Легендарному «Московскому комсомольцу» в этом году исполняется 100 лет. В 1960-е годы в газете работал основатель нашего сайта Владимир Владимирович Шахиджанян. Перед вами – его воспоминания о том интересном времени и людях, с которыми его познакомил «МК».
Отдел культуры неуправляем
Так с лёгкой руки Евгения Сидорова я стал сначала автором, а потом и сотрудником отдела культуры «МК».
Руководил им Валентин Циоменко (он же Валентин Проталин), поэт. Мне почему-то кажется, что ещё у него был псевдоним Сорокин. Может быть, я ошибаюсь.
Валентин сумел создать поразительную атмосферу в отделе. Не редакция, а клуб. Кого я только там не видел!
Часто приходил Леонид Жуховицкий. Он долго рассказывал, кого будут читать, а кого перестанут читать через сто лет.
К счастью, Леонид Жуховицкий жив. Выпускает книги, и его сегодня читают. Сто лет с тех пор не прошло, всего лишь шестьдесят, но посмотрим, как будет через сорок лет.
Леонид часто выступал на страницах «МК», и его заметки, рецензии, публицистические статьи всегда имели успех.
Своим человеком в «МК» был и Александр Асаркан. Гениальная личность. 
Блестяще владел итальянским языком. С ходу писал начисто. Писал образно, чётко. Во всех его материалах присутствовала интрига. Начинаешь читать — и тебе интересно, как дальше пойдёт дело.
Да-да, именно такими он писал свои рецензии, обзоры, реплики и комментарии по самым разным поводам.
Он великолепно знал современную эстраду. Поддерживал всегда всё интересное и разносил в пух и прах безвкусицу, пошлость, похабность. Первого, второго и третьего на эстраде хватало.
Частым гостем редакции был Лев Аннинский, ныне — известнейший критик. Сегодня ему 85 лет, он продолжает работать. Когда мы впервые встретились, ему не было и тридцати.
Он испытывал постоянно два состояния: либо на кого-то сердился, либо хохотал. Хохот и ворчание — это Лев Аннинский. Ворчание и хохот.
Он великолепно разбирал книги современных авторов. Тогда уже был раздел:
«Новый мир» — это плюс, «Новый мир» — это прогрессивно, «Новый мир» — это интересно, «Новый мир» — это редактор Александр Твардовский.
«Октябрь» — это минус, «Октябрь» — это реакционно, «Октябрь» — это демагогия, «Октябрь» — это реакционно, ужасно и конъюнктурно, «Октябрь» — это редактор Всеволод Кочетов.
Алексей Флеровский
Лев Аннинский, конечно, стоял горой за «Новый мир». А ещё Лев Аннинский относился с подчёркнутым почтением и уважением к Алексею Флеровскому, главному редактору «МК» (к сожалению, ни одного его фото отыскать не удалось — прим. ред.).
— Вам повезло, — говорил он всегда сотрудникам «МК». — Ваш начальник разбирается в литературе и поддерживает всё интересное, важное, нужное, полезное, умное. Ваш руководитель знает и чувствует поэзию. Ну кто ещё из московских редакторов может наизусть читать Андрея Белого, Бориса Пастернака, Сашу Чёрного, Павла Когана, Павла Антокольского, Наума Коржавина, Давида Самойлова, Бориса Слуцкого, Самуила Маршака и замечательнейшего Велимира Хлебникова? Никто!
А имя Бориса Пастернака в то время было почти запрещённым. Все помнили о травле великого поэта, прекрасного писателя. Его травили за то, что он получил Нобелевскую премию за свой роман «Доктор Живаго».
Борис Пастернак умер в 1960 году, но его продолжали травить и делали это изощрённо.
Да, Алексей Флеровский действительно знал, понимал, ценил настоящую поэзию и настаивал, чтобы печаталось как можно больше молодых талантливых поэтов. В списке поэтов, которых уважал и ценил Алексей Флеровский, было много тех, кому не разрешали печататься. У них было много стихов, они приносили в издательства, а там после долгих ожиданий — невнятные ответы: «Сейчас не время, план уже свёрстан, нынче требуется другая тема, нас неверно поймут наверху, давайте подождём…»
Алексей Флеровский был предан газете, он обладал обострённым чувством языка и по мере возможностей вымарывал из многих статей казёнщину.
Худой, с проницательным взглядом, постоянно курил. Говорил всегда быстро, словно боялся не успеть что-то сказать.
Я не помню Алексея Флеровского, чтобы он спокойно что-то обсуждал. Он всё делал на бегу. Зайдёшь к нему в кабинет — и вынужден ждать. Один звонок, второй, третий…
Он тут же договаривался о каких-то встречах, поездках, просил принести ему очередные полосы, внимательно их читал, что-то дописывал, что-то сокращал, нередко находил ошибки и в этом случае вызывал автора или заведующего отделом и требовал объяснений и разъяснений.
Алексей Флеровский был влюблён в газету, абсолютно влюблён.
Над газетой всё время сгущались тучи. Все это понимали.
С одной стороны, изданию позволялось писать о том, о чём не позволялось другим газетам, скажем, той же «Вечерней Москве», «Московской правде», «Ленинскому знамени», а с другой стороны, у «Московского комсомольца» кураторов было всегда больше, чем у любого другого издания. «МК» курировали московский обком и горком комсомола, ЦК ВЛКСМ, а также обком партии, горком партии и ЦК КПСС.
У большинства изданий было руководство либо отраслевое, либо партийное.
В то же время некоторые рассуждали и так: что взять с «Московского комсомольца»? Небольшая по тиражу молодёжка, ну, резвятся немного «комсомольцы», пусть себе резвятся. Конечно, время от времени хорошо бы их одёргивать, но слишком сильно одёргивать не стоит.
Бездельники просятся на Парнас
В горкоме комсомола работал некий Юшин. Как его звали, не помню.
Он курировал газету и поэтому знакомился со всеми сотрудниками «МК». Насколько я помню, он защищал газету и многие спорные публикации.
Однажды сидели мы с ним в редакционном буфете и долго обсуждали, какой газета будет в ближайшие десять лет. Совершенно случайно я упомянул имя Александра Гинзбурга. Как сказали бы сегодня, он был известным правозащитником, несмотря на молодость лет, а в то время его называли диссидентом.
Юшин предложил мне вместе сходить с ним к Александру (Алику) Гинзбургу посидеть, попить чай и поговорить о жизни.
— Ну, что, может быть, мы найдём ему интересное дело, он перестанет отрицать всё на белом свете? Ведь добром это не кончится. Посадят его, посадят, — сказал мне Юшин.
Я созвонился с Аликом Гинзбургом. Он назначил нам время встречи. Мы пришли, но его дома не оказалось. Так было три раза. Ну, не хотел он с нами встречаться. 
Потом мне Алик сказал:
— Я хотел бы встретиться, но не верю им, этим всем комсомольским вождям. Я с ним поговорю, а он потом напишет куда-нибудь: «Провёл профилактическую беседу», да ещё что-нибудь добавит от себя, и меня снова посадят.
Алик продолжал свою правозащитную работу. В газете «Известия» появилось два материала. Боюсь, неточно передам их названия. Кажется, «Бездельники просятся на Парнас» или что-то про «Синтаксис». Обе статьи довольно известного журналиста рассказывали о губительной работе Алика Гинзбурга.
После этих публикаций Алик Гинзбург был арестован, осуждён и отправлен отбывать наказание, если мне не изменяет память, в Мордовию.
Он уже сидел, Алик Гинзбург, и был выпущен. За него вступился Илья Эренбург. В защиту Алика Гинзбурга писал письма и Константин Паустовский.
Но Алика всё равно потом посадили.
Когда отмечали, по-моему, 70-летие «МК» или 75-летие и проходил по этому поводу банкет в Государственном Кремлёвском дворце, мы с Аликом Гинзбургом оказались за одним столом. Я с сыном, и он со своим сыном.
Алик посмотрел на моего сына, потом на своего и сказал:
— Слушай, Шах, а ведь наши дети сейчас в том возрасте, в котором мы с тобой познакомились. А помнишь, ты хотел ко мне прийти с каким-то комсомольским функционером? Так вот, я жалею, что мы не встретились. Говорят, твой комсомольский вождь весьма был приличным человеком и, к сожалению, рано умер. Кто знает, если бы мы встретились с ним, может быть, мне удалось бы его уговорить переметнуться в наш лагерь?
Я усмехнулся.
Алик Гинзбург всего сидел три раза. А ведь было время, когда он работал в штате «Московского комсомольца».
Самое интересное, когда я однажды хотел пойти работать в известный журнал и, рассказывая о себе главному редактору этого журнала (он ныне покойный), вскользь упомянул о своих добрых отношениях с Аликом Гинзбургом, мой собеседник побледнел, позеленел, быстро что-то вспомнил, тут же закончил нашу беседу и сказал:
— Давайте в другой раз встретимся и продолжим наш разговор.
В другой раз мы больше не встретились. В журнал, естественно, меня не взяли.
Потом, много лет спустя (он ещё был жив, этот главный редактор), он мне сказал:
— Ну, зачем вы мне рассказали тогда про Алика Гинзбурга? Конечно, я не мог вас взять на работу ни в коем случае.
Алик Гинзбург прожил сложнейшую жизнь. Он всю жизнь боролся за свободу.
Жил в Америке. Потом во Франции. Был дружен с известной правозащитницей Людмилой Алексеевой.
В «МК» он работал недолго, но воспоминания о том времени у него остались на всю жизнь.
Некоторое время Алик Гинзбург работал актёром в театре, если не ошибаюсь, в Тверской области в городе Кимры.
Чудаков — это не псевдоним
У Алика Гинзбурга был друг — Серёжа Чудаков.
Этот Сергей Чудаков заходил в «Московский комсомолец» чуть ли не ежедневно. Землистый цвет лица, странный пиджак, сверхпотёртые брюки, всегда немытые волосы. Он был странным человеком.
Я сначала думал, что Чудаков — это его псевдоним. Нет, подлинная фамилия.
Чудаков поражал гениальной памятью.
Во-первых, он знал невероятное количество стихов. Читал наизусть Хлебникова, Пастернака, Заболоцкого, Слуцкого, Корнилова, Антокольского, Ахматову, Цветаеву, Кедрина, Глазкова, Сапгира, Холина…
Он интересно рассуждал о кино, о котором знал абсолютно всё: фамилии режиссёров, сценаристов, операторов, помнил биографии всех актёров, мог легко пересказать сюжеты фильмов от немого кино до современных. Он мог бы написать историю кино не хуже, чем Жорж Садуль, выпустивший свой шеститомник «История мирового кино».
Вспоминается любопытный случай, связанный с Сергеем Чудаковым.
Он иногда свои статьи подписывал псевдонимами, использовал фамилии вполне реальных людей, в основном, девушек, с которыми у него возникали романы. Девушки (в чём секрет — непонятно) западали на Сергея Чудакова. Он действовал на них гипнотически.
И вот однажды он написал большую статью о поэтах Серебряного века. Статья умная, талантливая, неординарная. Подписана женским именем. Она привлекла внимание Бориса Слуцкого, и он решил с автором познакомиться. Разыскал эту девушку и пригласил к себе.
Она приглашение приняла. Он галантно помог ей снять пальто и сразу спросил:
— Где вам удалось так близко познакомиться с Гумилёвым, Мережковским, Оцупом?..
Девушка не дала ему возможности произнести весь список. Она ответила тут же:
— Где познакомилась с поэтами? В ЦДЛ, наверное. А может быть, в Доме кино.
После такого заявления у знаменитого поэта Бориса Слуцкого желание общаться с девушкой, «написавшей» статью о поэтах Серебряного века, пропало.
Да, таким был Сергей Чудаков. Неприкаянным, странным, энциклопедически образованным, обладающим почти гипнотическим влиянием на других.
Он был нервный, порой капризный, иногда обидчивый и всегда непредсказуемый.
Сергей Чудаков обычно сидел в отделе литературы и искусства, а потом искал, с кем можно сходить пообедать. Обедал он за счёт сотрудников «Московского комсомольца» (у Серёжи деньги всегда отсутствовали) или за счёт пришедших в газету авторов.
Иногда Сергей приходил в редакцию в приличном подпитии.
Чудаков непонятным путём проходил на самые закрытые просмотры в Доме кино, в Союзе кинематографистов, на «Мосфильме» и даже в Госкино. Сначала его пытались выдворить с этих просмотров, но потом поняли, что это себе дороже, и с ним смирились.
Да, Сергей Чудаков иногда устраивал истерики: «Не оставите меня на просмотре — я повешусь или другим способом покончу жизнь самоубийством».
Время от времени Сергей писал (иногда под псевдонимом) о кино.
Я, кстати, отвечал в «Московском комсомольце» за кино и выпускал на страницах газеты полосу «Клуб друзей кино» — «КДК».
Помню, Серёжа написал классную рецензию на испанский фильм «Королева «Шантеклера». Разругал его в пух и прах. И сделал это доказательно, остроумно, любопытно, интересно, но это была, как потом выяснилось, всё-таки провокация. Он, Чудаков, всё понимал и знал.
Разразился скандал.
Его устроил Владимир Евтихианович Баскаков, заместитель председателя Госкино. Режиссёр — коммунист, специально его фильм купили, решили показать, проследили, чтобы не появилось плохих рецензий, и вдруг такое — с издевательством над этим режиссёром, Рафаэлем Хилем.
Рецензию признали ошибочной, идеологически вредной. Главного редактора газеты «Московский комсомолец» обвинили в политической незрелости. Вот так и сняли Алексея Ивановича Флеровского с работы.
Конечно, сняли не за рецензию — это был только повод. Сняли за вольнодумство, сняли за демократию, сняли за непокорность, сняли за отсутствие «чего изволите?».
На некоторое время Алексей Иванович оказался без работы. Потом его взял к себе в штат в журнал «Журналист» Егор Яковлев. Затем Егора Яковлева убрали из журнала. Убрали и Алексея Флеровского.
Когда в годы перестройки Егор Яковлев возглавил «Московские новости», он на должность ответственного секретаря пригласил Алексея Флеровского.
Об А.И. Флеровском все работавшие с ним вспоминали всегда с придыханием: какой редактор, какой человек, какая личность, какой журналист, какой организатор!
Всё в превосходной степени.
Замечательнейший, превосходнейший, удивительнейший, фантастический, умнейший, добрейший и так далее, и так далее.
Алексей Флеровский женился на Татьяне Ляхно (или Лехно, не помню её фамилию точно). Она же до этого была, если я не ошибаюсь, Татьяной Ивановой, стала Татьяной Флеровской. После развода с Алексеем Ивановичем она взяла фамилию нового мужа и стала Баженовой (вышла замуж за фотографа). Сын у неё хороший, работает сейчас на телевидении.
Не знаю, жива или нет Татьяна. В молодости она обладала потрясающим обаянием и красотой. Просто актриса. Улыбалась, разговаривала интересно, всегда её слушали, и, по-моему, Алексеем Ивановичем она заправляла.
Потом они, к счастью или к сожалению, расстались. О романе (а потом женитьбе) Татьяны и Алексея в редакции судачили.
В редакции многие сходились, расходились. По-моему, опережал всех Александр Яковлевич Аронов, Саша Аронов. Умный, добрый, нежный, благородный, талантливый, взрывной, невероятно обидчивый, тут же, к счастью, отходчивый… Прекрасный педагог, замечательный журналист, удивительный литератор, потрясающий поэт, хороший публицист.
Отдел школ, которым руководил Саша Аронов, стал одним из лучших в редакции. Евгений Сидоров тогда уже перешёл из «Комсомольца» в «Литгазету».
Юрист Юрий Некрасов, педагог Александр Аронов, потом в редакции появился Валентин Юмашев. Там же, по-моему, в этом отделе (а может, в другом) работал и милейший Олег Калинцев.
За комсомольских функционеров, секретарей обкомов и горкомов нередко писали тексты (как статей, так и публичных выступлений) Роман Карпель и Борис Иоффе.
Владимир Шахиджанян
