— Давайте начнем с детства. Страна узнала всю вашу семью из-за фильма «Печки-лавочки»…
— Люди обычно меня сравнивали с мамой, указывали на внешнее сходство. Мне хотелось быть похожей только на отца. Но люди-то говорили: «Ой, вылитая мама». Первым моим жизненным преодолением было понять, как с этим справиться. Но потом стали говорить уже по-другому: внешне она в маму, а по характеру — в отца. Я зацепилась за это. Так пошло мое изучение родителей в глубину. В основном отца, конечно.
— Сколько же вам тогда лет было?
— Папа умер в 1974-м — значит, шесть. Я в школу пошла и все время думала о своих родителях. Папа родом из Сибири. Вы знаете, у меня к маме здесь есть претензии: мне очень жаль, что она не возила нас к бабушке в Сибирь с самого детства. Там же, в Сростках, огромное количество наших родственников, целое село. Но я все равно к этому пришла, просто позже. Сейчас я стала тесно общаться с Алтайским краем, с музеем-заповедником… Ой, я опять про отца, ничего?
— Все-таки давайте о маме, она же юбилярша.
— Да, о маме. Я стала похожа на маму, когда она уже была в возрасте, ну, как сейчас. Зато моя сестра Мария похожа на маму именно в молодости, просто один в один. Они и фигурой похожи, губы похожи, носы… А я в молодости похожа на молодого папу. И еще очень на папу похожа старшая его дочь Екатерина Васильевна. Вы еще не запутались?
— Нет. А почему вы внутренне не хотели быть похожей на маму?
— Первые десять лет после смерти папы у меня был отчим — Михаил Агранович, потом институт и еще один отчим — поляк. Потом у меня родился сын, а у мамы началась история с Бари Алибасовым. То есть так прошли 20 лет моей жизни. Ну и первая моя реакция в осознанном возрасте — неприятие…
— Когда появился Агранович, вам сколько было лет?
— Семь. У меня никакого момента осуждения его нет. Я помню, что он у меня был с 1-го по 10-й класс.
-То есть был вам практически как отец?
— Да, выполнял все функции. Но дело не в этом.
— И все-таки в душе вы не могли простить, что Лидия Николаевна так быстро вышла замуж после смерти отца?
— Вы знаете, что мне сказали в Сибири? Я туда стала приезжать, и как-то женщины местные мне говорят: «А ведь он любил Лидию Николаевну». И слово «любил» так, со значением. Я даже подумала: это что, ирония? Они же чтут Василия Макаровича больше, чем маму, тем более она несколько раз выходила замуж. А им эта история не очень на сердце ложится. И вот я в этом внешнем диссонансе внутри себя стала искать свою любовь к маме. То есть иду к почитанию ее через отрицание, представляете? Значит, что-то он в ней находил! Мы же все-таки родились, и не дурочки, образование получили. Я очень надеюсь на генотип отца, на его сибирский характер. Был бы жив отец, он бы подсказал и с работой бы помог… Но я стала искать, что же у меня от мамы. Она всегда говорила про себя, что была мальчишница, хулиганка. Жила в ленинградском дворе в самом центре города. Неподалеку жил Анатолий Ромашин, а в соседнем подъезде актер Сергей Филиппов, помните? Так вот, мама девушка была задорная. То есть я поняла, откуда у нее это актерство. Дальше я узнала про ее студенчество. Она и там была заводила, зажигалка, сорвиголова в каком-то смысле. Многие персонажи сохли по этой красавице-блондинке, которая была такая живая вся, совсем не снежная королева. Может быть, думаю, это отца привлекло, она же такая открытая была.
— Но, судя по ее ролям, которые она играла вместе с Василием Макаровичем, — «Печки-лавочки», «Калина красная», — Лидия Николаевна кажется такой мягкой, добродушной, домашней, домовитой… Или это все так здорово сыграно?
— Мне верится, что папа, как будто бы взяв материал в виде мамы — актерский, женский, будущей матери своих детей, — будучи человеком традиционным, что называется, стал ее воспитывать в этом направлении. А любая женщина с радостью откликается на истинные какие-то вещи, нормальные, человеческие — женственность, материнство… Я по себе могу судить.
— У вас что, домострой в семье был?
— Можно и так сказать.
— Значит, Василий Макарович слепил Лидию Николаевну, словно Галатею. И она ему не перечила?
— Еще раз поймите: любая женщина ищет этого состояния хотя бы в подсознании, а многие с удовольствием такими становятся. Так уж устроено небом, природой: мужчина — голова, женщина — шея. Сейчас-то все перевернуто, и шея — без глаз, без ушей, без рта, даже без мозгов — становится главой. Мама прожила с папой чуть меньше десяти лет, и я думаю — это был самый счастливый период в ее жизни. Именно тогда она себя по-настоящему ощутила женщиной и матерью.
«Брак-то у тебя один, с Василием Макаровичем, он на небесах заключен. Зачем же ты?»
— Когда Василия Макаровича не стало, что тогда было с Лидией Николаевной?
— Я этот момент не помню. Помню, нас даже куда-то отвезли. Было очень тяжело, приехала бабушка, папина мама. Всё на сердечных каплях. Не приведи бог, я даже не хочу эту одежду на себя надевать, чтобы понять, как все переживалось. Потом, когда у мамы это состояние прошло, она избрала себе какой-то другой путь. У нас появился новый человек, Михаил Агранович, очень известный кинооператор. Вначале я его приняла, потому что была слишком маленькая. Нас, как говорится, никто и не спросил. Вроде все нормально: не пьет, не бьет, не курит… Мама с Аграновичем ночевали всегда в разных комнатах, общей спальни не было. Это хороший ход на самом деле — чтобы не травмировать детей. Но потом уже, с годами… Кстати, это я их развела. Там была замешана одна знаменитая актриса. Я все поняла и маме сказала… Это так больно! Он же стал родным для нас, научил меня машину водить. Ну и потом мама с Мишей расстались.
— Мама очень это переживала?
— Да, конечно. Потом она уехала сниматься в Польшу, залечивать душевную травму и окунулась туда с головой. А через два-три года мама спрашивает нас с Машей: «Вот есть в Польше один человек, вы не против, если он к нам переедет?» Он был художником-постановщиком. А тут лихие 90-е, все закрутилось. У Маши какая-то биржа с Боровым, а я, вы не поверите, когда открылся железный занавес, рванула по Америкам. То есть мама осталась одна, а была ведь еще довольно молодой женщиной, чуть постарше меня нынешней. Вот и занялась своей женской долей, но это уже не при мне произошло. А польский товарищ здесь не выдержал. Не мог работу найти, обстановка давила. Конечно, он был личным маминым шофером, это понятно. Как сейчас помню: они рассекают на «Ладе» — не то на «пятерке», не то на «семерке». Мама венчалась с этим поляком, это меня возмутило: он католик, она православная. Она же умудрилась и Аграновича окрестить! Ну, а я во время венчания подумала: «Брак-то у тебя один, с Василием Макаровичем, он на небесах заключен. Зачем же ты?» Помню, несла я свечу, а она у меня в руках сломалась. Я потом поняла, что это был знак. У него все время депрессия была, и меня это ужасно раздражало, я старалась там не находиться. А потом мы как-тоеле-еле этого отчима под белые польские ручки взяли и отсюда выперли.
— А он цеплялся до последнего?
— Да, злился чего-то. Жалел, наверное, что столько лет здесь, в России, потерял. Но я его не сужу абсолютно. А дальше была эта мамина связь с Алибасовым, у всех просто волосы дыбом встали. Потом мама еще в некоторых интервью подтверждала: мол, да-да-да, он отдаленно мне Василия Макаровича напоминает. У меня аж все охладевало. Люди подходили, говорили: как так можно сравнивать?
«Мама очень хотела мальчика, а родилась я. Может, из-за этого все так получилось…»
— Вы об этом маме говорили?
— Ну как вам сказать… Мы с мамой никогда не сидели даже вот так, как с вами, не общались по душам. Она человек авторитарный, ей попробуй скажи что-то поперек.
— Неужели ничем не делились?
— Нет, я, к сожалению, лишена этого. Очень сожалею. Но это характер. Она в свои 75 просто на подъеме, любой молодухе фору даст. Она вообще дома не сидит, в месяц раза два обязательно куда-нибудь уедет.
— И вы даже не знаете куда?
— Нет, конечно. Но она этими поездками заряжается. У нее был период: стало плохо с сердцем. Она раз в год по весне ложится на профилактику, все-таки возраст. Так ей после больницы сказали: лежи и не вставай, только горизонтальное положение. Тогда я поняла, что для нее это просто смерти подобно.
— Но, когда она так лежала, ваши отношения стали ближе хотя бы в тот момент? Вы же к ней приходили, навещали.
— Знаете… Когда я вышла замуж и родила ребенка, она почему-то не приняла моего мужа. А я встала на его сторону и до сих пор стою. Это наш внутренний конфликт, который мы тоже никак не можем преодолеть. Мы все старые стали за это время, и я уже не молода, и супруг мой еле дышит. Нет, у него генетика нормальная, но… Правильно говорят, что людей может примирить либо болезнь, либо старость. Но зачем нам всем доводить себя до этого состояния?! С другой стороны, я не смогла стать каким-то объединяющим звеном. Мне для того, чтобы разобраться в семейной ситуации с кем то, надо было разобраться в самой себе. Поэтому мы сделали отсюда ноги, уехали в Сергиев Посад на целых 18 лет.
— У Маши более близкие отношения с Лидией Николаевной?
— Да, и это для меня абсолютная загадка. Действительно, они идут рука об руку по жизни. Мне кажется, я знаю почему. Мама мне говорила, что Маша была первым, желанным ребенком. А вот второй ребенок, я, возник очень неожиданно. Мама очень хотела мальчика, а родилась я. Может, из-за этого все так получилось…
— Но ведь у Лидии Николаевны есть и старшая дочь, здесь тоже большая драма.
— Да, для меня это пункт № 3. Если мы говорим, что грехи родителей ложатся на детей… Мы не знали, что это за Настя. Это была тайна какая то: человек появляется, исчезает… Потом эта тюрьма… И когда я стала уже постарше, посамостоятельнее, начала искать Настю. Она как раз отсиживала свой срок несчастный. Я нашла адрес, с ней списалась, помогала. Видимо, столько холода у меня было в душе, хотелось теплоты, помочь кому-то. Так что я нашла то, что искала. Мы с Настей близки. А вот Маша с ней не общается.
— Настя приедет к Лидии Николаевне на юбилей?
— Давайте начнем с детства. Страна узнала всю вашу семью из-за фильма «Печки-лавочки»…
— Люди обычно меня сравнивали с мамой, указывали на внешнее сходство. Мне хотелось быть похожей только на отца. Но люди-то говорили: «Ой, вылитая мама». Первым моим жизненным преодолением было понять, как с этим справиться. Но потом стали говорить уже по-другому: внешне она в маму, а по характеру — в отца. Я зацепилась за это. Так пошло мое изучение родителей в глубину. В основном отца, конечно.
— Сколько же вам тогда лет было?
— Папа умер в 1974-м — значит, шесть. Я в школу пошла и все время думала о своих родителях. Папа родом из Сибири. Вы знаете, у меня к маме здесь есть претензии: мне очень жаль, что она не возила нас к бабушке в Сибирь с самого детства. Там же, в Сростках, огромное количество наших родственников, целое село. Но я все равно к этому пришла, просто позже. Сейчас я стала тесно общаться с Алтайским краем, с музеем-заповедником… Ой, я опять про отца, ничего?
— Все-таки давайте о маме, она же юбилярша.
— Да, о маме. Я стала похожа на маму, когда она уже была в возрасте, ну, как сейчас. Зато моя сестра Мария похожа на маму именно в молодости, просто один в один. Они и фигурой похожи, губы похожи, носы… А я в молодости похожа на молодого папу. И еще очень на папу похожа старшая его дочь Екатерина Васильевна. Вы еще не запутались?
— Нет. А почему вы внутренне не хотели быть похожей на маму?
— Первые десять лет после смерти папы у меня был отчим — Михаил Агранович, потом институт и еще один отчим — поляк. Потом у меня родился сын, а у мамы началась история с Бари Алибасовым. То есть так прошли 20 лет моей жизни. Ну и первая моя реакция в осознанном возрасте — неприятие…
— Когда появился Агранович, вам сколько было лет?
— Семь. У меня никакого момента осуждения его нет. Я помню, что он у меня был с 1-го по 10-й класс.
-То есть был вам практически как отец?
— Да, выполнял все функции. Но дело не в этом.
— И все-таки в душе вы не могли простить, что Лидия Николаевна так быстро вышла замуж после смерти отца?
— Вы знаете, что мне сказали в Сибири? Я туда стала приезжать, и как-то женщины местные мне говорят: «А ведь он любил Лидию Николаевну». И слово «любил» так, со значением. Я даже подумала: это что, ирония? Они же чтут Василия Макаровича больше, чем маму, тем более она несколько раз выходила замуж. А им эта история не очень на сердце ложится. И вот я в этом внешнем диссонансе внутри себя стала искать свою любовь к маме. То есть иду к почитанию ее через отрицание, представляете? Значит, что-то он в ней находил! Мы же все-таки родились, и не дурочки, образование получили. Я очень надеюсь на генотип отца, на его сибирский характер. Был бы жив отец, он бы подсказал и с работой бы помог… Но я стала искать, что же у меня от мамы. Она всегда говорила про себя, что была мальчишница, хулиганка. Жила в ленинградском дворе в самом центре города. Неподалеку жил Анатолий Ромашин, а в соседнем подъезде актер Сергей Филиппов, помните? Так вот, мама девушка была задорная. То есть я поняла, откуда у нее это актерство. Дальше я узнала про ее студенчество. Она и там была заводила, зажигалка, сорвиголова в каком-то смысле. Многие персонажи сохли по этой красавице-блондинке, которая была такая живая вся, совсем не снежная королева. Может быть, думаю, это отца привлекло, она же такая открытая была.
— Но, судя по ее ролям, которые она играла вместе с Василием Макаровичем, — «Печки-лавочки», «Калина красная», — Лидия Николаевна кажется такой мягкой, добродушной, домашней, домовитой… Или это все так здорово сыграно?
— Мне верится, что папа, как будто бы взяв материал в виде мамы — актерский, женский, будущей матери своих детей, — будучи человеком традиционным, что называется, стал ее воспитывать в этом направлении. А любая женщина с радостью откликается на истинные какие-то вещи, нормальные, человеческие — женственность, материнство… Я по себе могу судить.
— У вас что, домострой в семье был?
— Можно и так сказать.
— Значит, Василий Макарович слепил Лидию Николаевну, словно Галатею. И она ему не перечила?
— Еще раз поймите: любая женщина ищет этого состояния хотя бы в подсознании, а многие с удовольствием такими становятся. Так уж устроено небом, природой: мужчина — голова, женщина — шея. Сейчас-то все перевернуто, и шея — без глаз, без ушей, без рта, даже без мозгов — становится главой. Мама прожила с папой чуть меньше десяти лет, и я думаю — это был самый счастливый период в ее жизни. Именно тогда она себя по-настоящему ощутила женщиной и матерью.
«Брак-то у тебя один, с Василием Макаровичем, он на небесах заключен. Зачем же ты?»
— Когда Василия Макаровича не стало, что тогда было с Лидией Николаевной?
— Я этот момент не помню. Помню, нас даже куда-то отвезли. Было очень тяжело, приехала бабушка, папина мама. Всё на сердечных каплях. Не приведи бог, я даже не хочу эту одежду на себя надевать, чтобы понять, как все переживалось. Потом, когда у мамы это состояние прошло, она избрала себе какой-то другой путь. У нас появился новый человек, Михаил Агранович, очень известный кинооператор. Вначале я его приняла, потому что была слишком маленькая. Нас, как говорится, никто и не спросил. Вроде все нормально: не пьет, не бьет, не курит… Мама с Аграновичем ночевали всегда в разных комнатах, общей спальни не было. Это хороший ход на самом деле — чтобы не травмировать детей. Но потом уже, с годами… Кстати, это я их развела. Там была замешана одна знаменитая актриса. Я все поняла и маме сказала… Это так больно! Он же стал родным для нас, научил меня машину водить. Ну и потом мама с Мишей расстались.
— Мама очень это переживала?
— Да, конечно. Потом она уехала сниматься в Польшу, залечивать душевную травму и окунулась туда с головой. А через два-три года мама спрашивает нас с Машей: «Вот есть в Польше один человек, вы не против, если он к нам переедет?» Он был художником-постановщиком. А тут лихие 90-е, все закрутилось. У Маши какая-то биржа с Боровым, а я, вы не поверите, когда открылся железный занавес, рванула по Америкам. То есть мама осталась одна, а была ведь еще довольно молодой женщиной, чуть постарше меня нынешней. Вот и занялась своей женской долей, но это уже не при мне произошло. А польский товарищ здесь не выдержал. Не мог работу найти, обстановка давила. Конечно, он был личным маминым шофером, это понятно. Как сейчас помню: они рассекают на «Ладе» — не то на «пятерке», не то на «семерке». Мама венчалась с этим поляком, это меня возмутило: он католик, она православная. Она же умудрилась и Аграновича окрестить! Ну, а я во время венчания подумала: «Брак-то у тебя один, с Василием Макаровичем, он на небесах заключен. Зачем же ты?» Помню, несла я свечу, а она у меня в руках сломалась. Я потом поняла, что это был знак. У него все время депрессия была, и меня это ужасно раздражало, я старалась там не находиться. А потом мы как-тоеле-еле этого отчима под белые польские ручки взяли и отсюда выперли.
— А он цеплялся до последнего?
— Да, злился чего-то. Жалел, наверное, что столько лет здесь, в России, потерял. Но я его не сужу абсолютно. А дальше была эта мамина связь с Алибасовым, у всех просто волосы дыбом встали. Потом мама еще в некоторых интервью подтверждала: мол, да-да-да, он отдаленно мне Василия Макаровича напоминает. У меня аж все охладевало. Люди подходили, говорили: как так можно сравнивать?
«Мама очень хотела мальчика, а родилась я. Может, из-за этого все так получилось…»
— Вы об этом маме говорили?
— Ну как вам сказать… Мы с мамой никогда не сидели даже вот так, как с вами, не общались по душам. Она человек авторитарный, ей попробуй скажи что-то поперек.
— Неужели ничем не делились?
— Нет, я, к сожалению, лишена этого. Очень сожалею. Но это характер. Она в свои 75 просто на подъеме, любой молодухе фору даст. Она вообще дома не сидит, в месяц раза два обязательно куда-нибудь уедет.
— И вы даже не знаете куда?
— Нет, конечно. Но она этими поездками заряжается. У нее был период: стало плохо с сердцем. Она раз в год по весне ложится на профилактику, все-таки возраст. Так ей после больницы сказали: лежи и не вставай, только горизонтальное положение. Тогда я поняла, что для нее это просто смерти подобно.
— Но, когда она так лежала, ваши отношения стали ближе хотя бы в тот момент? Вы же к ней приходили, навещали.
— Знаете… Когда я вышла замуж и родила ребенка, она почему-то не приняла моего мужа. А я встала на его сторону и до сих пор стою. Это наш внутренний конфликт, который мы тоже никак не можем преодолеть. Мы все старые стали за это время, и я уже не молода, и супруг мой еле дышит. Нет, у него генетика нормальная, но… Правильно говорят, что людей может примирить либо болезнь, либо старость. Но зачем нам всем доводить себя до этого состояния?! С другой стороны, я не смогла стать каким-то объединяющим звеном. Мне для того, чтобы разобраться в семейной ситуации с кем то, надо было разобраться в самой себе. Поэтому мы сделали отсюда ноги, уехали в Сергиев Посад на целых 18 лет.
— У Маши более близкие отношения с Лидией Николаевной?
— Да, и это для меня абсолютная загадка. Действительно, они идут рука об руку по жизни. Мне кажется, я знаю почему. Мама мне говорила, что Маша была первым, желанным ребенком. А вот второй ребенок, я, возник очень неожиданно. Мама очень хотела мальчика, а родилась я. Может, из-за этого все так получилось…
— Но ведь у Лидии Николаевны есть и старшая дочь, здесь тоже большая драма.
— Да, для меня это пункт № 3. Если мы говорим, что грехи родителей ложатся на детей… Мы не знали, что это за Настя. Это была тайна какая то: человек появляется, исчезает… Потом эта тюрьма… И когда я стала уже постарше, посамостоятельнее, начала искать Настю. Она как раз отсиживала свой срок несчастный. Я нашла адрес, с ней списалась, помогала. Видимо, столько холода у меня было в душе, хотелось теплоты, помочь кому-то. Так что я нашла то, что искала. Мы с Настей близки. А вот Маша с ней не общается.
материал: Александр Мельман
