По прозвищу Колотушка

Мы познакомились с Мишей Полицеймако пять лет назад в Турции. Тогда он мне показался немножко крэйзи, папенькиным сынком. Но, наблюдая за ним дальше, я понял, что ошибался. Теперь вижу, как он выпрыгивает из себя, чтобы стать настоящим артистом, лезет вверх, старается. А прежде всего Михаил зарабатывает деньги, чтобы спасти отца — знаменитого Семена Фараду. И реально спасает его! То есть видно, что человек растет. За что, как говорят у нас на Руси, ему респект и уважуха.

«На самом деле это драка»

— У тебя сейчас такая пруха пошла: ты в телевизоре боксируешь, и в сериалах играешь, и в кино…

— Мне кажется, это совершенно не пруха. Я мог бы получать и большие дивиденды. Трезво оценивая свою работу с 17 лет, я в принципе ни разу еще, что называется, не присел. Я пахал как папа Карло. Все время поражался: блин, пашу, пашу, а получаю… Я имею в виду не деньги и даже не известность… Это почему-то проходит стороной, а все сосредоточились на боксе, на который я положил полгода жизни.

— А что же ты хочешь — прайм-тайм, Первый канал. Ты бьешь, тебя бьют — зрелище!

— Но вот у меня сейчас вышел спектакль с режиссером Алексеем Кирющенко «Маленькие комедии» по Чехову. Первый акт — это «Медведь», а второй — «Предложение». И вот мы с Машей Ароновой и Сергеем Каюмовичем Шакуровым это играем. Считаю, что это работа, на которую не стыдно пригласить даже самого критичного зрителя. Но меня-то ассоциируют с боксом!

— Это шоу-бизнес. Если ты правильно воспользуешься этой, может быть, дешевой раскруткой, то уже дальше о тебе будут говорить как о серьезном артисте. Надо просто по-умному все рассчитать.

— Я искренне уверен, что в нашей стране все еще очень много умных людей. У моих друзей, которые не имеют отношения к театру, примерно такие же ценности, как у меня.

— А какие у тебя ценности?

— У меня есть друг Витя Максюта, он в прошлом боксер, ходил за меня болел. Но когда мы начинаем что-то обсуждать, будь то последний фильм Михалкова или сериал «Моя прекрасная няня»…

— Ты это в один ряд уже ставишь?

— Нет, просто он говорит так, как я думаю. Или вот я сейчас был в Екатеринбурге на гастролях, там встретился с сыном папиного друга, и он говорит ровно то, что говорю  я. У нас нет разногласий. Мы хорошо понимаем, что такое шоу-бизнес по-русски. Если есть шоу «Ледниковый период», то их должно быть восемь. То же самое и с цирком, и с боксом. Хотя я могу сказать честно: бокс — это самое настоящее, что вообще есть. Те полгода, которые я провел в зале со своим тренером, это огромный опыт. Необязательно разбивать себе нос, как мне разбили, или руку (а у меня разбита костная сумка на пальцах), но для физической формы это просто необходимо. И не важно, шоу, не шоу, об этом не думаешь. Думаешь о том, как победить, не получить травму, уйти от жесткого стыка, какую тактику избрать.

— Ты показал себя мужиком, это здорово. И даже не важно, что большинство боев ты проиграл.

— Не было цели, чтобы показать всем: ребята, я — мужик. У меня была цель попробовать себя в этом. Очень смешно нам говорил режиссер Андрей Болтенко: «Ребята, вы во время боя работайте на камеру».

— Ну ты же артист!

— Это если бой заранее подготовлен, отрепетирован. А если это настоящий поединок, то, естественно, об этом не думаешь. Хотя могу сказать, что уровень участников был совершенно разный, но все ребята — молодцы. Тот же Сережа Челобанов, которого я дико уважаю, он же падал три раза на ринг. И вставал.

— А ты не падал?

— Нет, падал Кулаков Слава, у него был нокаут, ну и Дмитриев, которого я вырубил в первом бое.

— Ну да, у тебя же прозвище Колотушка.

— Меня Колотушкой назвал Рома Тагиев, один из моих тренеров. Он мне так и сказал: «У тебя левая — колотушка». И когда меня спросили, какая у меня будет кликуха, мне придумывать ничего не надо было. А «огнедышащий», «устрашающий», «великолепный» — мне это как-то не очень близко. Мне понравилось у Вадика Калганова — Мухобой. В этом есть какой-то юмор определенный. Во многие мои работы вложено столько труда, но их народ не очень оценивает. А бокс при всем уважении к этому виду спорта дает славу. И это меня расстраивает. К тому же мы не профессионалы, а артисты, которые делают вид, что боксируют. На самом деле это драка. Боксировать там умели только два человека — Лукинский и Калганов, остальные просто дрались.

«Когда к тебе заглядываютс другой стороны унитаза»

— А к скандалу вокруг твоей первой семьи тоже спокойно относишься?

— Я не хочу оскорблять всех журналистов, но в общей массе сейчас люди зарабатывают бабки, а элементы такта и порядочности отсутствуют. По поводу моей первой семьи — это совершенно дешевый скандал, который был кем-то запущен. Это все пиар, и кто-то на этом заработал. Одна популярная газета, которая собрала 100 000 рублей для моего папы, выпустила на обложке материал, в котором было написано «У Юли Меньшовой роман с сыном Фарады» и напечатаны фотографии из нашего спектакля. Еще слава богу, что у меня семья хорошая. Жена Лариса, все понимающая, родители, которые сказали: «Да забей!» А ведь в других обстоятельствах это могло бы просто разрушить семью. Шоу-бизнес по-русски — он жопный. Я смотрю программу Малахова и узнаю, что какая-то актриса родила от Высоцкого ребенка, ведущий это муссирует, выжимает все соки. Так Малахов должен радоваться, что Владимира Семеновича нет в живых, потому что он бы его так отп…ил. И правильно бы сделал.

— Да, уже многие твои коллеги это попробовали.

— Я понимаю, что это крайность. Людей вообще бить нельзя. Но когда за тобой подглядывают из унитаза, ты им спокойно говоришь: «Не надо», — а они все равно…

— Но есть хороший постулат — не попадайся! Ты хоть раз читал что-нибудь желтое про Куравлева, про Мягкова, про, светлой памяти, Михаила Пуговкина?

— Что значит «не попадайся»? Если моя бывшая жена решила раздуть скандал, а при чем тут история с Юлей Меньшовой, моей партнершей и подругой? При чем здесь «не попадайся»?

— В этом случае у человека, наверное, должно быть чувство самоиронии: пишут — и фиг с ним!

— Да артисты сами смеются, когда про них пишут: кто, где и с кем. Знаешь, почему не пишут о Мягкове? Потому что Мягков не снимается с 91-го года нигде.

— А «Ирония судьбы-2»?

— Здесь раскручивали не его, а Хабенского и Боярскую. А когда я читаю какую-то хрень, которую пишут про Гошу Куценко, про Марата Башарова, думаю: слава богу, что ребята не обращают на это никакого внимания.

— А некоторые, наоборот, подбрасывают что-нибудь эдакое про себя, любимого.

— Это те, кто хочет стать известным. Здесь разница: один человек хочет стать известным, а другой хочет заниматься своим делом. Я из тех, кто хочет заниматься своим делом.

— Но зачем же ты публично стал отвечать своей бывшей жене?

— Я не мог не ответить, потому что все это была клевета.

— И ты, выходит, повелся, а кто-то сделал на тебе деньги.

— Но мне звонили из журналов, с телевидения: «Знаете, Михаил, тут к нам пришла сумасшедшая женщина, которая за 200 долларов готова рассказать по вас т-а-а-акое!» Был бы это мужчина, я бы ему за это просто морду набил. Сейчас, слава богу, тихо, и лучше не будить спящий вулкан.

— Мой тебе совет: не обращай на все это внимания.

— Легко сказать. Есть вещи, которые просто нокаутируют. Когда у папы после инсульта была проблема с шейкой бедра, он лежал в больнице ЗИЛа, ему сделали операцию. И в одной желтой газетенке появляется его фотография, сделанная на мыльницу, где папа лежит с закрытыми глазами и у него руки на груди. Пришел к нему, как бы навестить, один козел-журналист с букетом цветов, а под пиджаком у него была мыльница. И такой поступок остался безнаказанным. Но если я узнаю, кто этот человек, зубов пять я ему выбью точно, и пусть попробует на меня заявить. Есть же какие-то рамки дозволенного! Когда он делал этот снимок, то думал только о тех трехстах долларов, которые ему заплатят. Самое интересное, что этот человек ничего не боится, потому что мой папа — артист, а за артиста ему ничего не будет. А если это был бы какой-то важный политический деятель, то его бы закопали через два часа. Но вообще — уровень всей вашей журналистской братии очень низок.

— Но журналистская братия может то же самое сказать про артистов.

— Наверное. Артист может быть плох в сериале, но по-настоящему уровень артиста можно увидеть только в театре.

— Да и в театрах сейчас чего только не бывает.

— Но, знаешь, вот говорят, например, что Андрей Панин снимается в сериалах. А я видел его в спектакле «Смертельный номер». И тогда понял, что он — гений. Или я видел, как мой товарищ Паша Деревянко играл гоголевскую «Шинель» еще в Молодежном театре. Это было потрясающе.

«Детей вообще не надо наказывать»

— Ты — отец двоих детей. Ну расскажи про старшего.

— Старший, Никита, 1 сентября пойдет в школу. Он взрослеет. Я думаю, он все давно понял и все принимает. У Никиты замечательный контакт с Ларисой, он бережно и любовно относится к своей младшей сестре, и я думаю, что никаких разногласий у детей не будет. А если что-то и начнется, то я этого просто не допущу. У Никиты мой характер.

— И какой у тебя характер?

— Я достаточно мягкий человек.

— Ой ли?

— Ты имеешь в виду то бешенство, в которое я впадаю, когда обижают кого-то из близких? Но по сути я невероятно спокойный, в маму. А уж когда меня трогают, я становлюсь папой. Тогда убегайте все. Никита такой же. Он живет рядом и очень любит к нам приходить. Единственное, что мы видимся не каждый день, а два раза в неделю, но в этом, как мне кажется, нет ничего страшного. Мальчиков надо серьезно воспитывать с семи лет, а до этого неэффективно.

— А дочка Эмилия что из себя представляет?

— Она пока еще божий человечек, ангел, ей всего 9 месяцев. Но в пять-шесть лет я и ее начну обучать. Мне кажется, детей надо воспитывать мягко, но достаточно интенсивно, потому что дети не должны расти как сорняк.

— То есть воспитывать ненавязчиво?

— Иногда навязчиво. Вот сейчас Никита приходит и всем говорит: «Здравствуйте», — а раньше меня поражало, что он, заходя, тут же бежал к компьютеру и ни с кем не здоровался.

— Ты его отшлепал?

— Нет, я просто ему объяснил, что если он не будет здороваться, то и с ним никто не будет здороваться. Еще, например, я стараюсь объяснить, что можно, а что нельзя. Нельзя сидеть больше двух часов за компьютером, он спрашивает: «Почему?» — «По кочану, нельзя — и все». Это простые вещи. Я не очень понимаю систему наказания — ремень, угол… По-моему, это только озлобляет ребенка, и у него возникает желание все равно сделать назло. Детей вообще не надо наказывать.

— Вот ты учишь ребенка. А сам-то знаешь, что такое хорошо и что такое плохо?

— Самое важное — это самому учиться. Потому что если тебя кто-то учит, а тебе этого не хочется, то никогда и не научишься. Я пытаюсь учиться, хотя не всегда у меня это получается. Да и вообще, учиться нужно в любом возрасте, даже если тебе 82 года. Я прислушиваюсь к мнению людей, которые мне небезразличны. Это не только моя жена, родители, близкие друзья.

— А что для тебя хорошо и что плохо?

— Хорошо, когда ты не одинок, когда близкие здоровы, когда тебе хорошо с теми, кто тебя окружает. Хорошо, когда ты устаешь удовлетворенный. Хорошо, когда тебе дома хорошо. Хорошо, когда ты любишь, когда тебя любят. А плохо, когда врешь…

— Это ты про себя?

— Нет, вообще. Плохо, когда неудовлетворен жизнью и ничего не меняешь. Плохо, когда обижаешь слабых.

— Надеюсь, ты сейчас не морализируешь, а какие-то стадии из того, что «плохо», прошел уже сам?

— Да, безусловно. Плохо, когда ты бьешь человеку в болевую точку, куда не имеешь права бить. Плохо, когда унижаешь человека морально. Когда ты не до конца ответственен за то, что ты делаешь. Плохо не заботиться о своих родителях, забывать о своих друзьях, которые болеют. Плохо, когда ты не помнишь о своих предках и редко ходишь на кладбище. Все это я говорю прежде всего о себе.

«На проблемы отца государству наплевать»

— Я вижу, как ты помогаешь своему отцу. Это вызывает огромное уважение. При этом ты не стараешься об этом кричать.

— А почему я должен об этом кричать?

— А потому что есть люди, которые именно так делают.

— Я не такой. К тому же кричи не кричи — бесполезно, все равно никто не поможет.

— Дело не в этом. Просто некоторые в таких случаях как бы говорят: «Посмотрите, какой я хороший».

— Это нужно только ущербным людям. Объяснять, какой ты хороший, — это попса галимая. Я никогда не буду этого делать. Это мой отец. Я убежден, что на его проблемы по большому счету всем нас…ть. Не наплевать только родным и близким. Поэтому я буду ему помогать, насколько хватит сил.

— А если сейчас это прочитают друзья Семена Львовича? Им-то не наплевать.

— Я говорю о людях, которые выбрали такую власть.

— При чем здесь власть?

— Если бы мы сейчас жили в Швеции, то папу бы лечили бесплатно.

— А если бы мы жили в Америке, то Фарада был бы миллионером и мог бы оплатить любое лечение.

— О том и речь. Да, звонят простые люди — и низкий им поклон. Приехал мой товарищ Олег из Нижнего Новгорода только для того, чтобы привезти святой воды из источника Серафима Саровского. В Чикаго бедные евреи через Интернет передали 36 тысяч рублей, они собрали по 10, по 20 долларов с пенсии. Спасибо им огромное. Мои друзья нашли замечательный военный госпиталь в городе Подольске, где папа сейчас был месяц. Но я говорю о другом. Папу называют легендой советского кино. Для кого-то он олицетворяет детство, для кого-то — молодость, кто-то в те годы, когда папа был на вершине своего успеха, создавал семью. А государству на все это, на то, как он колбасится, по большому счету наплевать. И наша семья к этому уже спокойно относится. Ну почему депутатов-бездельников, этих толстосумов, лечат бесплатно, а папу нельзя лечить? Вот это меня поражает.

Александр Мельман