В предпоследнее воскресенье августа в поволжском хуторе Пески был кощунственно съеден последний петух. Звали его, естественно, Петькой, и был он могучим красно-коричневым красавцем. Однако отнюдь не цвет пера послужил причиной петушиной кончины. На то имелись обстоятельства куда более существенные.
…И началась «стрижка»
— Хозяйство сворачиваю, — со вздохом сообщил мне фермер Павел Кузин. — Напахался. Трактор продал, бычков свёл на базар. А петух… вот он.
И снял крышку со сковородки на столе.
Хоть и день был солнечный — выпивалось невесело. Рассказ о том, как пытался человек стать хозяином на своей земле и что из этого вышло, был драматичным…
Начать новую жизнь Павел Кузин решил поздновато. Ему было уже сорок два года, когда он пошёл на фермерские курсы. До этого успел послужить в армии, пошоферить на междугородных трассах, побригадирствовать на местном автозаводе и даже побыть кооператором. Но поскольку вырос в деревне — тянуло на землю. Купил дом в пригородном селе, захотел иметь надел земли, огородничать. Не получилось: пространства вокруг любого областного центра сейчас — на вес золота. Или на вес солидной взятки. Ни того, ни другого предложить чиновникам Кузин не мог. Тогда они предложили сами:
— В фермеры рвёшься? Можем выделить землю вот тут.
И ткнули пальцем в то место на густозаселённой карте, где среди белого пятна чернели буковки «Хут. Пески».
Название было пугающим, но Кузин съездил и убедился: никаких песков, отменный чернозём. За Волгой. Ему вспомнился богатый загульный помещик Мишука Налымов из одноимённого рассказа А. Толстого, разбогатевший именно на этих землях. «Он смог, а я не сумею?» Решился.
Уламывал жену: «Доходы считать будешь. Верное дело затеваю: в нашем государстве самое дорогое — еда. А тут всё своё — да ещё и на базар отвезём. Миллионерами будем!»
Говорил — и сам в это верил. А за окнами подбитого ветрами вагончика лежала земля. Его земля. Целых пятьдесят гектаров.
Вагончик на своё поле он привёз не сразу. В первую весну — а это был девяносто первый год — он прибыл сюда с рюкзаком, палаткой и двумя лопатами.
В ту весну главной заботой была вода. Река Волга находилась в двадцати километрах, совхозная водокачка — в семнадцати. Надо бы бурить скважину, но на это не было ни денег, ни времени. Участок был плоский, как стол, но Павел приметил, что один край этого стола слегка наклонён. Значит, по весне и после дождей пойдёт верховодка.
Тут и стал ладить копанку — малый прудок, в котором бегущая по земле вода задерживается в слое глины. Пить её страшновато, но ведь надо поливать, поить скотину, которая, конечно же, появится. Копал и думал: жена увидит воду — приедет из города, где он оставил её в двухкомнатной квартире с дочерью.
Не приехала. Вместо неё прибыли бежавший из суверенного Таджикистана брат с женой и двумя пацанами. Тому деваться было некуда, вагончик в поле очень его ободрил. Он тоже выпросил участок, зарегистрировался фермером.
А дальше началась «стрижка».
Надо пахать. Трактора нет. Пошли кланяться в совхоз. Трактор дали, но ящик водки сверх официальной платы выложили.
Нужен кредит. Его под низкие проценты гарантировал тогда фермерам президентский указ. В банке хохотали: «Президент гарантировал? Пусть выделяет». Братья сунули клерку двадцать пять «штук» (тогда это ещё были деньги) — кредит сразу нашёлся. Не под низкие — под средние проценты.
Надо заводить кур. Поехали на птицефабрику. За цыплятами очередь в три дня. Сунули ещё три «штуки».
«Пришлось „отстёгивать“ за всё. Система поборов была идеально отлажена. За долгие месяцы своих мытарств ни в одном кабинете не встретили благожелательного или заинтересованного к себе отношения. Точнее, так: заинтересованность была — но с одним умыслом: а что с этих можно урвать?»
«В бизнесе не понимаешь!»
Многие из тех, кто задумал, как Кузин, хозяйствовать на земле, не выдержали тягот, бросили всё и подались кто куда. Братья Кузины тянули лямку потому, что одному некуда было деваться, а второй, смешно сказать, не желал выглядеть неудачником перед женой.
Не только конторские клерки, но и природа строила козни. На двадцати гектарах в первый же год засуха спалила овёс. Воды в прудке-копанке едва хватало до июля. Лиса повадилась в курятник.
Но пришёл, пришёл час удачи! Гречка, за семенами которой мотался Павел Кузин аж в Башкирию, выдала урожай. Да такой, что и ссуду вернули, и на комбикорм поменяли, и трактор купили. А ещё щитовой дом и стройматериалы. И — на бурение скважины замахнулись. Павел купил жене в «комке» китайский пуховик, сапожки, духи французские. Явился, сияя как начищенный самовар, да похвастаться не удалось. Пока он корячился на своих гектарах всё лето, жена на бизнес-турах Самара-Будапешт заимела куда больше. «Дурак ты, Пашка! В бизнесе не понимаешь».
И всё же Павел землю не бросил. Его, как говорится, заело. И ещё брат держал: не мог он оставить его одного среди голого поля, на окраине которого уже был заложен фундамент щитового дома. Вот и вернулся вкалывать.
Через два года братьям Кузиным было чем гордиться. Сто гектаров земли рожали горох, пшеницу, картошку, просо. Урожайность на треть выше, чем в соседних «коллективных» хозяйствах. Осенью продали двести тонн зерна, выручили двадцать миллионов с гаком. Казалось бы, жить, работать, процветать.
Доказали: земля не может не откликнуться на усердную работу, все эти стенания о погибающей России, вся эта болтовня о голоде — либо с похмелья, либо со злым умыслом. А весь этот гвалт нелепый: мол, ничего из фермерства в России не выйдет, не те традиции, не та психология! Соборность, община, коллективизм — вот что спасает страну!
— Мы пойдём другим путём, — повторили Кузины знаменитую фразу и горделиво зашагали. Да далеко, увы, не ушли.
Кредитный фонд
Прежде чем приступить к повествованию о самых тяжких событиях в жизни фермеров Кузиных, позволю себе небольшое отступление.
Вот привыкли мы считать, что против фермерства в России поднялось всё совхозно-колхозное начальство и бесчинствует на необъятных просторах, нарушая все законы и установления демократических центральных властей. И нет, мол, на них управы, ибо все кругом бывшие администраторы и повязаны они круговой порукой. Вот и душат новое в селе на корню.
Эх, будь всё так однозначно, разве не нашлось бы на ретивых нарушителей законов управы? Ну, в одном месте собрались парткумовья и собутыльники, в другой области лелеют лозунг о неоспоримом преимуществе агрогулага. Но ведь в
Так ведь нет ни одного или почти нет «антифермерского» процесса. Трусят фермеры? Не идут поперёк власти? Нет. Власти не так глупы нынче, чтобы подставляться. Противостояние фермерству существует, но какое изощрённое!
Помните, как нагло-невинно банковский клерк отказал в гарантированном кредите под низкий процент? Он же не сказал, что банк не будет выполнять указ президентский, он сообщил, что кредитный фонд кончился, уже выдан. Попробуй подкопайся. Да что банк! Агропромовские начальники похитрее фокус выдумали, чтобы держать свою монополию и поприжать крестьян, задумавших жить самостоятельно.
Известно ли нашему правительству о том, что все птицефабрики, свинофермы и прочие разводящие скотину организации не продают крестьянам ни кур, ни свинок, ни тёлок, а в основном скотину мужского рода, скажем так. Для чего? А для того, чтобы не плодились, не размножались по подворьям и частным фермам, не мешали монополистам властвовать на местных рынках.
И опять не придерёшься: продаём то, что имеем. А кур, тёлок, свиней, овечек — под нож. Сюжет из «Поднятой целины», только там мужики не хотели скотину в колхоз тащить, а теперь агроначальники не желают скотину из колхоза выпускать.
Пятно на карте
«Вместо цепей крепостных люди придумали много иных», — верно подметил поэт в своё время. Наблюдение не устарело.
Так вот, чтобы из этой липкой и вроде бы невидимой паутины выдраться, надо иметь и характер, и нервы. Но даже если и осилит человек все эти мыслимые и немыслимые преграды, на одной почти наверняка споткнётся. Называется это так: месторасположение земли. Это, пожалуй, самая невинная и самая губительная для землепашца вольного уловка.
Конечно, каждый прочитавший это подумал сейчас о качестве земли. Верно, это — основа основ. Можно нарезать суглинка щедро, а можно скупо отвалить десяток гектаров чернозёма. Но весь вопрос, где расположен этот чернозём. Далеко ли от деревни, от дороги? За оврагами или без оных? Это ведь только на карте все гладко, а реальный рельеф и обогатить может, и разорить.
Ах, как радовался Павел Кузин, когда убедился, что на месте исчезнувшего хутора Пески он обнаружил тучный чернозём! Не ведал он, почему так охотно ткнул чиновник пальцем в это белое пятно на карте. Не догадывался, в какую ловушку его загоняют…
Их стадо уже насчитывало восемь бычков, три тёлки, двенадцать овец и пять хряков. А еще куры, индюки и две кавказские овчарки. И всё это мычащее, блеющее и лающее хотело не только есть, оно хотело пить. Прудок уже ставил братьев перед необходимостью мчаться, бросив все дела, в соседний совхоз за водовозкой. Лови её там, когда на любом огороде, в любом подворье нет желаннее машины в летнюю пору.
Решили: нужна скважина, без неё никак. Долго описывать, каких мук стоило найти буровика, уламывать гнать буровую установку сюда, в глухомань. Но сделали, сделали! Трубы обсадные, можно сказать, выкрали с оборонного завода за двести вёрст! Электропогружной насос выписали из города Екатеринбурга! И вот когда уже ликование было на носу, когда мерещилась братьям свежая, чистая вода в любое время суток, вспомнился им эпизод из героической борьбы аджимушкайских партизан с фашистами в знаменитых каменоломнях.
Эпизод такой. В пылу сражения молоденькие бойцы захватили прожектор, коим немцы освещали подземные штольни. Радостные, примчались к командиру: «И у нас теперь свет будет». «А вилку куда вставлять будете? В нос?» — мрачно поинтересовался командир. Генератора электричества у партизан не было…
У братьев Кузиных его тоже не оказалось. Они
Вот так, без явного противостояния властей и начальников, без нарушения законов и указов, без ненависти местных жителей, должно было скончаться ещё одно крестьянское хозяйство. Но…
Братья не сдаются
Городскому жителю весьма полезно оказаться иногда среди поистине необъятных просторов нашей земли, реальная жизнь на которой идёт почти всегда не так, как рисуется нам с экранов телевизоров. Суровые реалии отрезвляют, позволяют более зримо ощутить непомерную сложность той работы, которая называлась во времена Столыпинских реформ переделом земли.
Словом, пасмурное у меня было настроение, когда узнал: в хозяйстве Кузиных скотины больше нет. И последний петух, как мне было сказано, съеден. Но меня удивило, что щитовой дом уже подведён под крышу и, похоже, собирается ею накрыться.
— Дом будем достраивать, — объяснил Кузин-младший. —
Значит, землю не бросили?
Нет, решили выращивать лишь зерновые, пока без скотины. А там видно будет.
Павел Кузин пока в городе. Он налаживает там шиноремонтное производство в гараже, где
— Удобрения, солярка, навес шиферный, — загибал пальцы Кузин-младший. — На всё средства нужны.
— А петуха съели, — пожалел я.
— Да пошутил Пашка, — улыбнулся впервые за весь день мой собеседник. — Вот он, бабник.
Показал: в дощатом сарайчике на нас горделиво глянул красно-коричневый красавец. Настрой у него был явно боевой.
А мне подумалось: рано злорадствовал тот клерк, что загнал сюда братьев Кузиных, ох рано! Клюнет ещё его кузинский «жареный петух», обязательно клюнет!
Жан Миндубаев, Ульяновская область
