В Москве я бываю нечасто.
А когда бываю, то на меня сразу со всех сторон наступают разные дела: с тем повидаться и этих проведать, сделать, сказать, не забыть, пообедать... навестить бывших учеников, продлить доверенность... да еще сделать все это незаметно для детей, которых надо в это же время водить, разумеется, не по собственным подружкам и нотариусам, а по музеям и красным площадям — чтоб не забывались и понятия знали!
Выходы в город и поездки по нему приходится планировать, как толстовским генералам сражение — расписывая диспозицию: первая колонна марширует... вторая колонна марширует... левый фланг в это время... о чудо: три желанных объекта располагаются в одном доме в старом тихом центре!
Нотариальная контора, квартира моей бывшей ученицы, превратившейся в подружку, штаб-квартира туристической фирмы, где мне надо получить обратный билет, а совсем рядом еще и обиталище риэлтора, с которым надо бы посоветоваться насчет всяких квартирных вопросов... детей с мужем — в зоопарк, и вперед, вперед... первая колонна марширует в московский переулок с длинным названием.
Дом был по-московски невразумителен: железная дверь подъезда со странными кнопками совершенно не вписывалась в обшарпанную желтую стену того оттенка, который был в моде накануне пожара двенадцатого года, табличек возле нее было множество... да мне все равно, с кого начинать, раз уж они были так любезны, что все собрались по одному адресу.
Правда, были и не нужные мне вывески: «Центр психологической помощи «Агора» (почему «агора», а если у кого агорафобия?), «Клуб патриотических сил», еще какие-то жуткие аббревиатуры из одних гласных «ИУИ» (искусство по-волчьи выть, что ли?) — словом, нажала я одну из кнопок, и дверь отворилась, ничего не спросив.
Ну и хорошо: может, привычный нотариус или турфирма — Катька бы точно спросила «Кто там?», патриоты и волки наверняка тоже бдительны.
Начнем с любого.
Открытая дверь была на втором этаже.
Пока я выискивала вывеску, чтобы достать нужные здесь документы и не изображать шоу «шел в комнату — попал в другую», в дверях появился благообразный господин немалых лет и пристально глянул на меня.
Один глаз у него был зеленый, а другой почему-то черный... линзы, что ли, перепутал? или?..
«Прошу, сударыня!», — с малотеатральным прононсом провозгласил он, подтверждая второе предположение.
Такие господа в последнее время появились в большом количестве, вы их не замечаете, потому что они, как правило, подчеркнуто необщительны и каждый претендует на единственность и неповторимость.
Дореволюционное старчество, шепнула ехидна.
Заболевание не слишком опасное, но практически неизлечимое и заразное. Главными признаками инфицированного дореволюционным старчеством являются старание всячески подчеркнуть и преувеличить свой преклонный возраст, аккуратная бородка, чеховское пенсне или не пойми чей монокль, муаровые жилеты, загадочный перстень на холеном пальце, трость при выходе на люди, шлафрок и шитые бисером футлярчики для зубочисток дома, а также прочие атрибуты дореволюционности, какие удалось сыскать в ближайшей лавке древностей.
По мере приобретения аксессуаров речь и манеры больного эволюционируют, «батенька мой», «голубчик», «барышня» и «великий князь говорил мне» заменяют привычные «как бы», «блин» и прочие слова-паразиты... у особо тяжелых наблюдаются и элементы демонизма вкупе со злостной эксплуатацией литературных реминисценций.
— Здравствуйте, — как можно современнее выговорила я (единственный способ общения с подобными больными — нарочитая приземленность и отрицание собственной принадлежности к категории «барышень», «боярышень» и «княжон» по модели «а я девчонка, я шарлатанка!»), — скажите, пожалуйста, это нотариальная контора?
Ехидна моментально вспомнила классику древнесоветского анекдотизма («Скажите, пожалуйста, это прачечная?») и неучтиво хихикнула.
Старец проницательно стрельнул зеленым глазом, повелительно распахнул дверь бывшей квартиры (может, Катькин дед? нет, она этажом выше, да и он, кажется, давно покойник...) и исчез в глубине коридора, давая понять, что мне дОлжно следовать за ним.
Может, и правда, нотариус?
По болезни воображает себя профессором и патриархом, а по жизни нотариус?
Контора была обставлена в духе... антикварные диваны, стол, элегантный, как рояль, трубка и фарфоровая чашка на столе... красота спасет мир, хотя бы часть, точно... картина «Над вечным покоем» на стене, под которой и поместился хозяин, указав мне на свободное кресло.
Картина отвлекала: во-первых, хороша, как настоящая, а во-вторых, с какой-то почти музейной табличкой — с ерами и словом «Покой» с заглавной почему-то буквы.
— Оригинал, милая барышня, оригинал... Исаак одну папеньке подарил, потом уж авторскую копию для Третьякова-то сделал... а вы... да-да... Меркурий во втором доме, шесть — несчастье, вечер — семь... луна ушла... все понятно!
Он сделал несколько странных пассов руками, бормоча:
— Что тут у нас? Логикозависимость в тяжелой форме, феминизм вульгарис без крайностей, антиклерикализм неоперабельный, острый антителевизионизм, антилозунгизм, синдром приобретенного повсеместного антипатриотизма, эпиграмматизм, фомизм неверующий, индивидуализм в острой форме, ехидство обыкновенное... нет, уже злокачественное... неизлечимо... колхозная аллергия, этим не вылечить... ах, господи, и начитанность выше артериального давления... что ж вы так поздно обратились, милая?
«Прачечная-прачечная, — прошипела ехидна, — министерство культуры! Не нотариус и не турфирма, сама видишь... вставай, уходи... по диспозиции! Время-то терять!»
— О, вы, наверно, «Агора» — психологическая помощь, да? — осенило меня. — Или патриотический клуб? Извините, я ошиблась, там у вас такие звонки... мне нужен нотариус и турфирма.
— Оба сразу? — с демонстративной проницательностью прищурился хозяин. — Нет, это вы заблуждаетесь, деточка... это у вас от болезни. Вот, шоколаду белого отведайте... моего... это все инопланетные происки с целью глумливого хохота... видимо, вы были в эпицентре... ничего, Космос вам поможет...
«Когда вы говорите, мне кажется, что вы бредите!» — хотела сказать пораженная космосом и инопланетными происками ехидна.
Но решила воздержаться и не нагнетать.
Ибо чаще встречаешь монахов, чем здравый смысл, и мало ли как оно тут у них...
— Ваше покойное величество! — высунулся откуда-то вполне вменяемый на вид клерк с совершенно невменяемым на мой вкус приветствием. — Там профессор из колхоза звонит — вы больную-то отправляете?
— Извините, — я встала, окончательно решив не вникать: мало ли, кто как на жизнь и белый шоколад зарабатывает, да? — Я пойду, не буду вас задерживать.
— Практицизм поминутный... антивнушенческая лихорадка... или антизвездное предубеждение?.. вся медицинская энциклопедия! Вся! Скептический реализм и теориокритицизм! Все! Кроме воды в коленной чашечке и родильной горячки в плохом переводе! Сударыня, я не могу вам позволить... присядьте... вы же очень интересный случай... вам самой-то не страшно?
Уже немного стало.
Обычно больные дореволюционным старчеством и прочим кликушеством, даже в тяжелой форме, не так назойливы и довольно безвредны: стоит дать им понять, что вы им верите на слово, что не оспариваете их права на аристократические корни и знакомство с Матильдочкой Кшесинской, они сразу проникаются и отпускают вас, рассказав одну-две псевдоисторические байки, но этот!..
— Мания студиоза, графомания грандиоза, трудоголизм осознанный нечрезмерный, догматическая невосприимчивость... атипичная... анти-манипулизм... ничего святого, ну ничего... разве что Павлик Коэльо — не увлекаетесь?.. нет, пафосно-помпезная недостаточность... а Данилу Коричневого — как, уважаете? ах, не слишком... и правильно: коричневая чума, одно слово!.. да не поддается она гипнозу-то — как отправишь?! — последний вопрос прозвучал неожиданно здраво и был явно адресован сумасшедшему клерку, позволяющему себе неадекватные обращения. — И бывала она в колхозах-то, пуганая!
— Вы не волнуйтесь, — вдруг странно замурлыкал тот, преграждая мне единственную доступную дверь. — Космос вас вылечит. Или истинный учитель истины... раз уж вы обратились к самому покою...
— Какой в Москве покой? Покой нам только снится! — на автомате ляпнула ехидна, намереваясь предпринять еще одну попытку бегства от этих безумцев.
— Цитатно-ироническое недержание! — провозгласил старец. — Нет, вы слышите, эти больные сведут меня с ума, доказывая, что меня не существует! Инъязов пусть подождет — не отходя от трубки!
— Сэр! — собрав остатки здравого смысла, сказали мы с ехидной. Не родился еще на Руси тот мужик, который не среагирует как надо на такое обращение... сейчас получишь у нас... «антиманипулизм», блин! Истинный кто-то там истины — масло масляное!.. — Сэр! Мне решительно кажется, что я ошиблась адресом. Мне нужен нотариус, турфирма, риэлтор в соседнем доме и подруга Катька в вашем, но не лекарь, не учитель и не пастырь духовный! Антандон-ну? — не родился еще и тот, кто не среагирует как надо (как нам надо!) на псевдо-французский язык!
— Правдивость патологическая... фанатическая составляющая понижена... генетически, черт! Нерусская, что ли?
— А может, она... это... правда, дверью ошиблась? Интернетом не пользуется в натуре, а?
— Пользуется, гадина, когда ей — ей самой! — надо! Вы лучше... это... поднимите мне веки, а? Никто мышей не ловит, избаловались совсем! Вы... вы больны организационным бессилием и бледной немочью, ясно?!
— А может, — гнул свое преданный без лести клерк, — может, ошибка? Может, и правда, не слышала? Вы о покое слышали, а? И-у-у-и-и, — вдруг подозрительно взвыл служитель канцелярского культа. — Это же... сам... покой... ник — понимаете?
— Пиф-паф — и вы покойники! — как всегда, не подумав, высунулась ехидна и получила пинка. Покой-ник — ага, только этого нам... Катькин дед давно покойник, думала я...
— Ник! Его ник... вы вообще компьютер-то видели, девушка? Вы являетесь к самому учителю... к покою...
— К вечному? — я покосилась на левитановскую красотищу.
— Вечный, девушка, жид, а покой...
— Нам только снится?
— Фрейду вашему пусть снится... мать его! — выругался старец. — Нигилизм натюрлих! Давно таких не видал... шоколадом еще кормил! А покой..
— И нет нам покоя, гори, но живи! — высунула нос ехидна.
— Сэр! — сделала последнюю попытку примирения я, прижав ехидну локтем и изобразив подобие интеллектуальной паузы. — Я понимаю, что я тяжело больна, но... но у нас у всех ведь... так оно как-то все... я обычно просто... разные водевильчики... я к вам завтра зайду... если не рассосется, а?
И тут меня вдруг охватил смех — обидный такой, неожиданный.
Вот ведь точно: правдивость патологическая, как и было сказано!
Великий врач, что ли?
Но смех не отступал: господи, надо же — пафосно-помпезная недостаточность, антивнушенческая лихорадка, логикозависимость в тяжелой форме... ой, умереть, не встать!
Ехидна безостановочно хихикала где-то под мышкой...
— Вот! — закричал сумасшедший старец. — Смехачи гомерические! Смеюнчики! Явилися! Велимир еще когда... а мы... вот они... я предупреждал!.. и обидного, глумливого хохота над ним — я сколько раз! Вон отсюда, вон, нечисть инопланетная... поднимите мне веки... и платок носовой, тьфу... не допросишься... покоя им, видите ли, нет — уроды межгалактические... вон! В космос свой, мать вашу!
Обычно пораженные дореволюционным старчеством до такого не опускаются: им имидж не позволяет. Они и фразы покруглее закручивают, и Матильдочку с великим князем всенепременно поминают, а никакой не космос, а этот...
Бежать надо, шепнула ехидна.
Он кричит «Вон!» — так бежим!
— Кать, — сказала я, тяжело переводя дух после двух лестничных пролетов, — чаю дай, а? Я женщина слабая, беззащитная, кофий по утрам пью без удовольствия... без покоя душевного...
Ехидна жалобно пискнула и упала в обморок.
Досталось ей, бедняге.
