— А потом забрели девушки с телеканала. Пришли в восторг: «Нам это нужно для сериала! В Сети верно пишут: у вас — последний барак Москвы».
Данный дом обижали и серьезнее. Но «последний барак» засел занозой.
Впрочем, девы правы: входишь чуть не через дырку в заборе, под отчаянный беспородный брех из собачьей будки. Поленца, резиновые Коты в сапогах образца
А из динамика, вынесенного в сад, хрипит и шуршит романс: «Вам не понять… вам не понять… вам не поня-ать!»
И верно: кому нынче понять? Навесик в саду с самодельным плакатом «ЕРОФЕЕВ. ВИНТАЖ». Винтаж известный: облезлые бутылки
Все было бы похоже на филиал горькой совковой Блошинки с платформы «Марк».
Но только: здесь ничего не продают…
Какая сирень — до окон второго этажа. Какие кислые, одичалые вишни. Липы, еще до «съезда победителей» переросшие дом, мерно шумят валами ветвей — с пеной липового цвета на гребнях. Вот внутренние моря сухопутной страны — вековые липы. В них ныряешь взглядом, растворяешься, пропадаешь во временах.
Липы старше всех: в 1894 году высажены вокруг дачного дома Сергея Андреевича Муромцева. Земец, либерал, юрист, один из основателей кадетской партии, в близком будущем — председатель I Государственной думы и один из авторов «Основного закона Российской империи», Муромцев выстроил в Царицыне в начале
В
Ныне: мера запустения объекта полнее всего убеждает в его подлинности.
В 1918 году дачу натурально конфисковали. Военный комиссариат готовился тут отражать Деникина… Бывал поэт-пролеткультовец Филипп Шкулев… Дача стала школой… служебной жилплощадью учителей. Потомки учительницы Болдыревой — семья физика-оптика Николая Болдырева с пятью детьми живет здесь с 1938 года.
В радикально перестроенном (в
движения «Архнадзор.Ру» — сделать дом филиалом Литературного музея;
префектуры округа — снести «последний барак», выкорчевать сад и разместить здесь стоянку уборочной техники ГМЗ «Царицыно».
В России вообще жизнь течет словно в нескольких параллельных реальностях.
Между собой они незнакомы. Каждая из этих реальностей рассудила в своем духе.
«Царицыно», самый грандиозный из «новомосковских муляжей», — за оградой.
Универсам «Остров», прославленный «новорусской рулеткой» майора МВД Евсюкова, — тоже в двух шагах от дачи отца российской конституции Муромцева.
Но ведь это был единый симбиоз: недобитая, запрещенная, оплеванная Россия
На
Бормоча строки из бунинской «Несрочной весны»: «Запустение, окружающее нас, неописуемо, развалинам и могилам нет конца и счета», — он прибился к семье Болдыревых.
В
В мае
«В этом доме жил и работал Венедикт Ерофеев».
Здесь, из «болдыревских» запасов самиздата, он получил на прочтение (естественно, первое!) «Уединенное» и «Опавшие листья». И в обалдении от восторга и родства написал эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика». После поэмы «Москва — Петушки» — лучший свой текст.
Он сильно звучит сейчас — в этом саду, в «последнем бараке» под угрозой сноса, в живом музее
Даже ежели верить, что мы теперича живем в умытой России, трезвой и рациональной… что наш зубастый смайлик от души начищен пастой «Колгейт»… что в Москве возбух образовательный ценз, владение иностранными языками (и особенно компьютерная грамотность — в сравнении с 1913 годом)… ежели верить, что мы выполняем розановский завет «встать рано и работать»… остров Ерофеева в море менеджеров среднего звена — наотмашь напоминает другую правду.
Правду жизни, прожитой вкривь и вкось, сгоревшей в огне одного текста.
Жить этот текст будет дольше, чем весь ассортимент покетбуков, ваяемых за три месяца. И прочих топ-перетоп-бестселлеров.
Все перевернулось. А эссе Ерофеева точно:
«И тут меня прорвало целым шквалом черных и дураковатых фраз:
— Все переменилось у нас, ото «всего» не осталось ни слова, ни вздоха. Все балаганные паяцы, мистики, горлопаны, фокусники, невротики, звездочеты — все
Мы живем скоротечно и глупо, они живут долго и умно. Не успев родиться, мы уже подыхаем. А они, мерзавцы, долголетни и пребудут вовеки. …Всякая их идея — непреходяща, им должно расти, а нам — умаляться. …
— О, не продолжай, — сказал мне на это Розанов, — и перестань говорить околесицу…«
А в музее дома, рядом с удлиненным лицом С.А. Муромцева и безумными станками из кабинета труда поселковой школы
«Я стоял 25/XII в полуторачасовой очереди (известно за чем), и мужчина сказал: все, будет новая оттепель, выпускают Сахарова, а в новогоднюю ночь разрешили Жанне Бичевской петь «Шумел камыш».
На этой деревянной даче черновиками «муромцевской конституции» 1905 года начинался русский ХХ век. Здесь же запиской Венички он заканчивался. Уж как умел.
…Человек сорок сошлись вечером 23 июля в этом саду — на вторую акцию «Архнадзора» в защиту «последнего барака» самой дорогой столицы Европы.
Но это — только начало. «Новая газета» вернется и в этот дом, и к этой теме.
Елена Дьякова
