Виктор Пелевин
Есть сакраментальный вопрос: почему животные себе лижут? Можно долго отвечать на него с зоологической, эстетической и этической точки зрения, но правильный ответ краток: потому что могут.
Рассматривать всерьез новый роман Виктора Пелевина «Смотритель» значило бы оскорбить его прежние произведения. Ахматова говорила, что нет ничего скучнее чужих снов, — есть: чужие галлюцинации. Они-то уж начисто лишены логики. Пелевин, который и в самых малоудачных текстах вроде «Бэтмена Аполло» умудрялся раз-другой хорошо сострить, а иногда нагнать убедительного страху, — в «Смотрителе» начисто отказывается от каких-либо требований к себе. Я вынужден рецензировать эту книгу, не дожидаясь ее второго тома, — «Железной бездны», — поскольку издательство анонсировало ее выход на 17 сентября, а потом без объяснения причин перенесло на 29-е; но, во-первых, часть второго тома напечатана в первом в качестве дополнения, и ничто в ее языковой ткани не указывает на принципиальную новизну, а во-вторых, если этот второй том перевернет мое представление о книге и окажется шедевром, я берусь подробно его отрецензировать и признать свою неправоту. Но
то, что было нам представлено на Московской книжной ярмарке под названием «Орден желтого флага», являет собой вялый, исполненный весьма суконным языком перепев всего, что писал Пелевин до сих пор, только уже без всякой связи с реальностью и без единой шутки. Что, может быть, и к лучшему.
Отсюда понятно: этот автор, всегда отлично чувствующий главные тенденции эпохи, перешел от их описания к их воплощению на практике. Если никто в стране не заботится о качестве, — а для власти этот Q-фактор, как называют его на Западе, прямо враждебен, — если никто не соблюдает никаких критериев и ничего с себя не требует, с какой стати Пелевин должен писать хорошие романы? Он может себе позволить печатать под своим именем что угодно, хоть телефонный справочник. Секта его фанатов обнаружит и здесь образцовые глубины и тот идеально правильный, кристальный язык, который уже обнаруживают в «Ордене желтого флага». Ругатели будут ругаться на автомате, не снисходя до чтения. Те же, кто любит Пелевина давно и трезво, замечая и блестящие удачи вроде «Чисел», и полуудачи вроде «Священной книги оборотня», и неудачи вроде «t», — попробуют понять его логику, и логика эта проста. Согласно контракту, он обязан в год выпускать по книге. Писать по книге в год ему совершенно неинтересно, потому что все главное об эпохе он сказал, а когда эпоха сменится — один Бог ведает.
Теперь он может позволить себе комфортно жить и работать, выдавая в год один, а то и два тома абсолютно никакого продукта, просто чтобы от него отвязались. И как хотите — я никакого возражения против такого образа действий отыскать не могу.
 |
 |
«Смотритель» — это прежде всего обозначение пелевинской позиции в литературе: он смотрит (и видит больше других). Сейчас ему надоело смотреть вокруг, и он смотрит непонятно куда — можно бы сказать: в себя, но не думаю, что у него внутри так скучно. Скорее «Смотритель» — это такой пелевинский способ неписания. Все мы знаем, что лучший, буддистский способ смотреть телевизор — это не смотреть телевизор. Во время своего творческого молчания, пришедшегося на самый хвост ХХ века, Пелевин сказал: «Для писателя не-писать иногда важнее, чем писать». Сэлинджер, кстати, отлично это подтвердил своим примером, да и наш Распутин подтверждал в свое время. Не-писать (или, если угодно, анти-писать) и получать за это деньги, а также провоцировать ежегодный сентябрьский шум вокруг своего имени, — не худший и наиболее актуальный способ воздерживаться от концептуальных высказываний во дни, когда их нет и быть не может; когда любые осмысленные и даже бессмысленные слова вызывают у большинства одну реакцию — расстрел через мегасрач.
Будущая слава? Репутация? О какой репутации в России можно говорить? «Те, кто нас любят, смотрят нам вслед» — и заведомо простят нам все; те, кто нас не любят, никогда нас не полюбят. Что касается посмертной славы, то отсутствие советской «вечности», ее конец, Пелевин прокламировал еще в «Generation П». Если в будущем и сохранится в прежних объемах страна под названием Россия, нынешний период своей истории она позабудет как страшный и отчасти смешной сон, и все, что тут делалось, тоже будет забыто, так что я, например, стараюсь на чистом автопилоте. А по большому счету давно уже можно ничего с себя не требовать, потому что либо «война все спишет», — и это, может статься, будет последняя война, — либо все свалят на эпоху. Кто сейчас всерьез анализирует повести Зощенко конца тридцатых или советские публикации Всеволода Иванова? Кого занимает соцреализм? Кто помнит официозные статьи Олеши, написанные одновременно с пронзительными фрагментами оставшейся в столе «Книги прощания»? Пелевин выпускает в год по совершенно лишней книге потому, что может себе это позволить. Он крупнейший писатель эпохи, он — единственный из всех — получил контракт, позволяющий ему зарабатывать тотальной имитацией, и от этого никому не плохо. Издатель не в накладе, поскольку растягивает один роман на два тома без всякой сущностной необходимости и публикует эти тома с месячным интервалом, с огромными полями и большими буквами, по цене примерно 500 рублей каждый. Читатель тоже занят — он читает, ищет смысл, проводит аналогии с Кастанедой, хотя никаких аналогий тут по большому счету нет, и вообще полагает себя умным, а чего еще надо этой категории читателей? Ей надо, чтобы ей льстили; покажи советскому синефилу пустой экран и скажи, что это Антониони, — он и тут найдет концептуальное высказывание. Автору тоже хорошо. Никто, кроме Пелевина, в современной России себе такого позволить не может — да боюсь, что и в мире тоже: там все-таки принято предъявлять к себе некоторые требования. Пелевин же своим новым романом поднес к лицу нынешней России прекрасное зеркало — столь гладкое, что оно, кажется, даже не замутнено дыханием.
Как и предупреждали издатели, каждый сам решит, о чем этот роман: его содержание и смысл зависят только от читателя. Я по крайней мере решил, что это роман об оптимальном способе существования современного писателя. Лучшее, что он может, — это продать нулевой во всех отношениях текст за ненулевую сумму и тем сохранить себя до лучших времен. Когда они наступят — не сомневайтесь, Пелевин напишет прекрасную прозу. Впрочем, они могут и не наступить, и тогда «Смотритель» — прекрасный эпилог двух веков русской культуры, постепенный ее переход в никуда. Следующий роман, если доживем, будет в трех томах и без букв вообще.
