Четырехтомник «КРУГ ЛЕТА ГОСПОДНЯ. Антология русской поэзии» — первый издательский проект храма Христа Спасителя. Читаешь со странным чувством: не нам, не нам назначено, а некой параллельной России. Мерно и покойно прошедшей от реформ Александра II в XXI век. Давно наработавшей самые надежные мышцы нации: мощный слой сильных духом, образованных, уверенных в себе, устоявшихся семей с полуторавековой историей.
В таких домах и традиции живут сами по себе: от тепла заводятся.
Многоцветный, тяжелый (7 кг! почти полпуда духовности!) — свод явно составлен для страны, которую г-да обыватели спокойно и прочно любят.
Но — куда ж деться? — нету такой параллельной России. Мы за нее.
Свод идет по годичному кругу от церковного Новолетия — от 14 сентября н.ст., дня Симеона-Летопроводца. При первых Романовых в летнем Акрополе Руси — на Соборной площади Кремля — служили в этот день патриарх и 400 священников, возглашая:
— Благослови венец лета Благостию Своею...
В антологии «чин провождения лету» служат русские поэты: адмирал Шишков и слепец Козлов, Федор Глинка и Аполлон Майков, Хомяков и Некрасов, К.Р. и Велимир Хлебников... Анненский, Ахматова, Пастернак, Набоков... архиепископ Иоанн Шаховской, Сергей Аверинцев, Иосиф Бродский.
Да ведь и первый месяцеслов, по преданию, составил поэт — Иоанн Дамаскин.
Каждый том делится на две части. Первая... нет, не «пейзажная лирика». Валентин Непомнящий в предисловии к четырем томам приводит слова свт. Григория Паламы: «Ради нас, прежде нас Он сотворил великое светило в начале дня, и — меньшее в начале ночи, и установил их и прочие звезды на тверди небесной... Ради нас до нас Он основал землю, простер море...».
О том же, по-русски, с редкой силой написаны «И цветы, и шмели, и трава, и колосья...» Бунина.
За лазурью и зноем восьми строк Бунина, за заплатанным салопом снегов Пастернака, нищенски синим и заплаканным льдом Анненского, сиренью К.Р. и Рахманинова... за громокипящим кубком, за Зеленым Шумом, за морозом и солнцем — благодарность Творцу за творение. Она диктовала. И помогала удержаться на свете: за соломинку, за тучку небесную, за куст — особенно рябину...
«Всегда радуйтесь», — учил апостол Павел. Ценнейший навык выживания, между прочим! Там, где Новый Завет уже не читают, — там бабушки, гуляя с детьми, учат отличать кашку от клевера, кучевые от перистых. Если семье свезло — дальше пойдут «Колокольчики мои...» и «Стояла зима. Дул ветер из степи...».
Та же школа радости. Ее домашние, подручные средства.
Четыре тома с надпечаткой «Для семейного чтения» стремятся (как это вообще свойственно книгам) именно такую бабушку заместить. Или же — помочь ей.
Строфы наложены на синий, киноварный, туманно-серый и изумрудный пейзаж: Венецианов, Серов, Левитан, Куинджи, Юон, Рябушкин... И почти неизвестный Кустодиев: из Саратовской галереи, из частного собрания.
Компьютер — ату его, бездуховного! — позволил делить полотна и укрупнять их детали. На развороте — «Морозный день» Кустодиева (1913, Саратовский ГХМ). А далее на фрагменты этой работы очень точно легли шесть стихотворений: словно Борис Михайлович именно иллюстрировал и «В спокойных пригородах снег...» Мандельштама, и его же «Гнедых или каурых шушуканье мастей...». Так сияет в снегу розовый барабан церквушки, отливает кубовой синевой чуйка извозчика, золотом — крендель булочной, медвежьей шерстью — дворницкая борода.
На другую работу Кустодиева «Вид с Воробьевых гор» (1919, Саратовский ГХМ) точно (даже по краскам, упомянутым в стихах) легли и «Собор грачей осенний...» Хлебникова, и «Пустых небес прозрачное стекло...» Ахматовой.
К слову, эти бронзово-алые листья, пустые беседки с флагштоками, осенний туман над Николой в Хамовниках, навек заколоченный киоск «Фруктовые воды», сияющее счастье — жить на земле, в Москве, осенью 1919-го — писал не просто «бывший». Писал полупарализованный «бывший», сидя в инвалидном кресле.
И тут мы ничего не комментируем, чтобы не поминать всуе.
Вторая часть каждого тома — осенний (зимний, весенний, летний) православный месяцеслов в хрестоматийных русских стихах. Антология подчеркивает связи, естественные для человека, чуть-чуть знакомого с православным преданием. Вот 10 февраля, святой Ефрем Сирин. Здесь стоят «Отцы пустынники и жены непорочны...» — переложение великопостной молитвы Ефрема Сирина. А по странному сближению день памяти подвижника и песнетворца IV века — и день смерти Пушкина.
Вот 1 сентября, Богоматерь Донская — и «В ночь, когда Мамай залег с ордою...» Блока. Вот Димитриевская родительская суббота (при установлении праздника память павших на поле Куликовом, позднее память всех погибших за Отечество) — и ода Державина.
Но месяцеслов 2009 года и строит связи «сакрального» и «мирского». 7 февраля, на память новомучеников XX века стоит «С Россией кончено... На последях Ее мы прогалдели, проболтали, пролузгали, пропили, проплевали...» Волошина. Рядом — «Молитва на Кремлевском холме» (1989) Сергея Аверинцева:
Ты видишь, земля всколебалась,
шумят, воздымаются волны, —
но Ты властен, как встарь, вести нас
чрез самое сердце пучины.
Не нам, не нам, постыженным,
Но имени Твоему дай славу.
Так видел Москву-1989, одуревшую от споров о 6-й статье Конституции СССР, от очередей за маргарином и «Огоньком», — человек, открытый вечности. И он у нас был.
Здесь «Рождественская звезда» доктора Живаго и «24 декабря 1971 года» Бродского, переложения псалмов Державина, Языкова, Хомякова, Фофанова, «Эмалевый крестик в петлице и серой тужурки сукно...» Георгия Иванова (17 июля, память семьи Романовых), Вячеслав Иванов и «Дядя Влас» Некрасова: столица и усадьба, город и деревня в точно выверенном сочетании. XIX век (кое-где, кажется, слишком умильный: тени Бенедиктова и К.Р. можно было б тревожить реже, а тень Чарской не вызывать вовсе). И поэзия XX столетия. Над томами видишь: она и Писанию вторила чище, сильнее, чем лирика более безмятежных лет.
Строки из тропарей праздников и из акафистов. Мелким шрифтом — краткий рассказ о Крестовоздвижении, Богоматери «Знамение», Димитрии Ростовском и Амвросии Оптинском: нелишние сноски для семейных чтений-2010.
Иллюстрации к месяцеслову — иконы и миниатюры из Хлудовской (IX век) и Киевской (XIV век) псалтирей. Корабельщик в ладье и византийская башня на скале (здесь она стала башней святой Варвары), конные и пешие, ангелы и агнцы, змий и райское древо, алые языки клеветников ярмарочной длины (это к волошинскому «Ее мы прогалдели, проболтали...»), князья и погонщики верблюдов, совсем готические и совсем персидские фигурки рисовальщиков Древней Руси.
Компьютер укрупняет, детализирует, вытаскивает фрагменты композиций. Так что маэстрия безымянных иноков IX века видна даже ленивым и нелюбопытным.
Но Рублева и иконописцев Новгорода, в конце концов, оценили только в 1910-х. И кто сказал, что «в этой стране» все кончилось?
«Круг лета Господня» сделан с внутренней верой: все длится и продолжится. Златокудрых детей в матросках и козловых сапожках не будет — но дети в кроссовках и майках GAP наследуют по прямой и порфирные ступени екатерининских дворцов, и от воды туман и сырость, и Покров Богородицы.
А в «сфере знаков», как четко известно нам с 1990-х, предложение рождает спрос.
И вот, если угодно, — тут многое предложено. Цветет и пылает на листах.
В своде видна мысль единого составителя. Составителем, автором идеи и комментариев была Флора (Ольга) Нерсесова. Имя ее в выходных данных обведено черной рамкой. «Помяните и Вы рабу Божию Ольгу», — просят в первом томе те, кто довел труд Ольги Яковлевны до конца после ее смерти.
Книга вышла первым изданием. Подарочным. В блеске не сусального золота — а точного цветоделения и умной верстки. Сайт книги — http://antologia.xxc.ru (там и фрагменты томов, и все практические данные).
Хорошо бы «Кругу» повториться. Может быть, стать CD: сохранив качество изображения, он позволит дополнить Тютчева и Клюева, Серова и Кустодиева Бортнянским, Мусоргским и Стравинским. И сделает свод более доступным.
Тома, несомненно, для семейного чтения. Но рядом с хрестоматией находишь то, чего не читал. Я не знала стихов архиепископа Иоанна (Шаховского):
Когда наступят сумерки земли
И свяжутся навек пустые речи,
Все Ангелы придут, как корабли,
Последней беззащитности навстречу.
Но и «хрестоматия» наша (ныне словно прозябающая на учительской пенсии) такова, что о ней нужно возглашать со стен. Как можно было забыть за недосугом «Бегство в Египет» Бунина?
И огнем вставал за лесом меч
Ангела, летевшего к Сиону,
К золотому Иродову трону,
Чтоб главу на Ироде отсечь.
Елена Дьякова
