Планета моего отца
Продолжение
Все мои детские воспоминания можно разделить на три периода: до войны, военное время и послевоенные годы.
Первый, довоенный, запомнился мне в основном в виде статичных картинок. Ведь я был еще очень мал.
Лето. Залитый солнечным светом фасад «белого дома» так мы называли двухэтажное здание, где в одной половине на первом этаже была «вычислительная», на втором кабинет директора и его квартира. Вторая половина была выделена под жилье.
В «вычислительной» за старинным письменным столом сидит мой отец. На столе полочка с книгами, арифмометр. (Нелегко мне бывает сейчас объяснить, что это за прибор )
Картина вторая. Песчаный берег Волги. Человек десять обсерваторцев с детьми купаются, загорают. Отец разжигает небольшой костер, чтобы вскипятить чай
Мы жили в северной части деревянного дома, который до революции был летней дачей первого директора обсерватории Дмитрия Ивановича Дубяго. Высокие потолки, большие окна. Две комнаты приблизительно по 18 квадратных метров, очень узкая прихожая, выполнявшая одновременно и роль кухни, так как там была русская печка. Одна маленькая проходная комнатка, где за деревянной ширмой жил дядя моей мамы Виктор Николаевич Богородский, которого я звал дедушкой. Обстановка довольно бедная: в спальне старый платяной шкаф и трюмо, моя детская и две взрослых железных кровати, на которых висели металлические бирки. Отец объяснил мне, что они «казенные», то есть принадлежат не нам, а обсерватории.
Казенными были также ватные брюки и куртка, которые отец надевал, когда зимними ночами уходил наблюдать. Казенной была и черная каракулевая кепка.
В другой комнате стоял довольно грубо сколоченный обеденный стол, покрытый клеенкой. Когда я через восемь лет, после окончания университета, снова вернулся в обсерваторию, в одном из сараев я отыскал этот стол, и он прослужил мне еще несколько лет.
Стулья у нас были венские, а если их перевернуть, то на обратной стороне можно было прочитать «Курбатовъ и Бельковичъ».
Еще до революции предприниматель Курбатов пригласил моего деда, Владимира Николаевича, в компаньоны, они организовали в Урмарах мебельную фабрику. Не знаю, как Курбатов, но мне говорили, что дед на этом сильно прогорел. Зато стулья были добротными и служили долго; еще и в семидесятых годах у меня сохранилось два таких стула.
Было у нас и кое-что ценное: это два ломберных столика и картина на стене, в центре которой изображен Баян, играющий на гуслях для какого-то князя, рядом дуб, избушка на курьих ножках, Баба Яга, какое-то чудовище. Эта картина и сейчас висит у меня на стене в одной из комнат того же дома Позже я узнал, что это эскиз к занавесу Казанского оперного театра.
Эскиз занавеса написал художник Фирсов, окончивший Казанское художественное училище, вместе с художниками Н. И. Фешиным, П. П. Беньковым и П. Ф. Бессоновым. У меня хранится фотография, на которой все четверо вместе с основателем художественного училища, родным братом моего деда, Николаем Николаевичем Бельковичем; там же и дети последнего. Дочь его Александра позже вышла замуж за Н. И. Фешина и в 1923 году уехала с ним в Соединенные Штаты. Фешин позже стал президентом Академии художеств США.
А С Петром Федоровичем Бессоновым меня свела судьба в 1949 году. После смерти отца мы с мамой переехали жить к ее сестре в г. Зеленодольск, где я поступил в 9-й класс школы №1.
Первый урок черчения. Старенький учитель по классному журналу знакомится с учениками. Вдруг: «Ба, Белькович! А ты не родственник Николая Николаевича Бельковича?..»
* * *
Обсерватория перед войной жила спокойной, обычной для того времени жизнью. Конечно же, мне больше всего запомнились праздники.
«Белый дом» тогда украшался парой лозунгов, на крышу водружалась пятиконечная звезда, ниже гирлянда электрических ламп. Все обсерваторцы с детьми собирались в «вычислительной», где для президиума устанавливался стол, покрытый красной скатертью, на нем бюст Ленина, почему-то черного цвета, перед ним ряды стульев. На передних сидели мы, дети.
Директор обсерватории, Дмитрий Яковлевич Мартынов, открывал собрание; затем вставал Павел Иванович Родионов, в «обычной» своей жизни исполнявший обязанности секретаря-машинистки, и запевал «Интернационал», дирижируя своими очками. Все бодро подхватывали.
После этого следовал обязательный доклад, скучный, я полагаю, не только для нас, ребятишек, во время которого взрослым приходилось прилагать немало усилий, чтобы заставить нас вести себя достойно обстоятельствам.
Самое интересное для нас происходило позже: это концерт художественной самодеятельности, в котором принимали участие как взрослые, так и дети. Помню даже, как поставили спектакль по пьесе Оскара Уайлда «Стакан воды», в котором отец играл одну из главных ролей.
И, наконец, после того как мамы уводили нас домой, самое интересное начиналось для взрослых, о чем мы, конечно, могли судить только по случайно услышанным разговорам да редким фотографиям. Например, когда я спросил как-то у отца, почему тяжелая дверь в одной из наших комнат обвисла так, что при открывании волочится по полу, он сказал, что во время застолья по случаю одного из праздников директор «сидел на ней верхом» и дирижировал хором участников
Продолжение следует
