Сразу не скажешь, народный он артист или антинародный. Миллионы просмотров в интернете, блатной ростовский говорок, рэп с родной распальцовкой… Как тут не принять Васю за своего. И в песнях все такое родное: Магадан, менты, братва, водочка… Но ясно же, что это сатира, что издевается. И на митинги ходит, и власть ругает. Так значит, антинародный?
— Вас часто неправильно понимают?
— Периодически. Был клип «Письмо счастья», где мы пили виски на флаге «Единой России». После этого мне писали: «Вася, за сколько ты продался Путину?» Пять лет уже играем, а для меня до сих пор загадка, кто нас слушает. Как-то на гастролях после концерта парень мне протянул листок для автографа: «Старик, ты никогда на таком еще не расписывался». А это милицейская ориентировка на него самого! Такой-то находится в розыске, портрет, все как положено. Смотрю, а рядом стоит глава местного УВД, улыбается. В Питере пришли женщины на концерт, подарили цветы и сказали: «От милиционеров Санкт-Петербурга». Прокурор в одном городе говорил: «Я любого за тебя грохну». Это после песни «Кто хочет стать милиционером», наверно.
— В вашем родном Ростове такая же картина?
— Ростов — черная дыра на гастрольной карте России. Многие объезжают его стороной, а если все-таки выступают, то без особого успеха. Помню, как играла у нас группа «Океан Эльзы», это было еще два их президента назад. Бритоголовые парни заходят в клуб и говорят: «Чо за группа?» — «С Украины». — «Хохлы? Ну ладно, посмотрим». Выходит группа, публика напряженно ест, выпивает, слушает. Внимательно, в общем, слушает.
Вакарчук прыгнул на стол в первом ряду и спел «Я не сдамся без боя». Потом выполз пьяный организатор и заплетающимся языком сказал, что, типа, «он нас обидел». Все сказали: «Да, да, конечно, обидел». А у Вакарчука есть песня «Susy». И организатор говорит: «Если он споет со мной песню «Джуди», мы его простим». Все: «Да, да, простим».
Потом они начали орать: «Хохлы, верните газ!» (Тогда как раз была история с ценами на газ.) Естественно, Вакарчук больше не вышел. Пьяный организатор сник около микрофона и сказал: «Конечно, он не выйдет, ну ладно» — и пошел. Мне было за родной город тогда очень стыдно.
— В Ростове, Ставрополе, Краснодаре, вообще на юге России, все время что-то запрещают и кого-то не пущают. Есть этому какое-то рациональное объяснение? Почему регион такой консервативный, на грани мракобесия, а иногда и за гранью?
— Потому что всем до всего есть дело. Когда я приехал в Москву, сразу обратил внимание на то, что тут никому ни до кого нету дела. И это меня, в общем, устраивает. А в Ростове есть. Какую прическу носишь, какого цвета майка, что на ней нарисовано, и вообще кто ты и откуда — все важно. Помню, в детстве все эти драки район на район. Причем не помню уже, что это давало победителю, был ли какой-то тотем, который завоевывался в драке, но вот эти разборки, кого-то где-то убили — это вспоминается с ужасом.
Когда я начинал играть, вокруг звучало всякое говно: советская эстрада, русская эстрада, блатняк… Пошлятина. Мы думали, что вырастем и это схлынет, будет звучать что-то человеческое, что-то, что нам нравится. А выросли, и ничего не изменилось, по сути, все то же самое…
К нам на репетиции вламывались гопники, играть было негде, клуб всего один, и то через пару лет после того, как мы начали, он загнулся. А другим владели жулики-армяне, и там тоже было невозможно играть. Отъезд в Москву был связан именно с этим. Если хочешь заниматься музыкой, в Ростове тебе нечего делать. Притом что есть консерватория и музыкантов выпускают вроде бы неплохих… Жизнь у человека удивительная: он поступает в консерваторию, любит джаз, слушает зарубежных исполнителей, учится импровизировать, играет эстрадно-джазовые концерты. А потом сталкивается с суровой действительностью и находит себе работу на левом берегу Дона, в лучшем случае исполняя песни «Кольщик, наколи мне купола…» и «Черные глаза».
— Как в клипе «Еду в Магадан».
— Ну, примерно.
Препод в консерватории может сказать студентам: «Я на время сессии поеду тапером на теплоходе, халтура на пару месяцев подвернулась. Вернусь осенью, приму у вас экзамены».
А уж если преподаватели так себя ведут, то студентам сам бог велел. То есть жизнь оказывается не тем, чем ты ее представлял, все иллюзии рушатся.
— И никакого андеграунда, никаких инакомыслящих?
— Какие-то, наверное, есть, а что толку? Мне рассказывали, что когда 2012-м были все эти протестные митинги, люди, насмотревшись телеканал «Дождь», вышли площадь. Ну, менты тупо дубинками их побили и сказали: «Здесь вам не Москва, сволочи». Тоже ответ, в принципе.
— Сейчас чуть ли не каждый день запрещают песни, книги, спектакли, фильмы. Странно, что до вас еще не добрались. Песни-то на злобу дня, актуальные. Или были уже попытки?
— Необязательно запрещать, это делается иначе. Просто там, где у тебя намечен концерт, можно в тот же день внезапно провести какое-нибудь другое мероприятие. Или могут позвонить в клуб из местной администрации и сказать: «Чуваки, вам же здесь жить, зачем вы приглашаете этого музыканта?» И в клубе скажут: «Ну ладно». Мы живем в очень агрессивном информационном поле, оно съедает людей изнутри, это работает лучше любых запретов или отмены концертов.
Человек начинает вдруг думать, что группа «Океан Эльзы», которую он любит, у него есть все их альбомы, — это его враги. И Шевчук враг, оказывается. И ты уже сам в это веришь и перестаешь покупать билеты. А у нас еще кризис к тому же, и первое на чем экономят — развлечения.
Убедить их не ходить на концерты — элементарно. Сейчас все испытывают трудности с гастролями, и я не исключение. А на радио меня запретить нельзя, моих песен там и так практически нет. Но разговоры о том, что «Василий, не пойте, пожалуйста, эти песни, сейчас времена такие», я слышу уже много лет, все время звучит эта гребаная фраза: «Вы знаете, время сейчас такое». Недавно приходил на радио. Раз пять перед эфиром мне сказали: «Мы о политике не говорим». А хрен ли вы меня позвали тогда? Это ведь имитация свободы: «Мы в прямом эфире, но ты, пожалуйста, об этом помолчи и о том…»
— Я готов поверить, что люди перестают ходить на «Океан Эльзы» и Шевчука, наслушавшись пропаганды. Но, во-первых, не все такие. Во-вторых, с ними можно поговорить, объяснить им, что они ошибаются.
— А через какой информационный канал вы с ними собираетесь говорить? Я такого канала сейчас не вижу. Сила пропаганды как раз в том, что она тотальна. Представьте, что вы живете в мире, который описывает «Россия 24», что все это правда, что это действительно так. Мы с вами можем смеяться и говорить: «Что за бред!», а люди ведь верят. Это вселенная, в которой действительно есть фашисты, война на пороге, весь мир ополчился на нас. Я слышал недавно в магазине, как одна женщина говорит другой: «Что же эти европейцы творят? Ты видела цены? Что же они творят с нами, как им не стыдно!» То есть они ходят в этом озлобленном состоянии, вот так живут каждый день. Это их мир. Я не знаю, как с этим спорить. Как объяснить сидящим на концерте Стаса Михайлова, что это — пошлятина? Человек просто даст тебе в табло и в принципе будет прав, он заплатил деньги за билет, это его жизнь, а ты ему ее портишь. Все озверели от этого ужаса и мрака. Любые споры неконструктивны, один спорит про круглое, другой — про выпуклое. Люди не дураки, но они внушаемы. Они допускают, что журналисты могут привирать в нюансах, ну типа, распятого мальчика не было, но все равно ведь фашизм, дыма без огня не бывает. Они не думают, что СМИ настолько циничны, чтобы полностью извратить реальность. Для многих Владимир Соловьев является независимым журналистом… Или Дмитрий Киселев. У него государственные награды за заслуги в своей профессии.
Пройдет время, мы помрем, и вместе с нами умрет правда о том, что было на самом деле, а в истории останутся Дмитрий Киселев с Владимиром Соловьевым. Когда журналисты увольняются с федеральных каналов по причине того, что «я не могу больше врать», мне жалко этих людей, потому что никто вслед за ними не уходит,
как показывает практика, а на их места приходят другие, еще более остервенело и злобно занимающиеся подобными вещами. И журналист оказывается в дураках, без работы, но зато честный, типа, перед самим собой. Это трагедия. Тяжело быть порядочным человеком в непорядочной среде. Это, как показывает жизнь, никому не нужно.
— И что делать? Идти на компромисс? Или уходить в подполье и с пеной у рта клеймить кровавый режим? Вы до этого никогда не опускались, по-моему. Я не помню у вас ни одной злобно-обличительной песни.
— Никто не врубается почему-то, что Обломов никогда не писал прямолинейных песен против Путина, «Единой России» или каких-то персонифицированных вещей. Это было бы как минимум скучно. Даже в «Господине Хорошем» я старался брать шире, а не просто отыгрывать какую-то новость. Чтобы песню можно было слушать и тогда, когда информационный повод будет всеми забыт. По большому счету все мои песни — про глупость, хамство, безответственность, несправедливость и равнодушие. Но ты об этом пишешь, а люди говорят: «Он родину очернил»… Дело ведь не в президенте, дело в нас. Глупо думать, что придет некий «анти-он», и все станет сразу же хорошо.
Для меня очевидно, от кого все беды. В конце концов, это же не Путин гадит в лифтах и не Медведев на спортивных площадках пьет жидкость для мытья автомобильных стекол, выкрикивая гадости про американского президента.
Другое дело, что там, наверху, не делают ничего, чтобы это исчезло. Наоборот, начинают убеждать нас в том, что мы молодцы, что народ великий, ведь у нас «Тополь» и «Искандер»… Тайцы при всей своей бедности подарили миру великолепную тайскую кухню. В Италии шьют обувь, в Швейцарии сыры вкусные. Франция, Америка, Китай… Каждый что-то внес. Такой огромный магазин, где стоят товары со всего света. И я вот думаю, а что в этом магазине должно стоять на полке с надписью «Россия». Матрешки? «Калашниковы»? Водка?
— Как что? Русская литература, конечно.
— Но русская литература рассказывает в основном о том, как дерьмово жить в России, это ее главная тема. Чехов пишет, как тяжела жизнь в России, и это читает весь мир. То есть по нынешним временам Чехов враг: как он посмел очернить наш быт? Пришел я недавно на «Дядю Ваню» в Театр Вахтангова. Прекрасная постановка Туминаса. Астров плачет там, говорит: «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю ее всеми силами моей души…» Трагичное произведение. Но вот выходят две девушки из зала, и я слышу: «Говорила же, не ходи на Чехова, чернуха сплошная».
— Девушек не стоит судить. Им просто никто не объяснил, что такое Чехов и как все это устроено. Гораздо хуже, когда мракобесные разговоры слышишь от людей творческих. От писателей, художников, музыкантов. А ведь еще лет двадцать назад они были прогрессивнейшими людьми. Куда же все подевалось?
— Теперь им есть что терять, ситуация изменилась. И не надо считать, что музыканты — какие-то светочи ума и справедливости, они такие же граждане, как и все. Музыкант, как и любой другой человек, может жить в реальности, созданной пропагандой, верить во всю эту ахинею и даже писать песни про то, что «война на пороге, миллионы встанут». Но есть, конечно, и люди ушлые, они спокойно и цинично рассчитали, что надо дружить с властями… В 2011-м случился митинг на Сахарова из-за того, что нас тупо обманули на выборах. И позвонил мне Юра Сапрыкин с предложением выступить. А я никогда до этого на митинге не был и уж тем более не выступал. Какие-то политики, лозунги, лезть во всю эту кутерьму не было никакого желания. Спрашиваю: «А кто еще выступит?» — «Знаешь, больше никого, все отказались». В итоге сыграли Алексей Кортнев, Василий Шумов и я. Столько музыкантов у нас, столько героев, но один сказал: «Не хочу», другой: «Воздержусь», третий: «Я вам желаю счастья, любви и добра, но нахожусь на другой стороне Земли, не приеду» — и все в таком духе.
Мне стало обидно, что кумиры моей юности так себя повели. Но они хитрее, чем я, они предпочли сохранить то, что у них есть, и не рисковать. Все правильно, у нас же эпоха менеджеров, а мораль менеджера такова, что лучше не сделать и переждать, чем сделать и пожалеть.
— А о чем жалеть-то? Ведь не посадили же вас в итоге, не было никаких последствий.
— Как это не было? То, что я не в тюрьме, не значит, что я не потерял эфиры и концерты в большом количестве. Мне до сих пор звонят с радио и говорят: «Хотели презентовать ваш альбом, но не можем поставить ни одну песню».
— Плохо, но не трагедия. Ну, отменят звезде концерт, не поставят в эфир, не позовут на корпоратив. Получит в итоге звезда не пятьдесят тысяч баксов, а десять. Никто от этого еще не умер и даже не обнищал.
— Это вам так кажется. Когда мы говорим о том же Макаревиче, например, все почему-то забывают, что он не один, у него музыканты и вообще куча людей с ним связана. У всех семьи, всем надо что-то есть, как-то жить. А концерты для артиста в нашей стране — единственная возможность зарабатывать. Макаревич оттого, что ему отменили концерты, не обнищал, а какому-нибудь барабанщику или клавишнику, который у него в проекте, теперь, может быть, нужно искать работу. Когда Макаревичу отменяют тур, больше всего теряют именно те, кто с ним работает, для них эти деньги весьма существенны. Потерять гонорары за шесть-семь концертов — это много, это как если бы вам перестали платить на пару месяцев зарплату. Вы, может, и не умрете с голоду, но не очень приятно, правда? Шевчук мне рассказывал, что когда в 1996-м были концерты предвыборного тура «Голосуй или проиграешь», ему говорили: «Юра, нет денег, поехали. Это тема, мы заработаем». Но он посчитал, что принципы важнее, и не поехал. Кто-то скажет, что Юра остался в дураках. Кто-то — что Юрий Юлианович молодец, поступил согласно своим принципам, совести и т.д. Но одному ему известно, насколько это было финансово тяжело в тот момент… Выбор между деньгами и совестью всегда очень болезнен, особенно в нашей небогатой стране. Отказываешься, поступаешь принципиально, но не очень понятно, что ты получаешь взамен. Надо быть готовым к тому, что, кроме тебя самого, никому все это не нужно.
Фото: Евгений Фельдман / «Новая газета»
— То есть не воздастся?
— Абсолютно. Нет никакой исторической справедливости, и это, честно говоря, угнетает. Есть такая поговорка: только мертвые рыбы плывут по течению. Плыть против течения — это как быть живой рыбой в косяке мертвецов. Ты не только плывешь против течения, а еще и натыкаешься на трупы своих коллег, друзей, соотечественников. Образ, может быть, и красивый, но на самом деле никакой романтики в этом нет.
Ян Шенкман
