Общество. Насколько легко мы вступаем в контакт с окружающими нас людьми, на улице, в общественном транспорте, в магазине? Пожалуй, не так легко, как могло бы показаться. Предположу, что большинство из нас старается избежать всякого общения, спрятавшись за гримом безразличия. Кто-то сухо «агакает» на вопросы людей, показывая, что он не готов к более глубокому разговору с незнакомым человеком. И это странно, ведь мы живем в одном пространстве, в одном времени. Не поспоришь с тем, что мы живем и в век беспорядка – и ограбят, и побьют, не успеешь и глазом моргнуть. Это сделало нас настороженными, подозрительными и, в конце концов, равнодушными. Мы везде видим опасность, подвох и если незнакомый заговаривает с нами, мы ищем кучу причин убежать, испариться. Мы попросту идем мимо, даже, если видим, что человеку действительно плохо, мы прячем глаза, и думаем, что кто-то другой ему обязательно поможет, а кто–то другой думает также, и в итоге имеем то, что имеем!
Зачастую мы думаем лишь о том, что подумают люди о нас, а не о том, чего хочет сделать наша душа и инстинкт.
Расскажу Вам про небольшой отрезок моей жизни, который дал мне понять, кто я.
Поступив намедни в госпиталь, в результате переохлаждения и, зайдя в палату, во мне раздался уверенный внутренний голос: «Я даже разговаривать здесь ни с кем не стану, уйду в себя (подумаешь, всего полмесяца помолчу)». Наивно, Наденька, очень наивно.
Итак, одна из лучших клиник города, с самыми опытными докторами и профессорами и многолетней практикой, палата № 12, восемь коек и восемь больных женщин.
День первый «Престарелые соседи»
Лежа на своем койко-месте около окна, из которого был виден лишь небольшой клочок сада Университета, и перелистывая страницы Ремарка, я молча, наблюдала за кистью неизвестного художника, рисующего картину маслом под названием «Палата № 12».
Подавляющим большинством палаты были престарелые женщины. Я думала, все бабушки одинаковые, но эти были настолько разные – три планеты, и этого нельзя было не заметить.
Первая, на кого я обратила внимание, была баба Лида - типичная «бабушка» из деревни, которая есть у каждого ребенка. Невысокая, уже растущая «вниз»; в фартучке и в платочке на голове, она походила на «сдобную булочку»; добрая, простая, даже, можно сказать, миловато «непутевая». Она с трудом передвигалась по палате, держась за поручни рядом стоящих кроватей и, очень тяжело дышала, практически задыхаясь. Подолгу она смотрела в окно, будто кого-то ждала и часто восхищалась пейзажами, предоставленными нам для обозрения. И, как многие бабушки, она любила пожаловаться на жизнь, повозмущаться, поругать власть и медсестер, рука которых была не так уж легка, и предвестником ее тяжеловатого характера был, пожалуй, ее нос, походивший на маленький крючок (сказок начиталась).
Другая бабушка, Зинаида Дмитриевна, (иначе не скажешь) почему- то напомнила мне себя в будущем - интеллигентная дама с высшим образованием, учитель со стажем в 44 года, воспитанный и сдержанный человек. Баба Зина высоко на лбу закалывала свои длинные каштановые волосы на шпильки, как и я, любила литературу в широком ее понимании, как и я, даже диагноз у нас, как оказалось позже, был одинаковым. Она, почему-то, подолгу могла на меня глядеть, задаваясь неизвестным мне вопросом, но я чувствовала, что мне ничего не угрожает. В ней было как-то все по-родному, по доброму. Я видела в ней полную гармонию мыслей и действий. Зинаида Дмитриевна пришлась мне по душе, несмотря на то, что я с ней даже не разговаривала.
Но как известно, в любой сказке есть хорошие герои, и не очень.
Так вот, этим самым «не очень» героем, мой взгляд, явилась третья бабушка, имени которой я в принципе не знала, поскольку она его не оглашала. Могу сказать лишь то, что фамилия у нее была нерусская. Когда я впервые услышала ее реплики, обращенные в сторону бабы Лиды, у меня было чувство непонимания – «ну Вам - то какое дело?», она одна из тех, которые вечно знают больше всех и пытаются вечно научить других, вставляя свое мнение везде, где надо и не надо. Она много возмущалась, злилась, умничала и лицо ее, почему-то, не выражало то, что должно выражать лицо бабушки – доброту и заботу, мирный и мудрый взгляд, напротив, это была эдакая старуха Изергиль.
Помимо ветеранов труда в комнате были две женщины, придававшие более яркие краски в наш натюрморт. Одна из них, светленькая, как солнце, со звонким ярким смехом, как колокольчик была весьма общительна и любила пошутить. На досуге она вязала что-то детское из темно-желтых ниток. Вторая женщина лет тридцати пяти, была более сдержанной, но не скупой на внимание к нашим старушкам. Мне сразу отметилась ее внешность - она выглядела ухоженной непогодам: солярий, здоровые длинные темные волосы, модная одежда (несмотря на то, что в больнице обычно носят домашние «портки»), свежий маникюр (пусть и наращенный), милые черты лица. Ее возраст выдавала только местами не совсем эластичная кожа. А в остальном в ней все было чинно и приятно.
Бежевые стены, высокие потолки, старые тумбочки, неудобное расположение кроватей и постоянно дождливая погода за окном как-то давили на настроение. И в первый же день мне жутко захотелось домой, я злилась и даже пропустила пару слезинок, но я знала, что завтра уже будет легче – надо просто привыкнуть.
День второй «Взятие Бастилии»
На следующее утро, я осталась наедине со старостью и со всеми вытекающими из этого тяготами, поскольку одну из девушек выписали, другая отпросилась домой на выходные. С утра я была еще «в домике» - молча, читала книгу, рылась в телефоне, смотрела в потолок, выходила разговаривать в коридор. Тоска набирала обороты: метания по коридору, от постели до кресла, от палаты до столовой - вот и вся активность, которую можно было придумать, поскольку на улицу больных, конечно же, не пускали.
Постепенно в палате начало веять изменениями. Моим бабушкам стало чего-то не хватать - они маялись не только от болезни, но и от недостатка внимания, которое они получали от молодых соседок, и постепенно их взгляды все чаще были обращены в мою сторону. И меня это начинало пугать!
Баба Лида без стеснения сразу приступила к контратаке и переехала ко мне поближе, на соседнюю кровать. Таким образом, я лежала между «сдобной доброй булочкой» и Изергиль. Отлично устроилась! Я успокаивала себя, как могла, «ну ладно, - думала я, - сказать свое имя это еще не беседы об огороде, советском времени, и первомае».
Вечером, с 5 до 7 часов, обычно мы встречались с родными. Заметив меня с молодым человеком, баба Зина по моему возвращению поинтересовалась: «Муж приходил, али молодой человек?» Я ответила так, чтобы избежать дополнительных вопросов, и тут понеслось.
После ужина, где мне был прописан «щадящий стол» (будь он не ладен) в виде горошницы и чего-то, похожего на мясо, я возвращаясь в палату, обратила внимание, что Зинаида Дмитриевна сидит на том же кресле и тихо, скрывая свою печаль, плачет. Конечно, я не могла пройти мимо и не поинтересоваться причиной расстройства.
«Да…что-то сгрустнулось», - с какой дикой тоской в глазах ответила мне учительница, по-прежнему, прикрывая морщинистой ладонью заплаканные глаза. Будучи изначально скупой на сочувствие и сострадания, я лишь неуверенно потрепала ее за плечо: «Все будет хорошо, все будут здоровы и это главное!» и скрылась из зоны досягаемости, чтобы побыть наедине с собой. Но далеко ли убежишь от себя? Меня посетило ощущение, будто на меня возлагалась ответственность перед всем миром за то, чтобы бабушки в этой палате ни в чем не нуждались.
Разумеется, я понимала, что им нужно с кем-то поговорить, их глаза так и молили о внимании, но я по-прежнему, была не готова к душещипательным беседам.
Немного погодя, баба Зина извинилась за то, что я видела ее печали и слезы, объяснив все это переживанием за своего правнука, Ромочку. В этот момент сработал какой-то рефлекс и, недолго думая, я отрыла на своем компьютере папку с фотографиями и начала ей показывать своих маленьких племянников. Она улыбалась со сдержанным интересом воспитанного человека. Баба Лида тоже заинтересовалась и попросилась к нам, поймав волну, я также показала мою Родину - самые большие болта в мире, свои достижения, родителей. Мы сели рядом, и некоторое время смотрели фотографии втроем. Естественно, Изергиль сидела как вкопанная на своей кровати, ее лицо выражало лишь сердитость, притворное безразличие и, наверное, непонимание, зачем показывать чужим людям своих родных, семью, тем более маленьких. Но я знала, что все делаю верно, это был самый актуальный антибиотик для одиноких и старых сердец.
Как немного надо им, престарелым, прожившим эту нелегкую жизнь, родивших не одного ребенка и вырастивших не одного внука, и не получающим, к сожалению, должного внимания…Совсем немного заботы, звонка, разговора, понимания и ласки.
День третий «Учительница»
Скитаясь по коридору и не зная, чем себя занять, я взяла компьютер и решила записать свои мысли относительно моего пребывания на больничном. Баба Зина, проходя мимо, вновь спросила меня: «Студентка или работаешь?» (она как-то продуманно подходила к разговору со мной - по одному или паре вопросов в день), и здесь завязался долгий разговор о моей молодой жизни, начинаниях, зарождающейся личной жизни и еще максималистских порывах, а потом, и о ее нелегкой судьбе.
Я была немного взволнованна, но легка. Мы с собеседницей будто перенеслись в иное измерение, где нет остальных больных, медсестер, уколов, шприцов и белых идеально круглых таблеток, только два человека, случайно попавших в одну больницу, в одну палату, в одно и то же время. У меня возник громадный интерес и желание продолжать ее слушать, она умела говорить, ее речь лилась, словно написанный рассказ, видимо любовь к литературе не проходит даром. Бабушка рассказала мне много: как переживала войну вместе со своей большой семьей; как тяжело вспоминать убийства и мародерства фашистской нации; как в застуженное время года они жили в землянках, выкопанных их матерями, так как отцы были на фронте. Как мать героически спасала своих детей, по-пластунски ползая за продовольствием во время бомбежек; рассказала о том, как вышла замуж и вслед за которым поехала в Сибирь; о том, как много значит для нее понятие «школа», и какой смысл имела школа в те годы; как сильно она любит своего годовалого правнука; и все переживала за то, что не вовремя она загремела в больницу – дома же муж один остался. Удивительная женщина, удивительные русские женщины вообще.
День четвертый «Рашида»
И теперь стало даже легче просыпаться:
- «Доброе утро!», - я говорила всем и видела в ответ улыбку, радость и человеческое тепло. Стало как-то легче общаться. Я ухаживала за бабульками, как за родными, ну что мне стоило прикрыть окно, позвать врача, набрать воды, занять очередь на сбор крови…стало весело, стало свободно. И я это сделала сама, потому что слушала свое сердце.
Только вот Изергиль, по-прежнему, сдержанно таила в себе неприступность. Ей даже стало намного хуже, ей кололи какие-то препараты, от которых ее постоянно тошнило, и она валялась, неподвижно, как матрац. Мне было жаль ее. К ней приходила толи невестка, толи просто знакомая, с которой они подолгу что-то обсуждали. И вот только из этих разговоров (поскольку ты невольно становишься слушателем), можно было что-то понять и узнать о ней. Таким образом, я резюмировала, что у нее была больная дочь, с которой она полжизни проходила по больницам, добиваясь государственной помощи (может, оттого она так и обозлена на всех, что всю жизнь ей приходилось выживать и биться?). Возможно, есть и сын - она так лихо болтала на родном языке, не совсем понятном, либо татарском, либо, вовсе, на монгольском. Внешность ее меня иногда даже пугала, она была, скажем прямо, некрасива – у нее были огромные щеки бардового оттенка, маленькие узкие глаза в очечках, на голове ее редко встречали волосы, и злые, действительно злые глаза. И звали ее, как оказалось, Рашида. Другими словами, мне стало жаль ее от всей души. У нее не было одной груди, понятно, что это последствия рака. Но неистовая сила духа, стойкость и эрудиция, резкость слов и суждений заставляли ее еще и уважать.
День пятый «Истина»
«Как странно, - подумала я, - что попала в палату с одними бабушками и еще более странно то, что у меня была возможность перейти в другую палату на легальных условиях, но я осталась здесь до конца».
Мы стали больше походить на волков, немногие готовы помочь человеку, которому просто одиноко, да что там помочь, просто улыбнуться, а мы же ходим по улице с угрюмым видом, торопимся все куда-то, и если человек идет и просто улыбается – мы решаем, что у него проблемы с головой. Особенно наша помощь нужна тем людям, которые остались одни, они попросту всеми забыты, их дети звонят им раз в две недели, месяц, возможно, и в год, хорошо, если присылают деньги им на счет, но запечатать бандеролью объятия и тепло своего сердца, благодарные слова они не могут. Под зоной риской те старички, которые еле-еле передвигаются по проспекту со своей тростью, и рюкзаком на спине, которые явно уже никуда не торопятся, им уже некуда торопиться. Они дарили нам жизнь, а потом проливали за нее кровь.
Я сама звоню родителям не каждый день и слова любви говорю лишь по «праздникам». Я не знаю, отчего так тяжело говорить теплые слова родным, я не раз задавалась этим вопросом, и пыталась узнать мнение других на этот счет. И оказалось, многие мои знакомые находятся в аналогичном состоянии.
«Проявление уважения и внимания - вещь благодарная» - вот какую истину я открыла для себя, пусть в 23 года, но лучше поздно, чем никогда.
Выписка
На восьмой день меня выписали. Я очень обрадовалась такому быстрому результату, поскольку врачи грозились двумя неделями. Теперь мне кажется, что этому поспособствовало мое радушное внутреннее состояние, оптимистичное настроение, доброе отношение к другим людям.
Когда я сообщила, что в обед уже покину палату, бабушки сначала порадовались за меня, а потом заметно сгрустнули. Я старалась не показывать своей радости, поскольку им, больным, еще предстоял долгий отдых в окружении капельниц.
И вот, когда я, пройдя последние процедуры, стала собирать вещи, я почувствовала слежку – баба Зина не сводила с меня своих уже мокрых глаз.
Я взяла сумки в руки, встала и пожелала всем скорейшего выздоровления. Выйдя из палаты, я увидела Зинаиду Дмитриевну, сидящую у окна. Я тихо подошла к ней:
«До свидания, баба Зина!» - лучистой улыбкой отозвались эти слова во мне.
«Уже уходишь, так скоро…девочка моя, хорошая…» - потекли слезы ее – «Я так привыкла к тебе, и как мы будем без тебя!»
Я обняла старушку. Как билось ее, казалось бы, уставшее сердце!
« Я напишу о вас в своей книге!» - уверенно заявила я.
«Какая же ты умница, какие молодцы твои родители, что воспитали такую дочь!»
Она предложила обменяться номерами телефонов, и, мы пообещали звонить друг другу.
Тут вышла «сдобушка», она сказала мне добрые напутственные слова, я обняла и ее…
«Выздоравливайте и не скучайте!»
И я не знаю, как скоро их выписали, получила ли баба Лида обещанную врачом операцию на сердце в лучшей клинике города, как правнук Ромочка добрался до дома из Сочи и как поживает дедушка, будут ли они вспоминать обо мне…
Общество. Насколько легко открыться человеку и помочь раскрыться ему, и понять, что ты и он не одиноки. Это необходимо каждому из нас.
