«Страсти Христовы»
12 ноября 2004
Вчера вечером пересмотрел «Страсти Христовы» на DVD. Сильный фильм! Весной была шумиха по его поводу, и трудно было дать ему объективную оценку. Вообще, конечно, определить, какое место займет в истории искусства то или иное произведение, можно минимум лет через 2030. Было бы интересно посмотреть «Страсти Христовы» через 30 лет, как сейчас мы смотрим «Страсти по Матфею» Пазолини, слушаем «Иисус Христос Суперзвезда» Уэббера Райса или читаем «Человек из Назарета» Берджеса. Однако, пересмотренные по крайней мере через несколько месяцев после ухода с экранов кинотеатров, «Страсти » для меня продолжают оставлять след в душе.
Уже можно сказать, что фильм этот не принадлежит к категории тех, которые достаточно посмотреть один раз. Ряд сцен, таких как смерть Иуды, «коронование» Христа, распятие (начиная с прибивания к кресту и заканчивая падением капли из облака) и оплакивание создают образные «зацепки», которые заставляют вспоминать фильм как красивый после его просмотра. Изучение полотен художников, попытки создать на экране атмосферу работ Караваджо дали плоды: каждая из перечисленных сцен словно живописное полотно.
Один мой знакомый сказал, что ему будет неинтересно смотреть фильм, автор которого называет себя ортодоксальным католиком: ведь в этом случае можно заранее предположить, каким будет образ Христа. Не следует ожидать, рассуждал мой знакомый, в этом фильме двойственности, неоднозначности, неожиданности, необходимых, чтобы произведение искусства обрело красоту. Он оказался прав относительно Христа: тут, конечно, ничего особенно новаторского не предложено. Но фильм в целом не страдает от недостатка двойственности, т. к. в центре авторской рефлексии оказываются люди, окружающие Христа, само человечество наконец, зритель фильма. И все они неоднозначны.
На мой взгляд, двойственность как раз является основной чертой фильма. Гибсон вовлек сюда и зрителя: вот я нахожусь в своем спокойном, по эту сторону экрана мире и могу наблюдать за происходящим независимо, зная всю историю на 2000 лет вперед, и вот вдруг начинаю чувствовать, что история Христа продолжается, через два тысячелетия ковыляя с экрана в зал, в мою реальность с незначительными, по сути, изменениями. И вот уже сам я такой же, как те, на экране: лишь статист в толпе, то кричащей «Осанна!», то «Распни, распни Его!»
Когда римские шутники-солдаты надевают на истерзанного в лохмотья Иисуса терновый венок, и, дав тросточку и красное покрывало, издевательски поклоняются как царю зритель вдруг начинает в самом деле видеть Иисуса Христа как величественного царя, царя, которого в этом облачении признаёт весь мир и которому поклоняются с тех самых пор, и жестокая забава римских солдат начнёт восприниматься серьёзно, как настоящее коронование.
А когда Иисуса прибивают к кресту, и он, чтоб не кричать от боли, молится: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят»? Начинаешь думать о том, что если б свидетели той казни могли знать (как я) грядущую историю человечества стали ли бы они подбадривать палачей? Что бы они сделали? Но не являемся ли все мы и по сей день тем же самым темным народом, живущим единственным мигом, не ведающим что творит и могущим распять Христа каждый день? И вот следует эпизод, утешающий и дающий надежду: эпизод с разбойником, который всего лишь сказал в самом конце несколько искренних слов и оказался спасен.
А двойственный образ Пилата? Не случайно же Пилат находится в центре внимания художников XX века Булгакова, Райса и вызывает нашу симпатию. Ведь, в отличие от других, про Пилата нельзя сказать, что он совсем не ведает, что творит. Он относительно образован, не иудей и потому может наблюдать всю эту историю со стороны, как и кинозритель. Вроде бы, формально он всё сделал для того, чтобы спасти Христа и отстраниться от убийства, которое считал несправедливым но в конце концов как-то так получилось, что именно он вынес смертный приговор
Сцену бичевания самую обсуждаемую из всех в этом фильме повторно, конечно, смотреть не очень хочется. Снятая сверхнатуралистично она призвана сломить отстранённость любого зрителя. Это не так-то просто сделать в наше время, когда все привыкли к насилию на экране поэтому Гибсону пришлось подойти к задаче методически и, по отношению к зрителю, беспощадно. В результате, к концу бичевания, когда Христа переворачивают на спину и начинают хлестать по животу, нас уже перестают спасать мысли о том, что всё, что мы видим лишь кино. На смену приходит лишь мысль о том, что извращенная фантазия в области способов причинения боли может быть поистине безгранична. Но я давно убеждён в том, что эта сцена просто необходима зрителю, как вакцина. «Зачем показывать эту мерзость?» спрашивают многие. Да затем же, зачем врачу нужно вводить человеку ослабленный вирус опасной болезни. Слава Богу: моё поколение в целом не знает ни войн, ни голода, ни политического террора. История показывает, как легко разрушить подобное равновесие. Но, может быть, чувства, испытанные многими людьми, посмотревшими эту картину в будущем помогут что-то предотвратить?
Мэл Гибсон, как бы интеллектуалы к нему не относились за его прежние фильмы за этот фильм заслуживает похвалы. Он проявил себя как бескомпромиссный художник, сняв фильм на арамейском языке и латыни, тем самым лишив образ Христа тех наслоений, которые неизбежно были бы привнесены, если б Христос говорил по-английски, по-русски, по-японски или на каком угодно другом языке. Он скрупулёзно подошёл к тексту Евангелий, при этом добавив от себя лишь несколько тонко выверенных моментов например, Иуда видит мертвого ослика: рифма к входу в Иерусалим и неожиданная аллюзия на Сальвадора Дали
Наконец, я не устану рассказывать, как ходил смотреть этот фильм весной в большом кинотеатре. Рядом со мной была шумная и весьма раскованная компания молодых людей, по всему видно явные любители поёрничать над всем, что изготовили для показа на киноэкране. Питье пива, телефонные звонки и громкий трёп не прекращались ни на миг, и я, разумеется, досадовал, что мне достались такие соседи. Но к концу фильма, когда Иисуса прибивали к кресту, все уже давно притихли, а сидевшая рядом девушка час тому назад воплощенный цинизм рыдала так же искренне, как две Марии по ту сторону экрана. Я считаю, что видел чудо.
Продолжение следует
