Август 1991 года историки признают той искрой, которая запалила бикфордов шнур революционных перемен, завершившихся в 1993 году принятием новой российской Конституции. Рассказывает непосредственный участник тех драматических событий Сергей Александрович Филатов.
— Сергей Александрович, в вашей жизни было два Белых дома. В 1991 году вы, секретарь президиума Верховного Совета, Белый дом защищали...
— Когда объявился ГКЧП, я был в Железноводске с супругой. Там и другие депутаты отдыхали — Фима Басин, Катя Лахова. И утром рано жена мне говорит: мол, что-то такое непонятное по телевизору идет, целое утро «Лебединое озеро» показывают. А вскоре услышал первое сообщение ГКЧП. Сразу понял: переворот в Москве.
Взял трубку, звоню Хасбулатову. Долго телефон не отвечал, потом он берет трубку: «А, Сергей Александрович, добрый день! Что случилось?» Я говорю: «У нас-то ничего, у вас что случилось?» — «У нас, — говорит, — все в порядке». И смеется. Я говорю: «Телевизор включите, посмотрите. По-моему, у вас переворот». Включил он телевизор и побежал к Борису Николаевичу. Мы все рядом тогда жили в Архангельском. А я скорее в аэропорт. Во Внуково приземляемся. Смотрю в иллюминатор. Танки стоят — вот так прямо один к одному. Спускаемся. Все спокойно вроде. Нас встречает водитель и говорит: «Сергей Александрович, смотрите, мосовские, то есть цэковские, машины все стоят. Им шины прокололи». Едем. Я начинаю примечать: стоят танки, и некоторые свалены в кювет, у кого-то гусеница распущена. Ну, думаю, или неподготовленные они, или это специально ребята делают. Когда подъехали к Белому дому, дорога была еще свободна, но начали уже подносить деревья, всякий мусор.
Люди стали приходить к Белому дому. Надо было налаживать эфир, выдавать информацию, чтобы она пошла по стране. Что это путч, переворот! Вот этим я и занимался. Депутатов и многочисленных помощников начали посылать по вокзалам, в аэропорты, в воинские части, которые были около Москвы. Главная задача — разъяснить, что происходит, чтобы они не двинулись с места. Иначе война.
А потом танки начали двигаться. Причем если первый день все еще было нормально, то на второй день к вечеру внутри бронетехники появились какие-то неадекватные люди. Говорили, что они напичканы наркотиками. Стоишь прямо перед танком, а его задние вперед толкают. И стреляют. Причем трассирующими. Это мне по телефону Ефим Басин (председатель комитета по строительству, архитектуре и ЖКХ Верховного Совета. — «Итоги») говорил, которого мы послали навстречу бронетехнике.
Еще в первый день позвонил Хасбулатов: «Сергей Александрович, подходите к Борису Николаевичу, спустимся на лифте в подземный этаж». И в это время звонок из Казахстана: «Что у вас происходит?» Я начал рассказывать, что идет уничтожение нас, россиян, Верховного Совета и Ельцина. А те говорят, что, мол, сидим, заседаем, разделились 50 на 50. В общем, поругался с ними, потом побежал к Борису Николаевичу.
Борис Николаевич хорошо, молодцом держался, хотя немножко и бледноватый был. Мы, то есть Верховный Совет, постоянно заседали. Телеграммами я всех депутатов вызвал.
Ночью пришла тревога. Позвонил Назарбаеву. Спит, просил не будить. Вдруг телефонистка через 5 минут по спецкоммутатору мне перезванивает: «Сергей Александрович, я чувствую, какая-то обеспокоенность у вас. Мы разбудили Назарбаева». Я начал с ним говорить: мол, если не вмешаетесь, то черт знает что будет. Если у вас есть какое-то влияние на Крючкова и эту братию, скажите им, замолвите свое слово. Все республики молчат, как воды в рот набрали. Он звонил после этого. Видимо, тоже вложил свою какую-то лепту в нашу победу.
Интересного в Белом доме было много. В те дни приехали радиолюбители, более 30 человек, они по своим каналам информацию распространяли. Потом наконец включили громкую связь, ее, оказывается, не было в этом здании. И тогда белодомовские не только выступать начали, но и транслировали передачи, которые вела Бэлла Куркова, ребята из «Взгляда». Появились Ростропович, Шеварднадзе... А 24 августа приехал Эльдар Рязанов со своим последним фильмом «Небеса обетованные» и с артистами — участниками этого фильма. Было видно, с каким воодушевлением они шли на встречу с защитниками Белого дома. Мы открыли Большой зал Верховного Совета для всех желающих. Это было прекрасно. А потом я поехал домой спать.
Но за это время произошли и другие знаменательные события. 23 августа меня пригласили в представительство Узбекистана. И я понял по каким-то пока не очень видным приметам, что Советский Союз разваливается. А в последующие дни, когда республики стали выходить одна за другой на референдумы, я съездил в Армению и понял: да, это конец, Советского Союза больше нет. Такой эйфории я не видел даже в России.
— Прошло два года, и в 1993 году мы получили Белый дом другого розлива.
— Причин тут несколько. Шоковая терапия не нравилась никому, на этом играли реакционеры. Со 2 января 1992 года, когда начались реформы, мы стали все сильнее и сильнее расходиться с Хасбулатовым. И он все больше не просто критиковал все шаги Гайдара, а убийственно критиковал, выставляя его в неприглядном виде. Любимым выражением у него стало: «Мальчики в коротких штанишках» — это о правительстве Гайдара. Постоянно подчеркивал, что Гайдар в рыночной экономике ничего не смыслит, тем более до этого работал в журнале «Коммунист,» и многое другое. Часто подставлял подножки. На VI съезде народных депутатов (апрель 1992 года) призывал признать реформы неудовлетворительными, чуть ли не вредными. Но я все-таки уговорил президиум Верховного Совета принять на съезде декларацию с решением реформы продолжить.
— Какую альтернативу выдвигал Хасбулатов?
— Завуалированно, наверное, да, китайский путь. Не шоковую терапию, а постепенное движение к рынку. Но проблема в том, что исходные позиции были очень тяжелые: не было валюты, золото растрачено на одну треть, продовольствия нет, то есть надо срочно предпринимать какие-то шаги, экстренно просто! Денег Запад не давал, пока мы не начнем реформы.
А что такое рынок построить? Значит, надо банки создавать, надо прежде всего собственностью обеспечить людей. Без этого бессмысленно вообще что-либо делать.
В начале декабря 1991 года мы встречались с Борисом Николаевичем. Были все заместители Хасбулатова и он сам. Гайдара не было. Был, по-моему, Бурбулис. Борис Николаевич сказал, что положение тяжелое. Мы хотели начать реформы вообще с 15 декабря 91-го, но позвонил Леонид Кравчук и очень просил начать с нового года, потому что они хотели с нами идти параллельно. Мы согласились... У меня в голове свербело страшное выступление Абалкина, что на реформы нам понадобится 15 лет. А Гайдар обещал сжатые сроки. И мы с Борисом Николаевичем ему поверили.
— А почему Явлинскому не поверили?
— Он сам вышел из игры. Явлинский пришел в сентябре, на первое заседание Верховного Совета, уже после ГКЧП, и сказал, что время упущено, поэтому он не может реализовывать свою программу «500 дней», и попросил освободить его от должности вице-премьера и снять ответственность за экономическую реформу. Это был для нас шок. Мы уже изучили эту программу. Мы под нее готовили законы. Мы ему поверили, потому что сам Явлинский отличается тем, что у него всегда очень уверенный взгляд. Он умеет убеждать. Через некоторое время появился Гайдар, Геннадий Бурбулис представил его Ельцину. У него не было такой законченной программы, как у Явлинского, — тот заранее ее готовил вместе с академиком Шаталиным.
— Менее шоковая терапия?
— Тоже шоковая... И много там было сырого. В 90-м году я повез группу депутатов в США. Привезли 24 проекта законов, которые написал Явлинский по основополагающим элементам рыночной экономики: банковской системе, предпринимательству, собственности, банкротству. Сам Григорий Алексеевич в той поездке не участвовал. В Вашингтоне пришли в довольно крупный юридический институт. Меня поразило, что американцы сразу пригласили своих оппонентов — специалистов по европейской экономике. В Европе более мягкий, более социальный, что ли, рынок, а у американцев жесткий, непримиримый. Мол, выбирайте, что вам больше по душе. Так вот, и те и другие эксперты камня на камне не оставили от законов Явлинского.
У Гайдара первые шаги были рассчитаны на то, чтобы провести приватизацию, создать банковскую систему, кредитную систему и прочее, а все остальное надо было дорабатывать дальше. И мы до сих пор еще дорабатываем это все. У Явлинского последовательность была очерчена четче. Гайдар зачастую действовал по мере сермяжной необходимости. Обстановка заставляла. И забота была прежде всего о макроэкономике. Давила инфляция, временами достигая десятков процентов. Росли долги в госсекторе, и не хватало денег для расплаты. И советское наследство очень мешало. Каждый год коммунисты и номенклатура на съездах народных депутатов традиционно выбивали деньги на компенсацию потерь в сельском хозяйстве, на покупку зерна. Покупали исходя из расчета: тонна зерна на одного человека. А денег-то нет! Значит, появились долги и дикая инфляция. Гайдар считал, что цены поднимутся в три раза, а они поднялись в 30 раз. Это был неожиданный удар. Естественно, было много поводов, чтобы его критиковать. Но одно дело — критиковать, другое дело — тормозить эти процессы!
Колоссальные потери были при приватизации, когда мы уступили требованиям коммунистов, чтобы 50 или даже 75 процентов акций предприятий отходили коллективам. Директора-то красные очень ушлые были, с ходу начали строить кооперативы около заводов, качали деньги, а само основное предприятие оказывалось в убытке. И тогда под видом того, что акции, мол, ничего не стоят, начинали их скупать у сотрудников за копейки. Так у нас и появились настоящие собственники. Ладно бы предприятие заработало по-новому, но они стали использовать цеха как склады, в основном под аренду. Промышленность стала останавливаться. Кто мог это предусмотреть?..
Но винят во всем Гайдара. На самом деле надо было все распродавать, причем в открытую, на те же ваучеры.
— Последующие беды приватизации уже не на Гайдаре?
— Вы имеете в виду залоговые аукционы? Это Чубайс. 1996 год, когда мы начинали предвыборную кампанию, денег на нее не было. Я помню, я же был у Ельцина заместителем начальника избирательного штаба. Мы размещались в гостинице «Мир», а потом оттуда съехали: расплачиваться было нечем. Переселились в «Президент-Отель», потому что он находится на балансе Управделами. И наши новые бизнесмены, находясь в Давосе на экономическом форуме, договорились с Чубайсом, что, если пройдут залоговые аукционы, они дадут деньги на предвыборную кампанию. Вот и вся история! Президент вынужден был на это пойти. Я знаю Бориса Николаевича, ему, наверное, это было очень противно. Хотя крупный капитал, конечно, нужен был, он должен был сбалансировать саму власть в системе демократии. При наличии крупного капитала, и я надеялся на это, можно быстрее построить демократическую страну и, главное, добиться разделения властей и независимой судебной системы, что предохраняет прежде всего от них, от монополии власти. Но они начали с ума сходить, с первых дней захватывая все новые и новые куски крупной собственности, идя на сделки с властью. Вот мы и получили олигархию во власти.
Я не был в этом союзником Чубайса. Мне все это тоже было очень противно, но ведь уже и до него появилась семибанкирщина. Гусинский овладел телевидением, Березовский начал крутить свои дела с ОРТ... Причем не все зависело от цифр на бумаге. У Березовского особая система была. Он не приватизировал предприятия, он приватизировал людей. У него на телевидении акций было всего ничего, но он приватизировал ведущих. Они все на него работали. Это дешевле.
Особая статья — нефтяная отрасль. В нефтянку по большому счету нужно было вкладывать огромные средства. Там разруха царила полная. Да и нефть стоила тогда совсем мало. И нужно отдать должное и Ходорковскому, и Алекперову, и другим бизнесменам, они взялись тогда и эту область подняли...
— Вернемся в политику начала 90-х.
— 25 декабря 1992 года Борис Николаевич пригласил меня к себе в 7-й корпус санатория «Барвиха». Он был простужен, выглядел неважно. Сказал: «У вас, я знаю, серьезные разногласия с Хасбулатовым. Он-де даст вам работать. Хотел предложить вам должность руководителя администрации президента». Я дал согласие. Круг обязанностей обрисовался тремя главными направлениями: организация работы аппарата, кадры плюс создание системы госслужбы и взаимодействие с Верховным Советом. В тот период администрация объединяла и аппарат правительства. Но по настоянию Виктора Черномырдина вскоре их разделили, хотя у нас оставались все хозяйственные и кадровые вопросы. Администрацию президента укрупнили за счет введения в ее штат структур, которые раньше были самостоятельными. Тогда говорили, что до Филатова там работали 400 человек, а с его приходом стало 2200. Я и не предполагал, что за три года мне придется провести по поручению президента четыре реорганизации администрации.
— Это из-за известной приверженности Ельцина менять кадры?
— В большей степени да. Когда он в Москву приехал, практически всех секретарей райкомов не по одному, а по 2—3 раза поменять успел. Это его стиль работы такой. Такой командный, жесткий стиль работы. Когда я пришел главой администрации, многие недоумевали, как мы будем делить власть с помощником Ельцина Виктором Илюшиным. Но власть не у нас, а у президента. И тем не менее некоторые, особенно журналисты, эту тему подогревали. И однажды Виктор Васильевич предложил: «А давайте вместе выступим по телевидению и снимем все вопросы». Так и сделали. Ведь суть и сложность нашей работы состояла в том, чтобы создать группу помощников президента из хороших профессиональных специалистов, которые бы работали с президентом непосредственно по основным направлениям его деятельности — внутренней и внешней политики, национальной безопасности, со СМИ и политическими партиями. Аппарат же администрации должен был обеспечивать деятельность президента по всем направлениям, определенным Конституцией Российской Федерации. Мне кажется, такая система больше отвечала демократическому управлению президентом. В последующем Чубайс, став главой администрации, выстроил вертикаль, где стало более 10 заместителей руководителя администрации президента, не всегда сильных своим профессионализмом и интеллектуальностью.
По образованию я системщик. Вот и пришлось создавать систему работы администрации. Профессионализм кадров поначалу был низок. У нас в администрации из старых работников было 22 процента, в правительстве — 62. Многие пришли сюда на волне демократического прилива, преданные президенту-реформатору, но не имеющие навыков аппаратной работы. Была создана Академия госслужбы на базе бывшей Академии общественных наук при ЦК КПСС. Мы считали, что подготовка кадров для госслужбы должна быть под эгидой президента. Тем более что при многопартийной системе нужно было готовить кадры по заказу этих партий, которые по Конституции могли прийти к власти в стране или в регионе. Разгоралась негласная война между правительственными чиновниками и администрацией за право курировать работу Академии госслужбы. Сошлись на том, что Академия народного хозяйства, которой руководит академик Аганбегян, правительственная, а Академия госслужбы — президентская.
Работе в администрации мешали бесконечные разборки с Верховным Советом. Седьмой съезд народных депутатов в декабре 1992 года отправил в отставку Егора Гайдара. При этом Хасбулатов голосует за такой бюджет, который грозит гипергиперинфляцией. А президентские законы о реформах не проходят. Пытаясь выбраться из паутины, которой его опутал Верховный Совет, Ельцин готовит указ об особом порядке управления и уже рассказывает о нем по телевидению. Нужна сильная власть, страну лихорадит. Это март 1993-го. Борис Николаевич дает мне проект указа: «Завизируйте к 14 часам у Руцкого». Вице-президент Руцкой, ворча и матерясь, начал читать. «Слушай, я такой бред визировать не буду», — и отодвинул документ. Я попросил его внести свои поправки. Руцкой взял карандаш. Второй раз мы зашли к нему с Сергеем Шахраем. «Я визировать не буду и вам не советую», — заявил он, взял резинку и стер все свои прежние поправки. С тем текстом поехал в Верховный Совет и устроил там шоу, чтобы собрать внеочередной съезд для импичмента президенту. Хотя указ так и не был подписан.
Вообще Руцкой из героя — защитника Белого дома-91 довольно быстро превращался в завистника и противника президента. Когда Борис Николаевич поручил ему заниматься сельским хозяйством, он меня начал приглашать на свои совещания. Я на двух побывал и сказал: «Слушай, Саш, я эту порнографию выдержать не могу. Сплошной мат, сплошное унижение». А он считает, что хорошо с кадрами поработал, будет урожай. Написал после этого еще книгу большую о сельском хозяйстве.
— А его одиннадцать чемоданов с компроматом вас не касались?
— Слава богу, нет. Чемоданы Руцкого оказались пустышками, сработанными на базе оперативных данных МВД, наружки, прослушки. Домыслы, ничего не проверено и не доказано. Но нервы Борису Николаевичу потрепали тоже.
В самый пик противостояния с Верховным Советом, когда чуть было не объявили импичмент президенту, Ельцин весной 93-го добивается согласованного решения — идти на референдум. Четыре вопроса: о доверии президенту и реформам, о досрочных выборах президента и народных депутатов. Накануне голосования я поделился с Борисом Николаевичем, что знаю, как на референдуме проголосуют. «Как так?» — спрашивает. А я говорю, что Галя, моя жена, принимала роды у нашей кошки, и та принесла четырех котят: трех серых и одного черного, точно по формуле «Да-Да-Нет-Да». Борис Николаевич рассмеялся. Конечно, это шутка, но по жизни-то так и вышло.
— Но к осени уже было не до смеха.
— Это правда. К сентябрю 1993 года противостояние стало запредельным. Ельцин вынужден был готовить указ № 1400 о роспуске парламента, назначении новых выборов депутатов.
Когда Борис Николаевич подписывал его, я был у него в кабинете. Говорю: «Борис Николаевич, это очень опасный указ. Мы не готовы к тому, чтобы сейчас разгонять Верховный Совет». Встретил Коржакова на лестнице и спросил: «Саш, а ты как относишься к этому указу?» Говорит: «Указ правильный, надо давить, и со мной не надо на эту тему разговаривать». После этого мы с ним вообще не общались до 1995 года, когда появилась очень подлая сфабрикованная статья в «Российской газете». Там не называли мою фамилию, но намекали, что я «криминальная крыша» у каких-то бизнесменов. Я понял, откуда ветер дует. Звоню Коржакову: «Что ты глупостью занимаешься?» Подлый парень, не хочу о нем даже говорить...
Когда Борис Николаевич решил по указу собрать узкий круг, я позвонил Черномырдину, Ерину, Козыреву, Галушко и всем сказал: «Слушайте, надо остановить это безумие, решить все мирно». И со мной все согласились, за исключением Козырева. Борис Николаевич спросил на совещании: «Кто хочет высказаться?» Все молчат, я пытаюсь сказать, но он так зло правой рукой ударил в мою сторону: «Мне ваше мнение известно, помолчите». И все начали его поддерживать. Единственное, что решили: изменить дату роспуска ВС — не 19-го, а 21-го, потому что 19 августа и 19 сентября ассоциируются нехорошо.
— Вы сами говорили, что Хасбулатов вел себя все нетерпимее. А тут выступаете против подавления Верховного Совета. Нет противоречия?
— Я не против этого выступал. Тактически все должно быть подготовлено. Можете себе представить: выходит указ с явным нарушением Конституции, и мы точно знаем, что сидят наготове и Верховный Совет, и Конституционный суд, потому что им обо всем сообщили. Значит, все силы с той стороны в курсе дела. А мы не знаем, как к этому отнесется армия. Не знаем, как к этому отнесутся губернаторы. Но какую-то предварительную работу надо было делать. Ведь дело дошло до того, что у нас Кремль некому было охранять! Осталось 100 человек, а от нас требовали помощи и министерства, потому что там Руцкой своих рассадил с оружием в руках. И самое главное — сам Руцкой, который готов в любой момент принять должность президента и издавать указы. Ситуация складывалась трудно, каждый день собирались в правительстве. Черномырдин или Сосковец вели оперативку. Меры были, конечно, отвратительные. То, что отключили канализацию, отключили свет, телефоны, отключили все, выживая противников из Белого дома.
— Тут Лужков постарался?
— Нет. Это здание федеральное. Была проблема и с РПЦ, наши священники в основном все стояли на их стороне. Они были в Белом доме, видели, что там происходило. И, видимо, так настроили патриарха, что он прилетел из поездки по США очень встревоженный и возмущенный. Я понял, что надо его разубеждать. Позвонил митрополиту Кириллу, мы тогда в хороших отношениях были с ним, и сказал, что нам надо договариваться с теми, кто в Белом доме остался. И я предложил ему организовать встречу патриарха и президента, решить, как под эгидой патриарха провести переговоры. Борису Николаевичу обозначил время встречи с Алексием II. В четыре часа Его Святейшество в сопровождении митрополита Кирилла приехал в Кремль. Мы вчетвером сели в Екатерининской комнате. Борис Николаевич рассказал все откровенно, почему он пошел на этот шаг, как складывалась ситуация. Патриарх все понял. Сказал: «Нам надо уходить от гражданской войны, я готов возглавить переговоры. Кто будет от вас?» Ельцин тут же назвал состав делегации: Филатов, Сосковец и Лужков. Стали договариваться, кто будет от них. Звонит Черномырдин: «У меня здесь Абдулатипов и Соколов, два председателя палат, поговори с ними, может быть, они согласятся». У нас было одно требование: сдать оружие. Мы всех освободим. Но с оружием не можем освободить, потому что начинались уже вылазки всевозможные. Потом начали сигналы приходить, что на рынке продают оружие.
— Вы приезжали к Белому дому?
— Да, был. Там же в два часа ночи мы подписали в гостинице «Мир» первый протокол. И утром в 10 часов решили продолжить переговоры в Свято-Даниловом монастыре. Приехали, а никого нет с той стороны. Потом появляется первый зампред Верховного Совета Юрий Воронин: «Я уполномочен Верховным Советом. Никаких протоколов мы не признаем». Хотя перед этим их представители все согласовали с Хасбулатовым, с Руцким. В конце концов нам удалось договориться о том, что завтра наши эмвэдэшники и их люди пересчитают все оружие, опломбируют его печатями. Мы им включили все коммуникации. Они продолжали тянуть время, чтобы возбужденная толпа созрела для беспорядков.
От таких «переговоров» у патриарха стало плохо с сердцем. Начался мятеж, и его подавление шло два дня с использованием войск и техники. То, чего боялись в 91-м, произошло в 93-м. Мы поехали с Лужковым на Шаболовку объяснить по московскому каналу ТВ людям обстановку. «Останкино» уже отключили. После эфира приехал в Кремль, обстановка там напоминала военное время. Территория тускло освещена. Посреди Ивановской площади стоит вертолет, на котором прилетел Борис Николаевич. Армии еще не было. Мы вообще не ожидали ничего подобного, поэтому армия не была готова. Почти 5 часов искали Павла Грачева по всем видам связи. Потом армия начала подходить где-то в полдевятого вечера, бронетранспортеры, танки. И часть их пошла к «Останкино», потому что там настоящий бой к тому времени шел. Там генерал Макашов организовал бойню — будь здоров...
Надо было освободить все министерства от вооруженных людей Руцкого, а самое главное — надо было что-то делать с Белым домом. И вот в 2 часа ночи собрался Совет безопасности в кабинете у Грачева. Войска заняли все перекрестки. Я даже не мог пройти в Министерство обороны. Документ свой показываю — не пропускают, позвонили Грачеву, потом какой-то полковник вышел и провел меня туда. И так каждого члена Совета безопасности. Ровно в 2 часа в кабинет Грачева вошел Борис Николаевич. Там и было принято решение атаковать Белый дом рано утром, с тем чтобы оттуда их выбить всех.
...Хасбулатовцы на любую подлость шли. Первый шаг они сделали, когда объявили легитимным свой X съезд. На самом деле у них кворума не собралось. Тогда они лишили депутатских полномочий не явившихся на съезд сторонников Ельцина. Шаг противозаконный, тем более когда решается вопрос об импичменте. Позже я сказал Зорькину: «Куда вы смотрели? Сидели ведь там, видели, что кворума нет, тем не менее одобрили решение и об импичменте, и о назначении Руцкого и. о. президента». А когда появился фиктивный кворум, депутаты начали безобразничать. Все это на глазах у председателя Конституционного суда.
Ельцин настолько рассвирепел, что подписал указ о роспуске Конституционного суда. Я сказал: «Борис Николаевич, нельзя этого делать. Если еще Верховный Совет президент может распустить, то Конституционный суд — нет. Дайте мне два дня, я постараюсь, чтобы Зорькин ушел с этого поста». Уговаривал долго: уйди, дай возможность Конституционному суду сохраниться, останешься в КС простым судьей. На следующий день приносят мне его заявление, а сам он уехал домой болеть. Мы спасли Конституционный суд, потом его пополнили, и суд стал работать полноценно.
— Ельцин 91-го и 93-го — это разные люди?
— Характер один. Борис Николаевич был создан для боя, для критических ситуаций, хотя иногда способствовал этому, пытаясь своими действиями опередить события. Всегда хотелось сделать быстро... Да, за два года какие-то черты изменились. В 91-м — он бесспорный авторитет демократов, 100-процентный лидер. В 93-м — он президент вне партии, над партией. И вспомним его достойнейшую черту — милость к падшим, будь то мятежники из ГКЧП или Верховного Совета. Он мог легко менять кадры, но никогда не опускался до того, чтобы преследовать людей, даже много ему насоливших...
Олег Пересин
