Четвертого ноября страна отмечаля День народного единства. Однако праздник, которому уже пять лет, до сих пор «народным» не становится. И это при том, что некий общественный заказ на патриотические ценности в России ощущается вполне явно. Может быть, дело в том, что заказ этот, условно говоря, «не оформлен»: мы до сих пор не знаем, кого же считаем патриотом и как этот человек должен вести себя в публичной жизни. Патриотизм" и «патриот» относятся к идеологически отмеченным словам и выражениям, поэтому обсудить их смысл очень трудно: спокойный академический тон сразу сменяется возбужденным и настороженным. Давайте попробуем удержаться в рамках спокойствия и обратимся для этого к самым простым и очевидным источникам — к словарям. Слово «патриот», по данным «Этимологического словаря русского языка» Макса Фасмера (М.: Прогресс, 1967), впервые употребил Петр I. Это заимствование из немецкого Patriot или из французского pаtriote — «сын отечества». Слово происходит от латинского patriota, а оно, в свою очередь, от греческого patriotеs — «земляк, соотечественник». «Этимологический словарь русского языка» А.Г.Преображенского (М., 1958) возводит первое употребление слова «патриот» не к царю Петру лично, а к «петровской эпохе». Вот Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. (М.: «Русский язык», 1980). «Патриот, патриотка, любитель отечества, ревнитель о благе его... Патриотизм — любовь к родине. Патриотический, отечественный, полный любви к отчизне». * * * Абсолютно все русские словари советского времени определяют патриотизм так же, как и Даль, — любовь к родине. Но обнаруживается важная особенность. С годами и переизданиями из словарных определений патриотизма исчезает смысл жертвенности. Начнем с непременного «Ожегова». «Патриот. Человек, одушевленный патриотизмом. Патриотизм. Преданность и любовь к своему отечеству, к своему народу, готовность к любым жертвам и подвигам во имя интересов своей родины». (Словарь русского языка. Составил С.И.Ожегов. — М.,1953). Такое определение вызывает вопрос, который вряд ли кто решился бы задать вслух в пятьдесят третьем году. Да и теперь как-то неуютно себя чувствуешь. Но все-таки: а если к жертвам готов, но не к «любым»? Допустим, сам погибнуть согласен, а чтобы дети погибали — нет. Или даже так: в бою убить готов, а пытать в застенке или начинять автомобиль взрывчаткой — ни за что. Ведь если к «любым», то патриоты — это какие-то монстры, готовые пожертвовать своей и чужой жизнью и всем на свете. Патриот как «ревнитель о благе отечества» — это понятно. И красиво. Патриотизм как «готовность к любым жертвам» — совершенно непонятно. Но в сталинско-советской атмосфере понимать надо было другое. И все понимали: ты — жертва. Если патриот, то пожертвуешь собой сам. Если «враг народа», то пожертвуют тобой. Антоним к «патриоту» — «враг народа». * * * С середины семидесятых годов, когда этот антоним уже не подразумевался, в изданиях Ожегова «готовность к любым жертвам и подвигам» исчезает из определения. В семнадцатитомном Словаре современного русского литературного языка (М.-Л., Издательство АН СССР, 1959. Том 9) готовность к жертвам есть, но характеризуя «патриота», авторы деликатно умолчали о «любых». «Патриот. Человек, любящий свое отечество, преданный своему народу, готовый на жертвы и совершающий подвиги во имя интересов своей родины». Тоже спрашиваешь себя: а если отечество люблю, но подвиги не совершаю, тогда как? Все-таки в жизни не всегда, к счастью, есть место подвигам. В словарной статье ответ на этот вопрос дал драматург Александр Островский. Реплика его персонажа из пьесы «Правда — хорошо, а счастье — лучше» приведена в качестве иллюстрации, но она полностью перечеркивает приведенное авторами определение слова «патриот». [Платон:] «Всякий человек, что большой, что маленький, — это все одно, — если он живет по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает свое дело себе и другим на пользу, — вот он и патриот своего отечества». А с «патриотизмом» в этом капитальнейшем словаре вышло смешно. «Патриотизм. Любовь к своему отечеству, преданность своему народу, готовность к любым жертвам и подвигам во имя интересов своей родины». Сразу же вслед за грозным и торжественным определением идет забавный и шокирующий иллюстративный пример: «Заступники отечества были немного простоваты... Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществе. Пушкин. Рославлев». Интересно знать, абсурдный контраст возник нечаянно или нарочно? Затем приведена двусмысленная фраза из Ленина, которого назвать патриотом в смысле любви к России язык не повернется: «Патриотизм — одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками обособленных отечеств». Что значит здесь слово «глубоких»? Похоже, что «трудноискоренимых». В статье «Ценные признания Питирима Сорокина», откуда взята фраза, непосредственно за ней сказано: «К числу особенно больших, можно сказать, исключительных трудностей нашей пролетарской революции принадлежало то обстоятельство, что пришлось пройти полосу самого резкого расхождения с патриотизмом, полосу Брестского мира. ...мы, марксисты могли ждать только от сознательного авангарда пролетариата понимания той истины, что мы приносим и должны принести величайшие национальные жертвы ради высшего интереса всемирной пролетарской революции» (ПСС, т. 37, с. 190). Ленину противоречит следующий пример — из Калинина: «Мы должны воспитывать всех трудящихся в духе пламенного патриотизма, в духе безграничной любви к своей родине». (Калинин. «О комсомольском воспитании»). Так что же такое патриотизм — глубочайшее чувство, закрепленное веками, или плод комсомольского воспитания? Это, впрочем, риторический вопрос, потому что понятно главное: пока большевики рвались к власти, патриотизм им был без надобности, а когда дорвались, то кинулись воспитывать «пламенный». Потом вступает красный граф Алексей Толстой с определением патриотизма из «Книги для детей»: «Патриотизм — это не значит только одна любовь к своей Родине. Это гораздо больше... Это — сознание неотъемлемости от Родины и неотъемлемое переживание с ней счастливых и несчастных ее дней». А что такое «сознание неотъемлемости»? Не сказал же мастер слова: «чувство причастности» или «ощущение сердечной связи». Нет, обратился к разуму. Человек сознает свою неотъемлемость от страны. Почему? Не по любви, потому что любовь — это «гораздо меньше». По-моему, Толстой хотел перефразировать знаменитое определение Алексея Хомякова, но проговорился. Хомяков не пользовался словом «патриотизм», он писал так: «Отечество... Это та страна и тот народ, создавший страну, с которыми срослась вся моя жизнь, все мое духовное существование, вся цельность моей человеческой деятельности. Это тот народ, с которым я связан всеми желаниями сердца и от которого оторваться не могу, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло» (Полное собрание сочинений, 1861, т.1, с. 92). * * * В Академическом словаре русского языка (1959, под редакцией А.П.Евгеньевой, то же самое в
Елена Иваницкая
