ОН сделал.
- Но что вы к нему будете испытывать? Ненависть?
- Нет, я не умею ненавидеть. Почему он зарезал? Если она сама виновата. Вот зять измолотил мою приятельницу, молодую, ей 60 лет, и она такая зануда. А он был пьян. Ее увезли в больницу. Да, он хам, шофер, но дочери очень вкусно с ним спать, и у них чудные дети, двое. Во-первых, не надо жить с детьми. Я бы лучше обратно в лагерь ушла, но не стала бы жить с дочерью. Во-вторых, она действительно зануда. В тот момент ей надо было уйти в свою комнату, закрыться и не лезть. Так что я разобралась бы. И если зарежут… не хочу говорить «дочь», но кого-то, то я прежде узнаю почему. Может, убитый человек совершил жуткий поступок. Смотри в корень.
- В ваших мемуарах есть такой грустный вывод, что Бог дарует вам любовь и дружбу с отчаянным концом, и у вас нет власти удержать ни любовь, ни дружбу…
- Да, это во мне заложено. Меня как-то спросили: «А вы могли бы не сесть?». Не могла. Характер такой. Я сама виновата во многом. Да, лезла на рожон. Но иначе это была бы не я. Ведь требовалось подхалимничать, от чего меня просто воротило. Я не могла уехать в Югославию ни к Тито, ни потом с Поповичем, послом в СССР. Наверное, так и надо. Кто знает, может, я бы их через месяц зарезала, если бы вышла замуж и жила с ними.
- Ваш жизненный путь буквально усеян мужскими сердцами.
- Да, я нравилась, в меня влюблялись безумно. Но еще надо и самой влюбиться.
- И всякий раз получалось так, что вы лепили мужчин, подтягивали их до себя.
- Это тоже эпоха. Такие были мужчины. Меня спрашивают: почему вы жили с Горбатовым, не любя его? А как я могла с ним не жить? Третий отец для девочки – это было бы слишком. Дом я создала спокойный, хороший. И мне было жалко Горбатова. При всем моем жутком характере.
- По чьему все-таки доносу вас посадили?
- Этого никто не знает. Хотя, в принципе, донос был и не нужен. Я подходила под все статьи. Я читала дело, там ничего нет, просто балаган, мол, мне не нравились советские песни типа «Кипучая, могучая…». Какой-то бред. А интуиция мне подсказывает, что дело было в Абакумове, в пощечине, которую я ему дала. Почему он меня не изнасиловал в тюрьме, не знаю. А сейчас мне как-то везет – замечательная литература с неба падает. Мой сосед, слесарь, очень милый человек, вдруг приносит книжку об Абакумове. Я читаю и сопоставляю. Мои испытания – ничто. Он же, оказывается, в цепях сидел. И какова же была его страсть ко мне, если в то время, когда я была в тюрьме, он едва разошелся с первой женой, женился вновь, и жена была с грудным ребенком, и все-таки он любил меня. Представляете, какой страшный был циник. И в то же время мужчина. Я думаю, что конец моей книги будет в сто раз интересней, потому что получится чистый детектив.
- У вас в книге промелькнул термин «нувориши». Тогда тоже были «новые русские»?
- Молодец. Я считаю себя великой пророчицей. Я не знала, как их тогда назвать, но класс людей, которых я описала, это то, что теперь называется номенклатура.
- В ваших мемуарах ощущается тоска по интеллигентным людям, вы постоянно оказывались в не своем кругу и мечтали, что интеллигенция еще появится. Она появилась?
- Ко мне пришли с телевидения, им негде было снимать, кроме как у меня дома, и я сутки ковер чистила. И сказали: можете произнести монолог о чем захотите. Я изумилась: это так непривычно, - и согласилась, хотя вовсе не хочу сниматься, ничего не хочу, мне бы только книгу закончить, потому что жить осталось мало. Я прочитала чудную статью академика Амосова, где он пишет, что ему осталось пять лет. Он все подсчитал. Он же великий человек. Ему восемьдесят лет, как и мне, значит, этот срок подходит и мне. У меня хобби: на последние деньги я подписываюсь на журналы «Наука и жизнь», «Знание – сила», только на «Химию и жизнь» мне сейчас не хватило. Наверное, я была бы ученой, могу читать сутками, не отрываясь. Мне интересны новые идеи, открытия, новые люди. И вот в этой телепередаче я произнесла монолог об интеллигенции – так мне захотелось. Но так как я патологически невезучая – еще хорошо, что в доме пожар не начался, - я вдруг смотрю, что оператор почти падает в обморок, хватается за голову. Оказывается, пленку давно заело, и я все говорила напрасно. Второй раз переговаривать – это же немыслимо. Я говорила о том, что мы уже не интеллигентны, безграмотны, необразованны, невоспитанны. После Серебряного века всех интеллигентов расстреляли, выслали. А мы уже отбросы. Я в восторге от рабочего класса. Он удержался за эти десятилетия. Если остановятся заводы, шахты, то все полетит, все наши правители слетят со своих вершин. Ведь как поступали те же шахтеры, когда хотели Ельцина. Они выходили сплоченной массой и говорили: хотим. А сейчас они только просят денег. Они, видимо, понимают, что нельзя менять коней на переправе. А крестьяне… Их жгут, бьют, а они все-таки идут на землю. Так что только мы в дерьме, извините. Это идет по инерции. Я – папина, а папы уже не стОю, дочь моя – комси комса, а уж внуки – ну, просто…Где, как воспитаны? Это вымирание, деградация. Система нас уничтожила. Против нас восстановили и рабочих, и крестьян, даже мещанство ехидно говорило: «шляпку надела».
- Что ж такой непрочный стержень у интеллигенции?
- Да, у следующих поколений непрочный. Половина спилась, половина черт знает во что превратилась. По пальцам можно пересчитать достойных. Еще есть Лихачев, Амосов. Мы же чудовищно разобщены. Одиночки. Я как-то услышала по телевизору Зиновия Гердта. Более русского, исконно русского человека я не встречала! Рот открываешь от изумления перед его мыслями. Он старик, но жизнь воспринимает, как ребенок. И он мой единомышленник. Как же мы 60 лет рядом, в искусстве, и даже не разговаривали. А какой интересный Караулов. Злой. Но вот это новая интеллигенция. И он спросил Гердта о том, что для него самое большое счастье в жизни. И тот ответил: обнять единомышленника. Просто меня выразил. И еще сказал, что для собственной души важно не понимать, что ты делаешь добро, и тем более не говорить себе: ах, какой я добрый. Мне сейчас «Мемориал» прислал какую-то вонючую курицу, а я вегетарианка. И я поднялась на 14-й этаж, там удивительная семья погибшего летчика, они усыновили двух мальчиков - в наше-то время! Я отнесла им курицу. И, естественно, подумала: какая я добрая. А надо не замечать. Тогда это истинная доброта.
- А кого вы считаете интеллигентом?
- Человека с интеллектом. Я даже предпочитаю злой интеллект, чем доброго болвана. Так же, как предпочитаю сумасшедшую, истеричную, многими нелюбимую Маргариту Терехову, потому что она ТА-ЛАНТ-ЛИ-ВА-Я. Да, жуткий характер, сама себе все портит, но талант. Идиотская добродетель, по-моему, ужасна. Пусть будет злой, жадный… Вот у меня приятельница – очень образованная женщина с патологической жадностью. Ты приходишь к ней, она смотрит, сколько ты съела. Так лучше такая, чем дура дурой, которая двух слов не свяжет. Бог с ними, с человеческими недостатками, лишь бы была внутренняя культура, не знаю, как это точно назвать, теперь все называют это духовностью. Чтобы внутри был духовный мир, как кишки, легкие. Интеллигент – это голова нации. Рабочие – руки, крестьяне – ноги. И без головы нации пшик.
- Вы интересуетесь происходящим в стране?
- Политика меня не интересует. Телевизор я почти не смотрю. Слушаю по ночам радиостанцию «Свобода». Они дают объективную картину. И вот, к примеру, этот женский марш мира. Триста женщин вдруг почапали в Чечню. Это невероятное падение нации. Они пошли на фронт, чтобы забрать своих мужиков. Как если бы Наташа Ростова приехала на Бородинскую битву и сказала любимому: поехали домой. Справедливая война, несправедливая… Это другое дело. Мужчина выполняет свой долг. Ну, хорошо, она схватит сыночка и увезет, и будет прятать, как Мордюкова в каком-то фильме, и оба сойдут с ума. Да ты лучше здесь, в Москве, стой перед парламентом, или как это называется, и добивайся прекращения несправедливой войны.
- Татьяна Кирилловна, а вы считаете себя интеллигентным человеком?
- По-настоящему нет. Необразованная. До всего добираюсь сама, мучаюсь. Но по сравнению со своими детьми я – светоч интеллигентности. А рядом с Лихачевым и Амосовым – темнота. Опять же, если бы не папа, кем бы я стала? Может, шлюшонкой на улице. Как он мне сказал: если сойдешься где-нибудь в подворотне – испорю до полусмерти. Он меня порол. И я знала: мне есть смысл драться за свою невинность. Если б меня не арестовали, я, наверное, и дочку так же воспитала. Но меня посадили как раз, когда она становилась. Бабушка избаловала. Но все-таки дочь – интеллигентный человек, а вот внуки… Она была красивая, молодая, не обращала внимания на своих детей, и вот они выросли… У меня недавно на кухне восемь часов сидел настоящий фашист. Человек из дружины Баркашова. Его привела моя приятельница, которая дружна с его мамой-сталинисткой. Он был пьян, спел мне их гимн, выбросив руку в нацистском приветствии. Ему лет 35, юрист по образованию, работал на Петровке, и его выгнали за взятки. Поначалу он бахвалился, какая крепкая у них дружина, как они сильны, какие у них цели. А я слушала и думала: нет, дружок ты от меня так просто не уйдешь, я из тебя все выжму. Раз уж случай представился. И уже в половине двенадцатого ночи он вдруг размяк и произнес: «А там же я не нужен, дважды после армии строил свою карьеру, и все завалилось, а тут же я буду на коне». То есть это, видимо, такие подонки, которые изломаны, и у них последняя надежда вырваться. Я его спросила: а если, допустим, вы прямо сейчас понадобитесь Баркашову? – и он сказал: не волнуйтесь, они меня через десять минут найдут. Представляете?
- Татьяна Кирилловна, вы чего-нибудь боитесь?
- Не дописать книгу. Больше ничего. Я не голодаю. У меня нет денег, ничего не покупаю, живу как все, прекрасно себя чувствую. Если бы не мемуары, пожила бы для себя: ходила бы в музеи, обожаю музыку, в театры не хочу… Но сама себе несчастье устроила. Так трудно в таком возрасте менять профессию. Трудно подбирать слова. Одно нужное слово пришло ко мне через год.
- Вы верующий человек?
- Всуе не хочу об этом говорить. Меня, в общем, спасает что-то в жизни.
- Вы писали, что в советской положительной героине в кино не должно быть много секса, поэтому вам давали отрицательные роли, а тем не менее, народ вас любил.
- Да, и до сих пор у меня появляются интересные поклонники. Мне сейчас присылает письма двадцатипятилетний мужчина, Анатолий. Он видел фильмы со мной, которых я не видела: когда у меня совсем нет денег, я соглашаюсь сниматься в эпизодах. Он раздобыл мои открытки, все обо мне знает. И второй адресат – актер в Киеве. Почему они тянутся ко мне, а не к более молодым актрисам, которые демонстрируют на экране такой откровенный секс? Видимо, им надо нечто иное, более интеллигентное.
- И как вас не избаловали мужчины своим восхищением?
- Ну и что? И бог с ним. Я знаю, сколько я стою. Меня раздражают восторги, восхваления. Я сама оголтело влюблялась, меня и баловать не нужно было. Меня очаровывали красивые ухаживания, я думала: ишь ты, как ты можешь. И поддавалась.
- А в кино вы только ради денег снимаетесь?
- Да. Я не хочу. Мне бы поскорее уехать в свою Опалиху и писать, писать. Но некоторым режиссерам удается меня уговорить. Вот сейчас питерский режиссер снимает интересный фильм про мать и дочь. Он был настойчив, уверяя, что только я должна играть. И я согласилась. Я считаю, что талант режиссера – это попадание в актера. Если актриса не выражает то, что хочет режиссер, то героини нет. Раньше в кино снимали любовниц, жен, а сейчас вообще не понятно кого и почему берут, какие-то серые личности эти новые актрисы. Я специально поехала в прошлом году на фестиваль в Сочи посмотреть новое поколение. Ну, к стенке поставь – все на одно лицо. Или я уже ку-ку? Со мной здороваются, а я думаю: кто? Отвечаю: здравствуйте, - понятия не имея, с кем поздоровалась
- Как обычно проходит ваш день?
- В семь утра я встаю, стою на голове – я уже тридцать лет занимаюсь йогой, делаю гимнастику минут 30 – 40, потом душ с чередованием холодной и горячей воды, ем только в обед. И большую часть дня провожу за письменным столом. Меня же из лагеря выкинули покойником, дистрофиком. Лекарства я пить не хотела, в жизни ни одного лекарства не выпила. И вот какая-то цепочка людей, событий привела меня к йоге. Когда ты действительно чего-то хочешь, оно само к тебе приходит. А когда не хочешь, то ничего и нет.
P.S. Татьяна Окуневская умерла в 2002-м на 89-м году жизни, завершив свою книгу.
