Смертельно больному Ивану Ильичу в повести Льва Толстого было заметно, что окружающие относятся к нему по-особенному.
Подобно тому, как сам Иван Ильич выработал определенное отношение дистанцирования к проблемам, препятствующим «приятностям» его пути, окружающие иначе стали смотреть на Ивана Ильича, зная о его недуге.
Для жены он становился помехой, какой нередко она представлялась прежде ему самому. Она ворчала на неисполнение мужем предписаний докторов. На болезнь мужа глядела как на временное помутнение, которое муж своей безалаберностью превращает в нечто более тяжелое.
Жена, Прасковья Федоровна, даже подчеркивала супругу: «Да там уж отчего бы то ни было, только так ты никогда не выздоровеешь и мучаешь нас».
«В суде Иван Ильич замечал или думал, что замечает, то же странное к себе отношение: то ему казалось, что к нему приглядываются, как к человеку, имеющему скоро опростать место; то вдруг приятели вдруг начинали дружески подшучивать над его мнительностью…».
Лишь слуга Герасим не участвует во всеобщей фальшивой игре. Он не из тех, кто «вздыхает и думает про себя: когда же черт возьмет тебя!», но и не обещает ему горизонтов, где «наверное, вообще не надо будет умирать». Ему в радость облегчить участь тяжело больного человека, удовлетворив даже в ущерб сну его каприз – дать подержать ноги на своих плечах.
Верно, Герасим надеется на такое же отношение к себе умирающему. Но еще вернее, что для Толстого Герасим – такое же воплощение неиспорченного простого народа, как Платон Каратаев в «Войне и мире».
Он от природы добр и прост и не растерял этих качеств в пронизанном лицемерием светском обществе.
Надо отметить, что хорошо, что еще жена Ивана Ильича не приказала выпороть слугу за то, что он вредит барину. Зато «безвредны» она и все те, кто не умел понять Ивана Ильича и просто по-детски пожалеть его в предзабвенные часы.
Однако Иван Ильич сам выбрал себе такое окружение, для большинства которого умирающий он – или докука, или трамплин.
Даже последнее причастие от жены выглядит формальностью, в которой она проявляет заботу, а он, негодник, делает одолжение.
Отсюда и истошные предсмертные вопли Ивана Ильича, а не только от боли физической: он рожден в одиночестве и умирает в еще большем одиночестве, в сознании, что никто его не понял и не хотел понять (может, даже он сам), хотя его дом полон людьми.
Несладкая правда, но вкупе с сочувствием и заботой – то малое, что могли дать родные и друзья Ивану Ильичу, и без чего его оставили.
Ринат Камалиев
