Среди сотрудников легендарного Смерша (название военной контрразведки, сокращенное «смерть шпионам») было немало женщин. Анна Рудакова — одна из них, и она сама живая легенда. Лейтенант Рудакова лично печатала секретные донесения для Сталина и Берии, доставляла почту особой важности на фронт.
Ровесница революции (родилась в 1917 году и недавно отметила свой 100-летний юбилей), Анна Ильинична работала сначала машинисткой, потом секретарем на Лубянке. До сих пор на многие вопросы она отвечает уклончиво: «Я дала подписку о неразглашении. Она действует бессрочно».
В канун 8 марта обозреватель «МК» побывала дома у сотрудницы самой загадочной контрразведки мира.
Из досье «МК»: «За годы Великой Отечественной войны на территорию СССР было заброшено около 30 000 шпионов и диверсантов. С их помощью Гитлер намеревался переломить ситуацию. «Тайная война», которую вели шпионы в тылу, могла нанести вред бóльший, чем потери на всем фронте. Для их нейтрализации весной 1943 года в системе Наркомата обороны была создана новая спецслужба — Главное управление контрразведки, или Смерш. Возглавил его Виктор Абакумов, который подчинялся непосредственно Сталину».
Анна Рудакова живет в доме на Тверской, где когда-то давали квартиры многим сотрудникам госбезопасности, — в ста шагах от Кремля, в пяти минутах от того самого здания на Лубянке. Разговор она начинает с неожиданного признания:
— Я ведь раньше здание КГБ, как и все, обходила стороной. Одно слово «Лубянка» внушало страх. Я и подумать не могла, что когда-нибудь буду там работать.
— Страшно было идти туда в первый раз?
— Конечно. Я думала, что меня вызвали из-за моего начальника (что он что-то натворил). Тогда я работала на заводе Гознак, было мне всего 22 года. В то время многих вызывали, и они больше не возвращались. Поэтому я предупредила свою тетю: «Если не вернусь к 10 вечера, расскажи папе».
Зашла в приемную, сказала, кто я, а меня сразу на собеседование. И предложили работать. Как откажешь? Такое доверие мне оказали! Согласилась, конечно. Назначили зарплату в 400 рублей, небольшие по тем временам деньги. Но когда мне первый раз выдали конверт с деньгами, насчитала там 900 целковых; пришла в бухгалтерию, говорю: «Вы ошиблись. Тут много денег!» Оказалось, нам приказом как раз повысили зарплату. И на эти деньги можно было хорошо жить.
Нам разрешалось (с учетом нашей занятости) дистанционно делать заказы в специальном магазине. И в годы войны нам давали хорошие пайки. В общем, были свои плюсы в работе.
— Здание на Лубянке было еще и окутано мрачной мистикой. Какая там вообще была атмосфера?
— Ничего загадочного. Там всегда было полно народа, все куда-то спешили. Переходили из кабинета в кабинет. Жизнь там не останавливалась и с наступлением ночи. Поначалу у меня был перерыв с 16.00 до 20.00. Во время него ходила в кино, на танцы в наш клуб им. Дзержинского. А после 20.00 работала уже допоздна.
Вообще в 1938 и 1939-м годах было так: пока Берия на Лубянке сидит — и весь оперсостав сидит. Как он уезжает, так и нас тоже домой развозят.
— Его кабинет был рядом с вашим?
— Нет. Мы даже на разных этажах сидели. Но он иногда спускался к нам. Или, когда шел мимо, заглядывал, чтобы поздороваться. И кстати, только при нем нам каждый день в 11–11.30 приносили завтрак: бутерброды, чай или кофе. Мы ему нужны были, вот и заботился о нас.
— Боялись его? Вообще что это был за человек?
— Не скажу, что боялись. Внешний вид его скорее даже располагал. Насчет заглядывания в глаза и устрашающих фраз — с нами, машинистками и секретарями, он такое не практиковал. Мы просто делали свою работу, которая была чисто технической: напечатал, зарегистрировал, отнес туда-то, забрал оттуда-то. Что от нас могло зависеть? Зачем нас пугать?
— Как проходил ваш рабочий день?
— Когда была машинисткой при Берии, то целый день проводила сидя за столом. Иногда ко мне приходили сотрудники, диктовали свои донесения. Печатала я очень быстро, слепым методом, обучилась этому на курсах. Пальцы у меня были сильные, ловкие, они, казалось, без моего участия могли набрать нужный текст (может, поэтому у меня и сейчас руки такие, что могу ими любую работу сделать, несмотря на возраст!). Помарки допускались, хоть и не приветствовались. Если букву не ту напечатала, то аккуратненько вырезала дырочку на листе и на ее место приклеивала другую.
Сложнее всего было печатать спецсообщения Сталину. Требования были особые: лучшая бумага (белая, плотная), отступы на полях и ни одного исправления. Я много для генсека секретных бумаг подготовила...
Когда работала в секретариате управления Смерш, то часто выезжала на задания с секретными документами. У меня было удостоверение, которое позволяло пройти куда угодно без досмотра. Бумаги я возила в специальном портфеле. Машина (пользовались в основном ГАЗ-М) с водителем всегда была в моем распоряжении, охрана была.
Вообще у каждого сотрудника Смерш был пистолет. Я свой держала дома, в сейфе. Не любила оружие. Но у многих моих коллег в то время было по несколько пистолетов, и после войны они тяжело восприняли приказ Сталина сдать все оружие под угрозой тюрьмы.
— Был ли какой-то дресс-код?
— Ничего не говорили нам по поводу внешнего вида. Мы всегда были в военной форме, чтобы не отличаться от остальных. Я носила любимую гимнастерку. Когда выезжала в командировку, для конспирации надевала форму тех войск, которые мы, как выражались, оперативно обеспечивали.
Ну а прическу можно было делать любую, главное, чтобы волосы всегда были аккуратно прибраны.
— Личная жизнь, наверное, была под запретом? Да и было ли вообще время на нее на такой работе?
- Я со своим будущим мужем познакомилась как раз на работе. Он трудился начальником секретариата в спецотделе НКВД. Мы вместе с ним ходили в клуб, на обеды. А потом решили пожениться. Никто из руководства нам палки в колеса не вставлял, но никто и не поощрял. Вроде как «делайте что хотите».
Скоро мужа отправили в Монголию, на Халхин-Гол, где шли бои. Я попросилась туда же. Но я не воевала, а была делопроизводителем особого отдела НКВД второй танковой бригады. Там родила сына, а потом приехала в Москву, где появилась на свет дочь. И тут — война...
Детей я оставила своей тете, а сама вышла на работу в НКВД. За все время я ни разу больничный не взяла. Как только был создан Смерш, я стала работать именно при нем. Я хорошо умела стенографировать. Потому меня посылали на фронт в командировки.
— И что вы там делали? Кого записывали?
— Встречалась там с агентами военной контрразведки, они надиктовывали мне свои отчеты, которые я потом доставляла в Москву. Были случаи, когда я присутствовала на допросах немцев-шпионов и записывала все, что они рассказывали.
— А что они обычно рассказывали?
— С какой целью были переброшены, кем, когда. Некоторые их рассказы (это касалось высокопоставленных военнопленных) мне запрещалось записывать. Я должна была все, до единого слова, запоминать и потом устно передавать это своему начальству. Я выработала в себе способность: запоминать ровно на столько времени, на сколько нужно — то есть пока не передам это. А потом память все стирала, так сказать, самоочищалась. Так что я правда не помню ни одного секретного допроса пойманных Смершем шпионов.
Из досье «МК»: «За годы войны погибло около 6 тысяч сотрудников Смерша. Многих смерть настигла во время выполнения знаковых операций. Примечательно, что сотрудники Смерша занимались розыском и арестом руководителей рейха. Они же сопровождали секретные документы и ценности, найденные в подвалах Рейхсканцелярии».
Моя работа в Смерше закончилась, только когда он был расформирован приказом Сталина.
— То есть Смерш без вас не существовал ни дня?
— Выходит, что так. Но я ведь не была контрразведчиком, не ловила шпионов. Моя работа — бумаги, бумаги... Однако они порой определяли исход многих боев в годы Великой Отечественной.
— Какие отношения у вас были с главой Смерша Абакумовым?
— Что значит «какие»? Рабочие. Он — начальник, я — одна из множества подчиненных. В главном управлении военной контрразведки Смерш было примерно 12 отделов, в каждом свой собственный секретариат. Близко с Абакумовым я не общалась. Но я не помню, чтобы он кричал, топал ногами или вообще вел себя как-то непристойно. Строгий, скромный, обычно в черном костюме или военной форме. Бывало, улыбнется, когда столкнемся в коридоре.
— Говорят, что он был очень любвеобильным…
— Не знаю за Виктором Семеновичем такого. За мной он точно не ухаживал и за кем-то еще вроде тоже.
Он потом влюбился в сотрудницу нашего секретариата Смирнову и в итоге на ней женился. Одно время они даже жили в первом подъезде нашего дома, а потом переехали.
— Вы дружили с его женой?
— Понимаете, дружба как таковая в те времена у нас не то чтобы не приветствовалась, просто было не до этого. Война идет, все в напряжении.
— А какие все-таки отношения у него были с Берией?
— Они дружили. Мы это все видели и чувствовали. Но что произошло между ними потом, не знаю. Я старалась в такое не влезать.
— Когда Абакумова арестовали, вам было страшно за свою судьбу?
— Мы рассуждали так: если арестовали — значит, за дело. Никто не знал тогда, что именно ему предъявили. Но я была в шоке, когда его в итоге расстреляли. Я все время думала: если он совершил ошибку, то почему не дали шанс ее исправить?
Вообще все мы были под прицелом. Боялись доносов от соседей. И на меня, и на моего мужа писали заявления. Думаю, это из зависти. Был случай, когда сестра в электричке рассказала попутчице про то, что у родителей моей тети было собственное домовладение в центре Москвы (потом все национализировали). Так вот та написала донос: мол, у вас в НКВД работают домовладельцы, буржуи.
Поэтому я всегда старалась ничего ни с кем не обсуждать. Вообще.
— В те годы отмечали 8 марта?
— Конечно! Грамоты нам давали. Конфеты в подарок.
— Вы курили?
— Никогда не курила. Некоторые наши секретари и машинистки курили, но не я. В здании были специальные помещения для курения. Это вы спрашиваете, чтобы понять секрет долгожительства?
— Точно! Так он есть?
— Нет. Разве что любила всегда ходить пешком. Могла пройти много километров и не чувствовала усталости. Не любила объедаться, во всем соблюдала меру.
А вообще в моей семье все умерли рано. Я похоронила мужа 20 лет назад, вслед за ним всех своих детей... В общем, осталась одна. Но живу и стараюсь не унывать.
Ева Меркачёва
