Именно они стали первопроходцами в космосе. Да, на земле - но в тех же жестких, даже критических условиях, что им были поставлены.
Кто ставил те условия? Неизвестность вне Земли, с одной стороны – и уже имевшаяся платформа знаний. Фундаментальные знания, теория – и прикладные исследования, опыты, что называется, на подступах.
Например, обследования самочувствия пилотов при перегрузках, в аварийных ситуациях, опыт успешного выхода из них на реактивных самолетах, штурмовавших сверхзвуковые скорости и высоты до 30 километров. Были провидения Циолковского, в 1945-1946 годах - проект группы Тихонравова (высотная ракета, доставляющая двух человек на высоту 190 километров), наконец, наработки советских физиологов и авиационных медиков.
История же «внеземных» испытателей начиналась в 1952-53 годах с постановления Правительства, подписанного Сталиным, и приказа главкома ВВС о создании группы военных испытателей на базе НИИ авиационной медицины. Первым начальником отдела испытателей был назначен военный медик Е.Карпов (впоследствии – первый начальник Центра подготовки космонавтов).
Исследователи секретного института у метро «Динамо» вырастали в академиков, а Келдыш, Королёв, Седов и Вернов, Сисакян, другие руководители нового прорыва в Неизвестное прислушивались к экспериментаторам, еще не удостоенным ученых степеней, но прошедшим войну, проверившим на себе многое из Будущего.
Проверка шла с резервированием – чтобы первые в космосе могли быть уверены: организм выдержит и не такое. Потому отбор в испытатели был не менее жестким, чем потом в космонавты: из 5 000 обследованных военнослужащих для испытаний подходили только около 25 человек. Всего же за три десятилетия 1950-1970-х годов, по данным Бориса Бычковского, общее число штатных испытателей – сержантов, ефрейторов, солдат срочной службы, призванных из многих республик СССР и многократно участвовавших в экспериментах, составило примерно 900 человек. А еще были внештатные – добровольцы-врачи, инженеры, авиатехники.
«Я был «высотником», - вспоминает сам Бычковский, - испытывал снаряжение в барокамерах, в частности высотные компенсирующие костюмы ВКК-5 и ВКК-6; проверялась и выносливость на воздействие в аварийных ситуациях (различными газами и парами). Всего прошел более чем через 80 экспериментов».
Николай Буркун: «Моя специализация – высотные эксперименты и выживание – в термобарокамере и в натурных условиях: море, пустыня – Средняя Азия, тайга с морозом, Заполярье – район Тикси. Задачи разные: например, быть в числе ребят, которые по пустыне умеют быстро бегать. С выкладкой вначале – одежда, еда, вода. Насколько всего хватит и как растянуть можно?»
После инсульта память не позволяет Николаю назвать все цифры перегрузок, сроков. Но вот ярко помнит: на плоту - 14 испытателей и 14 «иванов» - манекенов в скафандрах. Начинается шторм, задача – выбраться по переброшенному канату на корабль и спасти всех «иванов». Другой эксперимент: «Алек Мнациаканьян, Слава Перфилкин и я – чуть не замерзли на холодовом эксперименте мы под Тикси. Да еще едва не застрелили нас солдатики, приняв за иностранных шпионов».
Многие после подобных ударов по здоровью были комиссованы, в госпиталь попадали. «У нас двое таких было… Вот когда резкое повышение давления имитировали, как бы быстрый взлет на высоту 14 километров - в маске, но просто в гимнастерках». А ведь при поступлении в НИИАМ стоял штамп «Годен без ограничений».
У Федора Шкиренко работа шла в 1959-1961 годах, в самую пору подготовки полета-1. В основном – высотные задачи выживания и психологические эксперименты. «На совместимость сидели по двое, я с товарищем Валей Подвигиным месяц находился в сурдокамере, потом впятером нас в темную камеру посадили. Через какое-то время у каждого врачи спрашивали, который час. Никакой лампочки - ну чистый космос. В такой обстановке общение выручало… А угадывание времени могло до часов разниться…»
Владимир Щербинский говорит о своем товарище тепло, основательно, по сути: «Гриша Оноприйчук - человек, беззаветно преданный делу. Был готов к испытаниям в самых сложных условиях, несмотря на свое состояние. Вот тепловые эксперименты проводил в ТБК-12, будучи больным. У нас вообще ребята качественные, иные бы не удержались. Это как на передовой».
Украинцы, прибалты, евреи, русские, казахи – все были в одной команде. Всем доставалось. Одни прошли через десяток, другие – через сотни экспериментов. Вместе, рядом, через эти тернии прорывались к звездам, проверяли возможности человека на себе и внештатные испытатели, сотрудники института – Вакар, Гозулов, Вартбаронов, Кузнецов...
Дышали разными газовыми смесями, терпели жару и пониженное давление, на центрифугах – перегрузки, катапультирование и разные психологические воздействия. Испытывали приборы и скафандры, майор Хлопков провел более 400 экспериментов. Майор Гридунов выходил на запредельные нагрузки и только спрашивал: «А как у американцев, сколько у них? Давайте больше дадим!» Кстати, в НАСА не было испытателей, торивших дорогу первым астронавтам. У советских же ответственность и готовность к самопожертвованию были исключительно высоки. Девиз был «Держава – первая космическая». За нее было гордо!
А Гагарин и Титов, да все космонавты первого отряда были очень благодарны преподавателям, ученым и «пред-космонавтам», приезжали выступать в институт у метро «Динамо», где обучили, наставили и подготовили «соколиков», как называл их Сергей Павлович Королёв.
Александр Верещенко: «А потом растоптали, рассеяли единственный в мире такой институт. Да, у американцев есть подобный институт. Но у нас-то - наработанные за годы методики. И они на наших знаниях, открывшихся в пору перестройки и доверия, делали диссертации».
К середине 1960-х годов значительную часть медицинской подготовки космонавтов взял на себя новый Институт медико-биологических проблем, а также ЦПК имени Гагарина. В ИМБП появились свои испытатели; готовя марсианскую одиссею, месяцами лежали неподвижно (а то и под наклоном: голова ниже ног!), целый год жили в замкнутом пространстве Герман Мановцев, Андрей Божко и Борис Улыбышев). Постепенно испытательные процессы перестали быть интенсивными; сказались задержки в программах, некоторые, как лунная, вообще закрывались, да и наработано было немало материала для анализа.
Затем пошли «реформы» в военной медицине: ГНИИАКМ то сливали с другими структурами Минобороны, то низводили до центра. Задачи и персонал сокращали. И получалось так, что память о «пред-космонавтах» также уходила. Да, наградили несколько человек от имени государства орденами-медалями, два десятка - грамотами и знаками общественной организации - Федерации космонавтики.
Но эти люди заслужили большего. Почему стоит в Москве памятник Лайке, стоят бюсты конструкторов и первых космонавтов, почему воздано должное летчикам-испытателям, почему законом защищены ветераны подразделений особого риска – участники ядерных испытаний – и нет ни памятника испытателю космической техники, ни льгот уже малому числу этих «предкосмических сталкеров»?
Вопрос этот стыдно оставить без ответа в первой космической державе. Тех, кто начинал и прокладывал безопасную дорогу ввысь, легче всего считать маврами, которые сделали свое дело - и ушли. А память наша, а честность перед потомками и гордость перед миром, а история, которую призывают видеть и знать достойно?
В День космонавтики – благодарность и поклон «пред-космонавтам». Не знаю, дело ли это Роскосмоса, мэрии Москвы, правительства – но воздайте Испытателю!
