Я видел их в аэропорту Флиголдена, а может, это был вокзал в Небосводене. Мама-совиха обнимала крыльями сиреневого совенка, который смотрел на меня похожими на цветы глазами. За ними стояли чемоданы на колесиках, из чего я заключил, что они такие же путники по миру, как и я.
Потом, маясь от бессонницы под шорох песка, сыплющегося с неба, я приподнялся на локте, вытянул руку и отодвинул черную занавеску ночи. За ней был нежный розовый свет и легкий, едва слышимый звон, и две маленькие девочки с серебристыми крылышками качались на качелях, одну из веревок которых крепко держал в клюве белый голубь. Я не мог оторвать глаз от крошечных, четких туфелек на маленьких ножках.
Вот так это бывает, когда истомленное сознание отказывается быть в этом мире войны и беды, где каждая урна объявляет себя режимным объектом, а каждый стукач императором. Вот так это бывает, когда марширующая сволочь захватывает день и бедные души прячутся в сон и в ночь и, как избавления, просят другого мира, другого мира…
А он здесь, идет перед глазами чередой удивительных картинок, в каждой из которых хочется остаться и жить. Небольшой обнаженный мужчина-ангел, зависнув в синем воздухе, надевает на мизинец большой женщины колечко с красным камнем. У него высокий лысеющий лоб и маленькие усики. Женщина вообще больше мужчины, вы не замечали? Она больше, когда лежит обнаженная в розово-голубой кроне сильных деревьев, закинув тонкие руки за голову, держа в ладошке твердое красное яблоко, а у нее под боком, закинув маленькую ногу на ее идеальное бедро, думает с открытыми глазами ее философ и плотник. Но что его куцые мысли о стамеске, молотке и Гегеле рядом с ее огромным, всепоглощающим теплом, рядом с ее бездонной, как океан, нежностью?
А маленькая лошадка стоит на коленях у русалки и аккуратно откусывает от все того же вечного и никогда не убывающего твердого красного яблока. Волосы русалки образуют чудесный запущенный лес, в котором мы гуляли когда-то в Че-Лепе или в Ле-Чепе. А белые церковки на другом берегу густо-розового моря мы видели однажды в наших странствиях по берегам речки, где у сонной деревни с коровой посреди улицы было название Рай. И две белые птицы с длинными морковными клювами живут в голове русалки так же, как в моей голове живут белые слова, синие слова, желтые слова… Но я смотрю на рыб. Они, эти древние рыбы, приплыли и с серьезными лицами стоят в воде у изогнутого хвоста русалки.
Живопись прекрасна тем, что ей не нужен сюжет в рамках реальности, цвет в рамках подобия, масштаб в рамках правил. Поэтому бабушка с кастрюлей в руках, полной печеной картошки, едва достает головой до середины газовой плиты, нарисованной с таким ласковым пониманием, что щемит в сердце. Эта кривоватая плита с тремя черными ручками живая, как всё и все живые в мире сновидений, восходящих к детству. И поэтому между двух чуть тронутых ржавчиной ножек плиты умещается городок с коричневыми домами, синими окнами, заборами и лужей, где был когда-то в незапамятном детстве…
Все тут очень тихо. Умиротворенно. Загадочно. Уютно. Спокойно. Приезжайте. Поселяйтесь. Здесь высокие перины набиты пухом легчайших мыслей, здесь коты больше людей, потому что важнее для мягкости и устойчивости мироздания. Здесь есть ночь, но нет злодеев. И тогда, засыпая, вы увидите, как космонавт с прозрачным пузырем вокруг головы и крыльями-макраме на поводке ведет гулять по небу ракету, которая урчит соплами и носом норовит ткнуться в звезды, усеявшие ночное небо, как ромашки.
Это тот самый мир наивной глубины, куда мы возвращаемся, побыв несколько отпущенных нам десятилетий взрослыми. Каждый может выбрать себя в этом удивительном многообразии птиц и рыб, девочек с крыльями и бабушек с ласковыми лицами, рыжих котов и Марусь, сушащих белье, сидя в швейной машинке, как в доме. Я же выбираю зайца. Сегодня я щегольский заяц с залихватскими ушами и маленькими глазками, в роскошном пиджаке и широченных складчатых штанах, перехваченных под коленом. Огромные часы в моей трехпалой ручке, похожие на солнце, отсчитывают время отсюда и до Франчески. За спиной у меня, перевязанный тонкой красной ниткой, весь мой скарб, все мои тюльпаны и сюжеты, груши и суши, мой большой чайник для ночных чаепитий с историями и желтые кисло-сладкие черешни, которые продала мне маленькая украинка, так сильно тосковавшая по дому и сыну в неприютной, жестокой Москве.
Конечно, можно бубнить о людях даты их рождения, с серьезным видом излагать последовательность выставок и таким образом успешно зашелушить семечками весь газетный лист. Но не надо, лучше используем его как тончайшую, шуршащую, гибкую дверцу в небо. Вы медленно приподнимаете лист, а за ним… а там…
Вот я и рассказал вам о живописи Анны Силивончик.
