О МОСКОВСКОЙ ШКОЛЕ № 12, расположенной в переулочке между двумя Арбатами, старым и новым, появился в расписании предмет, которого, кажется, еще нет нигде и который, по моему убеждению, через
Недавно я был в школе. Кроме того, я прочитал дневниковые записи новых уроков за пять лет — они составляют двадцать печатных листов. И сейчас не могу не удивиться: как же случилось, что такая важная мысль до сих пор никому не пришла в голову?
…Уроки идут не в классе, а в актовом зале. Константин Петрович Португалов, преподаватель нового предмета, приехал заранее, чтобы проверить аппаратуру. Вот и почти весь восьмой «А» собрался. Слово «почти» тут не случайно. Один ученик подошел к Константину Петровичу и тихонько сказал, что у него сегодня нет настроения быть на уроке. Причину эту нашли вполне уважительной и ученика отпустили.
Пока не прозвенел звонок, восьмиклассники вели себя совершенно нормально. Двое мальчишек старались задушить друг друга — им чуть было не удалось это сделать. Две девчонки гонялись за третьей, перепрыгивая через скамейки. У
Весь урок, все 45 минут восьмой «А» слушал запись Шестой симфонии Чайковского. В зале была не просто тишина — она все время сгущалась, сосредоточенность доходила до предела.
На следующем уроке симфонию обсуждали. Сам Константин Петрович взял себе — по часам — четыре минуты. Все остальное время говорили восьмиклассники. Я успел записать некоторые выступления.
— Я вот о чем думала, когда слушала симфонию… Человек стремится к счастью, чувствует себя счастливым. Но возвращается к действительности — и ему душно…
— Третья часть такая бурная, словно композитор старается
— Нет, третья часть не давит, это жизнеутверждение!
…А многие сверстники этих ребят (да и сверстники ли только?) не могут выдержать и десяти минут серьезной музыки. Им становится скучно.
Когда Константин Петрович начал свои уроки, ему было тридцать лет. По образованию он педагог (учитель французского языка), по профессии — редактор (на радиостанции «Юность»), по увлечению — любитель музыки. Образование, профессия и увлечение, соединившись в счастливом сочетании, и привели его к открытию.
Он пришел в школу, не совсем точно представляя себе результаты, которых он должен добиться. Одно было ясно: если человеку дали образование, но не научили любить музыку — значит, образование его неполноценно. Резко говоря, его обокрали. Ему недодали того, что положено получить каждому современному человеку.
Шел на ощупь. Одна из первых записей в дневнике:
«Я понял: большие куски музыки (»Ночь на Лысой горе«- 11 минут!) — ни в коем случае!»
Одиннадцать минут музыки — слишком много для семиклассников.
«Давать теорию или не давать? Если да, то сколько и в каком виде? Попробовали. Но „трехчастная форма“ с треском провалилась. Было нестерпимо скучно… Мы шли по тропе, давно уже проложенной многочисленными музыкальными школами».
«В первую очередь мы должны научить ребят искусству слушания, внимательного слушания музыки… Надо поразить, увлечь, потрясти!»
Однажды это удалось. Звонок с урока вызвал у ребят не радость, а раздражение. До чего же некстати! Не дослушали «Реквием» Моцарта. Это была первая победа.
А к концу года не меньше тридцати человек из сорока трех могли слушать серьезную музыку в течение двадцати пяти минут.
Я очень надеюсь на эти цифры. Думаю, что именно скромность результата целого года работы покажет читателю, за какое трудное дело взялся Константин Петрович. Тридцать человек могут тихо сидеть во время концерта… И все?
Да, такова и была программа-минимум. А программа-максимум?
Тут надо выписать из дневника Константина Петровича целую страницу. В ней — суть.
«Все дело в том, что не в музыке для меня основной смысл моей работы. Музыка для меня — тот инструмент, тот язык, которым я лучше всего владею. Мне просто легче, доступней, что ли, именно на этом языке излагать все свои сокровенные мысли.
Прежде всего я хочу научить ребят самостоятельному мышлению, хочу научить их видеть и слышать как можно больше, почти (по мере возможности) все, что их окружает. Воспринимать жизнь во всем ее многообразии, во всей ее сложности, во всей ее необъятной красоте и со всеми ее уродливыми проявлениями…
Я хотел бы приучить ребят к сложностям жизни на примерах искусства, отучив их от категоричности суждений. Во всем, с чем вы будете сталкиваться в жизни, прежде всего попытайтесь разобраться. Избегайте поспешных, односложных, однозначных, лобовых, банальных решений. Сначала изучите. И только вооружившись весомыми аргументами, берите на себя смелость что-либо отвергать. Не отождествляйте «мне нравится» с «хорошо», а «мне непонятно» — с «плохо».
А еще я учил их все явления в жизни связывать друг с другом, а искусство связывать с жизнью. Ибо именно умение связывать искусство с жизнью для меня и есть подлинное п о н и м а н и е искусства.
Вот ради чего я пришел в школу…«
— Позвольте, — скажет читатель. — Но ведь с такой же примерно программой мог бы выступить и литератор, и историк.
Верно. Мы имели бы дело с неважным педагогом, если бы его предмет, новый он или старый, был бы для него самоцелью. Музыка нужна не потому, что она — музыка и что стыдно не знать ее; и не для одного лишь увеличения душевного богатства (богатства этого прибавили бы и латинский, и логика, и, скажем, археология, но не вводить же их в школах!). Музыка необходима потому, что она воспитывает культуру чувства. А воспитание чувств в школе поставлено плохо. Уже давно, например, слышат нарекания литераторы. Преподавание литературы в том виде, в каком оно существует, обращается больше к уму и к памяти, нежели к сердцу.
В конце прошлого века иные педагоги считали, что непосредственно чувства воспитывают только религия и музыка. О религии теперь речи нет. Так, может, внимательнее присмотреться к музыке, попытаться ее использовать?
НА КАЖДЫЙ урок Константин Петрович шел, как исполнитель на концерт. Что его ждет — успех? Провал?
Новый предмет требовал новой методики. На музыкальных уроках учитель не может преподавать тем же способом, что и на уроках литературы. А как он должен преподавать?
Главное — не превратиться в толкователя музыки. Музыка льется из души в душу. Композитор — исполнитель — слушатель. Четвертый — лишний. Ну конечно, несколько слов относительно истории создания произведения не помешают. Но — такт, мера, деликатность, осторожность! Объяснять ребятам, что именно должны они почувствовать, пока слушают музыку? Что ж, на следующем уроке они, пожалуй, расскажут про «борьбу светлых и темных сил». Получат свои пятерки и тройки. Но не узнают, как может музыка волновать…
Константин Петрович верит музыке и ребятам, их способности воспринимать прекрасное. Больше музыки, меньше разговоров о ней! Постепенно сложилось примерно такое соотношение (по моим прикидкам): 70 процентов урока — на музыку, 20 процентов — ребятам, десять — учителю.
Константин Петрович никогда не позволяет себе привести класс к единой точке зрения, подвести его к ответу (что считается верхом педагогического искусства в иных методиках). Музыка — не шарада, у нее нет ответа. Ее содержание далеко не всегда может быть выражено однозначно. Важно слушать и думать. Лишь бы она не оставляла тебя равнодушным. Лишь бы тебе захотелось услышать ее во второй раз и в третий.
Схематически методику Константина Петровича можно было бы описать примерно так.
Один учитель приходит и говорит: «Запомните, дважды два — четыре». Другой задает вопрос: «Сколько будет дважды два? Подумайте… Нет, не пять, подумайте еще. Правильно, четыре! Молодцы».
А здесь, на музыкальных уроках, происходило нечто принципиально иное. Словно учитель восклицает: «А вы знаете, оказывается, два можно помножить на два… Ужасно интересно! Давайте поговорим на эту тему!» — и не то что не требует ответа, но даже и вопроса не задает. Увлекательно, и все.
Ребята говорят, а Константин Петрович сидит в записывает их мысли. Две девочки попросили разрешения говорить не при всех, а после урока: «Мы очень волнуемся». Ладно. Пришли после уроков, Константин Петрович выслушал их и записал. И все
Казалось бы, что хорошего может выйти из такого странного метода преподавания? А выходит вот что.
В конце второго года Константин Петрович задал ребятам простой вопрос: «Кто ваш любимый композитор?»
Он не ставил научных экспериментов, у него не было «контрольных» классов. Но каждый учитель легко может проверить Константина Петровича. Пусть попросит своих восьмиклассников назвать любимых композиторов. Я провел такой опрос дважды. В одном случае после исключения из списков композиторов-песенников остались три имени, в другом — пять. Восьмой «А» Константина Петровича назвал сорок имен — не просто знакомых, а именно любимых, с перечнем любимых произведений и объяснениями.
Еще раз напомню: это обычные восьмиклассники; они не учатся в музыкальных школах и двумя годами раньше считали, что те, кто слушает серьезную музыку, просто притворяются, будто им интересно.
ЭТА СТАТЬЯ должна была бы появиться еще два года назад, да Константин Петрович не позволял. Никого не пускал на уроки и никому не позволял писать о них. Слишком много было неясного, непроверенного. Теперь он «выпустил» уже шесть классов. Одних он учил любить музыку три года, других — два, уж как там получалось с балансом уроков. Сейчас закончили программу еще два класса. Они были доведены до такого состояния, что им не страшен никакой посетитель. На урок мог прийти кто хочет — ребята не обратят внимания на постороннего. Что им случайный посетитель по сравнению с чудом Чайковского? Вот почему эта статья стала наконец возможной.
Уроки ведет один Константин Петрович, но теперь уже обидно, что он работает один. Обидно за тех ребят, что окончат школу и ни разу в жизни не напишут сочинения, как у Константина Петровича — «О Квинтете Шостаковича».
Может быть, найдутся и другие энтузиасты? А может, они уже есть, да вот, подобно Константину Петровичу, все
Ведь и преподавание литературы утвердилось в школе не сразу. Появилась литература — появились и соответствующие уроки. Если бы в прошлом веке музыка так же окружала человека, как в нынешнем радио, кино, телевидение, — сегодня не пришлось бы делать открытие, его наверняка сделали бы сто лет назад, и музыкальные уроки нынче были бы естественны и обязательны. Но теперь время пришло. Пора учить наших детей не только читать, считать и писать, но и слушать.
Симон Соловейчик
«Комсомольская правда», 1967 год, 21 ноября
