Пелевиноведческая прогулка
28 ноября 2004
Вчера я решил проигнорировать посещение аспирантско-студенческой конференции МФТИ, где, по идее, должен был выступить с докладом. «Будет полно других докладчиков,» успокоил себя я. Вместо этого у меня была запланирована прогулка по центру города с исследовательской целью совсем не по теме моей кандидатской работы: я хотел посмотреть пелевинскую Москву.
Творчество Виктора Пелевина оценивают по-разному. Я считаю, что книгам Пелевина, как правило, недостает глубины. Но (помимо того, что я не могу не испытывать личной симпатии к человеку, который ценит музыку Pink Floyd и прозу Набокова) мне нравится роман «Чапаев и Пустота», так что я даже понемногу собираю о нем кое-какой справочный материал. Потому я и решил вчера пройтись по Москве, чтобы посмотреть места, упомянутые в тексте романа.
В то время, как в 218 аудитории Нового Корпуса МФТИ студенты и аспиранты собрались слушать свои доклады и зав. кафедрой, наверное, уже вовсю говорил вступительную речь, я вышел из метро на станции «Тверская» и уверенно зашагал от центра, к первому пункту своего литературного паломничества: броневику напротив музея современной истории России. Один из самых впечатляющих образов романа в самом его конце: герой в 1995-м году выходит на Большую Никитскую улицу и видит там броневик Чапаева из 1919-го: он «стоял как раз на том месте, где я ожидал его увидеть, и снежная шапка на его башне была именно такой, какой должна была быть. Его мотор работал » Можно интерпретировать это как видение окончательно сошедшего с ума героя, но, тем не менее, по крайней мере один революционный броневик в Москве имеется. Может быть, и не Чапаева (у Пелевина, насколько я помню, башня на броневике была одна, а тут я увидел две башни), но из тех самых времен. Если я не ошибаюсь, одно время рядом с броневиком находился раскуроченный троллейбус в память о событиях 1991-го года, ГКЧП и свержении советской власти. Жалко, что троллейбус убрали: через сто лет, следовательно, в жизни москвичей будет одним историческим призраком меньше, и жизнь в этом городе будет чуть скучнее, чем могло бы быть.
Броневик был покрыт снегом и смотрел давно ослепшими фарами на увешанную рекламой Тверскую.
Потоптавшись вокруг, я пошел (мучимый легкими угрызениями совести по поводу семинара) обратно к Пушкинской площади. Там (вероятнее всего, в ноябре или декабре 1994-го) Семён Сердюк пил, сидя на лавочке, портвейн «Ливадия» и видел логотип «Макдональдс» прямо над корпусом «японского джипа-амфибии с большой лебедкой на носу». И хотя знаменитый, самый большой в мире «Макдональдс» никуда не делся, остальные московские реалии успели сильно измениться за 10 лет: ушли в небытие «длинные батареи бронированных киосков», отмерло понятие «новый русский». Поменялись на крышах зданий и надписи «на каком-то диком воляпюке "SAMSUNG", "OCA-CO A", "OLBI"», которые могли видеть Сердюк и перескочивший из 1919-го года в 1995-й Петр Пустота. Выйдя на площадь, я осмотрелся: если глядеть в ту же сторону, что и Пушкин, то на месте, где много-много постсоветских лет была реклама "Coca-Cola", теперь красуется «Яndex" и его вечный антипод "Rambler" на крыше дома напротив. Исчез с крыш Пушкинской площади и Samsung. Однако, расположение вывесок тех лет не кануло в небытие: один мой друг до сих пор хранит у себя газетную вырезку 1994-го года, где известные московские памятники сняты на фоне крупноформатной рекламы:
Далее я свернул на Тверской бульвар, с которого начинается и которым заканчивается действие романа: «опять был февраль, сугробы и мгла На скамейках сидели те же неподвижные старухи; вверху, над черной сеткой ветвей, серело то же небо, похожее на ветхий, до земли провисший под тяжестью спящего Бога матрац».
Приятные сюрпризы не заставили себя долго ждать. Я был практически уверен, что все упомянутые Пелевиным здания действительно существуют в Москве, знал я и про мемориальную доску с именами двух персонажей романа: Жербунова и Барболина, революционеров в первой главе и санитаров психиатрической лечебницы в остальных главах. Но когда совершенно неожиданно для себя я увидел ту доску (я почему-то считал, что она на 50-м доме, а доска оказалась на 20-м), когда высеченные на мраморе имена из романной реальности вдруг оказались в реальности моей, я испытал удовлетворение столь сильное, что тут же подумал: «вот! цель прогулки достигнута!»
Дом №20, на котором находится эта доска невысокий, в наше время довольно невзрачный дом, на мой взгляд, не тянущий на «дом градоначальника». Надо бы навести справки по поводу всей этой истории кто был московским градоначальником в 1917-м году и жил ли он в доме №20 на Тверском. Меж тем, в романе есть вот такие строки: «Мы стояли на Тверском бульваре, возле дома градоначальника. Медленно падал крупный снег. Барболин [был] уже на улице. Жербунов пожал мне руку и вылез. Машина тронулась».
Происходило всё это уже после революции (по моим расчетам, год действия 1919-й), и Пустота явно имел дело с мертвецами.
Чуть дальше по курсу я обнаружил и «дом №8 по Тверскому бульвару», «семиэтажный доходный дом», в котором жил Григорий фон Эрнен, в первой главе пригласивший Петра к себе в квартиру на пятый этаж. Дом этот полностью соответствовал описаниям: центральный подъезд, высокие потолки и выходящие на бульвар балкончики. На один из этих балкончиков выходил Петр и в одной из квартир пятого этажа произошло убийство и игралась в четыре руки несуществующая фуга Моцарта.
В наши дни в доме находится, кажется, какая-то фирма, и пройти внутрь для того, чтобы сравнить описанное расположение комнат с реальным для меня, естественно, не было вчера никакой возможности. Я походил туда-сюда, зашел через арку во двор (там не было ничего интересного, если не считать того, что со спины этот дом выкрашен в желтый цвет) и зашагал дальше к Большой Никитской улице, в переулках которой рядом с Консерваторией должно было находиться кафе «Музыкальная табакерка».
Найти это кафе сейчас нет никакой возможности: в этом районе находится огромное количество ресторанов и кафе, а в романе нет точных указаний на место. Наверное, точное положение «Музыкальной табакерки» мог бы подсказать только сам Виктор Олегович. Прогулявшись по Никитской, я отправился на квартиру.
К сожалению, я не успел навести справки относительно географии старой Москвы, чтобы уточнить, где раньше стоял памятник Пушкину, на месте которого в наше время «зияние пустоты странным образом казалось лучшим из всех возможных памятников» и Страстной Монастырь, на месте которого Петр Пустота тоже увидел «пустоту, чуть прикрытую чахлыми деревьями и безвкусными фонарями». В следующий раз, значит, надо будет исправить оплошность.
Продолжение следует
