Остров Ерофеева

— А потом забрели девушки с телеканала. Пришли в восторг: «Нам это нужно для сериала! В Сети верно пишут: у вас — последний барак Москвы».

Данный дом обижали и серьезнее. Но «последний барак» засел занозой.

Впрочем, девы правы: входишь чуть не через дырку в заборе, под отчаянный беспородный брех из собачьей будки. Поленца, резиновые Коты в сапогах образца 1970-х, ржавые ведра, банки из-под бычков в томате, полные бычков «Родопи». Медный самовар на пне. Запах тлеющих шишек, ранней малины, крепкого чая, мерный скрип качелей в саду. Облезлый до лишаев овальный столик (белый такой, в стиле Людовика XV) стоит под яблоней. На нем — столовский поднос (кто помнит: липкий, коричневый, точно их прессовали из списанных ирисок). На подносе пирог с капустой и яйцом. Еще теплый.

А из динамика, вынесенного в сад, хрипит и шуршит романс: «Вам не понять… вам не понять… вам не поня-ать!»

И верно: кому нынче понять? Навесик в саду с самодельным плакатом «ЕРОФЕЕВ. ВИНТАЖ». Винтаж известный: облезлые бутылки из-под «Агдама», плодово-выгодной «Золотой осени», «Перцовки» и «Трех топориков». Дрова, колун, клочья толя. Газета «Правда» от 8 марта незапамятно-брежневских времен. На первой полосе — репортаж об ударницах цеха углеродистых сталей Новолипецкого меткомбината (называется, ежели не вру, — «На теплом месте»). На манекене — клетчатый драповый полпердон советского мизерабля условно мужского полу с клеенчатой сумкой на плече.

Все было бы похоже на филиал горькой совковой Блошинки с платформы «Марк».

Но только: здесь ничего не продают…

Какая сирень — до окон второго этажа. Какие кислые, одичалые вишни. Липы, еще до «съезда победителей» переросшие дом, мерно шумят валами ветвей — с пеной липового цвета на гребнях. Вот внутренние моря сухопутной страны — вековые липы. В них ныряешь взглядом, растворяешься, пропадаешь во временах.

Липы старше всех: в 1894 году высажены вокруг дачного дома Сергея Андреевича Муромцева. Земец, либерал, юрист, один из основателей кадетской партии, в близком будущем — председатель I Государственной думы и один из авторов «Основного закона Российской империи», Муромцев выстроил в Царицыне в начале 1890-х двухэтажную дачу с башенкой. В этом саду, безнадежно съезжающем в овраг, И.А. Бунин впервые встретил юную Веру Николаевну, племянницу хозяина дома, свою будущую жену.

В 1900-х Бунины часто гостили здесь… и цвет московского кадетства… и Шаляпин… и проект первой российской конституции…

Ныне: мера запустения объекта полнее всего убеждает в его подлинности.

В 1918 году дачу натурально конфисковали. Военный комиссариат готовился тут отражать Деникина… Бывал поэт-пролеткультовец Филипп Шкулев… Дача стала школой… служебной жилплощадью учителей. Потомки учительницы Болдыревой — семья физика-оптика Николая Болдырева с пятью детьми живет здесь с 1938 года.

В радикально перестроенном (в 1960-х от дачи Муромцева остались лишь тяжелые купеческие кирпичи фундамента) деревянном доме поныне обитают шесть семей. Историю перестройки этого зеленого двухэтажного чуда, продажи его коммерческой фирме (явившись на объект — обалдела, отступилась и оставила жильцов в покое даже коммерческая фирма начала 1990-х), патетические главы «Без водопровода» и «Без прописки» не будем излагать. Отсылаем читателя на сайт дома: www.5radialnaya3.msk.ru — там рассказано все, вплоть до двух последних по времени инициатив:

движения «Архнадзор.Ру» — сделать дом филиалом Литературного музея;

префектуры округа — снести «последний барак», выкорчевать сад и разместить здесь стоянку уборочной техники ГМЗ «Царицыно».

В России вообще жизнь течет словно в нескольких параллельных реальностях.

Между собой они незнакомы. Каждая из этих реальностей рассудила в своем духе.

«Царицыно», самый грандиозный из «новомосковских муляжей», — за оградой.

Универсам «Остров», прославленный «новорусской рулеткой» майора МВД Евсюкова, — тоже в двух шагах от дачи отца российской конституции Муромцева.

У-у, какое это странное место! Из дома № 3 на 5-й Радиальной хочется бежать: слишком остро чувство богемного подполья 1970-х, советских сквотов, что любовно украшены жестяными табличками «по технике безопасности», свинченными в горячих цехах, — и битыми фаянсовыми кувшинами стиля модерн.

Но ведь это был единый симбиоз: недобитая, запрещенная, оплеванная Россия 1900-х (во всех своих ипостасях: старики, тексты, вещи) в этих сквотах и укрывалась.

На 5-й Радиальной гений места, царицынский дачный домовой явно остался тот же.

Бормоча строки из бунинской «Несрочной весны»: «Запустение, окружающее нас, неописуемо, развалинам и могилам нет конца и счета», — он прибился к семье Болдыревых.

В 1970-х в доме Болдыревых составляли рукописный самиздатовский журнал «Вече» Юрия Осипова. Бывали неославянофилы: художник Константин Васильев, скульптор Вячеслав Клыков, писатель Леонид Бородин. А в июне 1973 года в списанный дом, выпавший из реестров и кадастров Москвы (с 1978-го город не вложил в содержание данного объекта ни рубля), привели пожить безбашенного и безбумажного человека: паспорт и военный билет у него аккордно сперли по пьяни.

В мае 2009-го — на первой «презентации», устроенной движением «Архнадзор» в этом саду, — к облезлой зеленой стене дома прикрепили мемориальную доску. Посильную, конечно: из свежей липовой древесины, золотой от лака. Доска гласит:

«В этом доме жил и работал Венедикт Ерофеев».

Здесь, из «болдыревских» запасов самиздата, он получил на прочтение (естественно, первое!) «Уединенное» и «Опавшие листья». И в обалдении от восторга и родства написал эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика». После поэмы «Москва — Петушки» — лучший свой текст.

Он сильно звучит сейчас — в этом саду, в «последнем бараке» под угрозой сноса, в живом музее 1970-х — со всей их пропащестью и тупиковостью, кто бы спорил.

Даже ежели верить, что мы теперича живем в умытой России, трезвой и рациональной… что наш зубастый смайлик от души начищен пастой «Колгейт»… что в Москве возбух образовательный ценз, владение иностранными языками (и особенно компьютерная грамотность — в сравнении с 1913 годом)… ежели верить, что мы выполняем розановский завет «встать рано и работать»… остров Ерофеева в море менеджеров среднего звена — наотмашь напоминает другую правду.

Правду жизни, прожитой вкривь и вкось, сгоревшей в огне одного текста.

Жить этот текст будет дольше, чем весь ассортимент покетбуков, ваяемых за три месяца. И прочих топ-перетоп-бестселлеров.

Все перевернулось. А эссе Ерофеева точно:

«И тут меня прорвало целым шквалом черных и дураковатых фраз:

— Все переменилось у нас, ото «всего» не осталось ни слова, ни вздоха. Все балаганные паяцы, мистики, горлопаны, фокусники, невротики, звездочеты — все как-то поразбежались по заграницам… Или… у себя дома, в России, поперемерли и перевешались. …И, наверное, слава Богу, остались только простые, честные и работящие. Г…на нет, и не пахнет им. Я один только — пахну… Ну, еще несколько отщепенцев — пахнут…

Мы живем скоротечно и глупо, они живут долго и умно. Не успев родиться, мы уже подыхаем. А они, мерзавцы, долголетни и пребудут вовеки. …Всякая их идея — непреходяща, им должно расти, а нам — умаляться. …

— О, не продолжай, — сказал мне на это Розанов, — и перестань говорить околесицу…«

А в музее дома, рядом с удлиненным лицом С.А. Муромцева и безумными станками из кабинета труда поселковой школы 1930-х, — размещены поздние автографы классика, прости Господи. Ерофеев приезжал в гости и в последние годы, когда уже не мог говорить. И вклад в общий треп вносил письменно:

«Я стоял 25/XII в полуторачасовой очереди (известно за чем), и мужчина сказал: все, будет новая оттепель, выпускают Сахарова, а в новогоднюю ночь разрешили Жанне Бичевской петь «Шумел камыш».

На этой деревянной даче черновиками «муромцевской конституции» 1905 года начинался русский ХХ век. Здесь же запиской Венички он заканчивался. Уж как умел.

…Человек сорок сошлись вечером 23 июля в этом саду — на вторую акцию «Архнадзора» в защиту «последнего барака» самой дорогой столицы Европы.

Но это — только начало. «Новая газета» вернется и в этот дом, и к этой теме.

Елена Дьякова