Сталин в 1927 году пригласил Бехтерева осмотреть его усыхающую руку. После осмотра Бехтерев сказал невропатологу Крамеру, пользовавшемуся доверием вождя, что Сталин — параноик. Крамер сразу донес Сталину, и в тот же вечер Бехтерева отравили
Замечу, что внучка великого врача, академик Наталья Бехтерева, высказала сомнение, что ее дед назвал Сталина «параноиком». Более сорока лет мне известны истинные мотивы убийства Бехтерева и сразу скажу, что версия с «параноиком» не имеет отношения к действительности.
Обстоятельства смерти академика Бехтерева в конце двадцатых годов тайно расследовались тремя крупными российскими юристами: Николаем Константиновичем Муравьевым, Павлом Николаевичем Малянтовичем и Александром Александровичем Иогансеном, моим дедом.
Эти трое друзей с ранней молодости полностью доверяли друг другу. В конце двадцатых годов им было под шестьдесят. Это были опытнейшие юристы, детективы и политики. Они встретились на московской квартире Муравьева, обменялись своими сомнениями об обстоятельствах смерти Бехтерева и наметили план расследования.
Муравьев взялся собрать сведения в верхнем эшелоне власти в Москве. Он был до этого несколько лет юрисконсультом наркома внешней торговли Красина и общался со многими тузами. Со времени московского вооруженного восстания 1905 года, когда Муравьев и Красин вместе оказались в тюрьме и едва не были расстреляны, Красин полностью доверял Муравьеву.
Мой дед взялся провести расследование в близких к Бехтереву академических и медицинских кругах в Ленинграде. Там у него были связи: дед и известный в России революционер и ученый Лев Яковлевич Штернберг, создатель Музея антропологии и этнографии в Петербурге, были женаты на родных сестрах.
Моя бабушка, умирая в 1903 году вскоре после рождения моего отца, попросила свою сестру воспитать его, так как ее мужа, моего деда, за революционную деятельность царские власти неоднократно арестовывали. Поэтому мой отец до революции воспитывался в Петербурге, в семье своего дяди Л. Я. Штернберга. Дед часто навещал сына, но постоянное проживание в Москве и в Петербурге царские власти ему запретили, он поселился в Смоленске.
Отец рос вместе с единственным сыном Л. Я. Штернберга Аркадием, своим двоюродным братом и ровесником. Жили они на Васильевском острове, в знаменитом академическом доме № 2 по Седьмой линии на третьем этаже в угловой квартире № 7 с видом на Неву и Зимний дворец.
Академик Л. Я. Штернберг был знаком с академиком Бехтеревым. Аркадий Львович тоже был врачом и тоже был знаком с Бехтеревым. Через Штернбергов моему деду не составляло труда, не навлекая подозрений, навести справки об обстоятельствах, предшествовавших смерти Бехтерева.
Мне неизвестно, какое расследование взял на себя П.Н. Малянтович. Но я знаю, что, когда все трое снова встретились и обсудили итоги расследования, выводы их совпали и не вызвали никаких сомнений.
Оказалось, в 1927 году Г. Е. Зиновьев, стоявший во главе Ленинградской парторганизации и вступивший в смертельную схватку со Сталиным за власть, решил выступить против Сталина, используя обвинение в отравлении Ленина.
О том, что Сталин отравил Ленина, знала вся партийная верхушка. Однако все боялись выдвинуть это обвинение против Сталина. Лишь Троцкий позже попытался открыто сделать это, за что и был убит Сталиным.
Зиновьев в 1927 году стал оказывать давление на Бехтерева, чтобы тот выступил свидетелем отравления. Ведь Бехтерев в 1923 году осматривал больного Ленина. Сомнений в том, что Ленина систематически отравляли, у Бехтерева не было.
Бехтерев обладал колоссальным авторитетом. Если бы он согласился свидетельствовать об отравлении Ленина, то Сталин оказался бы в очень затруднительном положении. Сталин убил Бехтерева, убрал свидетеля, и таким образом устранил возникшую опасность в соответствии со своей формулой: «Нет человека — нет проблемы».
Муравьев, Малянтович и мой дед прекрасно понимали, что открытая ими тайна смертельно опасна. Поэтому они решили, что только перед смертью посвятят в нее своих любимых и незаурядных жен. Дед перед смертью рассказал все своей жене Евгении Густавовне Станкевич, моей неродной бабушке. Она, кстати, за десять лет до революции окончила мединститут в Петербурге и тоже знала Бехтерева. От Евгении Густавовны эта информация и попала ко мне в 1949 году, когда мне исполнилось 20 лет и она сочла меня вполне взрослым.
Не знаю, как распорядился этой информацией П. Н. Малянтович. Н.К. Муравьев, умирая в 1936 году, унес секрет в могилу. Его жена Екатерина Ивановна в то время лечилась во Франции. Екатерина Ивановна вернулась в Россию в 1948 году и была арестована, как и обе ее дочери. Когда в 1961 году я встретился с уже реабилитированной Екатериной Ивановной, обстоятельств отравления Бехтерева она не знала.
Об отравлении Сталиным Ленина до 1990 года говорить у нас не разрешалось. Поэтому только сейчас я могу рассказать об убийстве Бехтерева то, что мне стало известно еще в 1949 году.
Л. Иогансен,
