Исполняется 75 лет композитору Эдуарду Артемьеву. Помимо опер, симфоний, кантат, сюит Артемьев автор музыки более чем к 150 фильмам. Среди которых «Солярис», «Раба любви», «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Сталкер», «Охота на лис», «Город Зеро», «Ближний круг», «Водитель для Веры» и многие, многие другие. И кроме этого, Эдуард Николаевич известен как пионер электроакустической музыки в Советском Союзе.
Эдуард Николаевич, вы редко даете интервью, ссылаясь на постоянную занятость. А вы вообще отдыхаете?
Эдуард Артемьев: Раз в год на две недели я уезжаю в теплые края погреться на солнце. Я ненавижу холод, хотя родился в Новосибирске. Мне вообще кажется, что все русские люди на самом деле терпеть не могут зиму. Именно потому, что она у нас такая долгая. Знаете, о чем я мечтаю? Всю зиму не выходить из дома.
Вы же несколько лет жили и работали в Лос-Анджелесе. Почему же не остались? Там тепло.
Эдуард Артемьев: Да, я прожил там три года и написал музыку к девяти голливудским лентам. Очень много работал там. Но, во-первых, моя жена очень хотела вернуться, а во-вторых, все получилось довольно спонтанно. Никита Михалков позвал меня на «Утомленные солнцем». Я вернулся и остался. Но потом несколько раз возвращался работать в Америку.
В чем различия работы там и здесь?
Эдуард Артемьев: Только в условиях. Если ты работаешь там, то все делается для того, чтобы ты работал и ни на что не отвлекался.
Чем отличается работа композитора для кино от просто сочинения музыки?
Эдуард Артемьев: Творчески никакой разницы нет — ты всегда создаешь новый мир, звуковой мир, который до этого не существовал, а после этого останется жить. Но, конечно, работа в кино — это всегда работа под заказ. Любой режиссер — диктатор. И музыка в фильме должна, как и все остальное, отражать его замысел. Под заказ писать труднее, но есть и интересная задача — попасть в образ. И если ты в него уже попал, почувствовал кино, то дальше работа идет легко. Вообще, конечно, основная сложность работы в кино — сроки. У композитора есть примерно месяц на сочинение, а иногда и меньше, и приходится работать сутками напролет. И иначе невозможно, потому что, когда срываешь сроки, теряются огромные деньги. Мне нравится фраза Алексея Рыбникова о том, что музыка должна быть не хорошая и не плохая — она должна попасть. А попадешь ты или нет, заранее вычислить невозможно. Даже анализируя постфактум, непонятно, когда срабатывает, а когда нет. Есть случаи редкого гения, как, например, Энио Морриконе, но это уникальный композитор, он попадает всегда.
Может техника заменить живое исполнение?
Эдуард Артемьев: Не должна. Потому что это разные задачи. Смысл живого оркестра в том, что, когда исполняют сто человек, это сто разных эмоций и темпераментов, индивидуальностей. И это не надо синтезировать. В этом сила искусства.
А какие композиторы оказали на вас наибольшее влияние?
Эдуард Артемьев: Скрябин, Дебюсси, Стравинский. Когда я услышал рок-оперу Эндрю Уэббера «Иисус Христос — суперзвезда», был поражен до глубины души. С тех пор я, с эстетической точки зрения, люблю рок.
Как вы начали заниматься электроакустической музыкой?
Эдуард Артемьев: Евгений Мурзин, военный инженер, построил 51 год назад синтезатор, который назвал «АНС». Это первые буквы фамилии, имени и отчества Александра Николаевича Скрябина — великого русского композитора, оказавшего влияние на творчество и жизненную философию Мурзина. Мурзин добивался, чтобы его синтезатор соответствовал тем высочайшим требованиям, которые предъявлял к музыкальным инструментам Скрябин. До сих пор «АНС» по ряду параметров остается уникальным.
И вот Мурзин долго искал композиторов, которые могли бы освоить его инструмент. Он предлагал сотрудничать таким фигурам, как Мурадели, Шостакович, Кабалевский. Но они отказывались, были заняты. И тогда Евгений стал искать композитора среди творческой молодежи. Так в 1960 году мы познакомились, подружились. И я стал первым исполнителем на «АНС».
Эдуард Николаевич, вы работали с самыми крупными российскими и советскими режиссерами. С кем было сложнее всего, а с кем, наоборот, легче?
Эдуард Артемьев: Андрей Тарковский, с которым мы работали на съемках «Сталкера» и «Соляриса», очень многогранный, но сложный человек, с ним нелегко было найти общий язык. И отношение к музыке в кино у него было неоднозначным. Он мечтал снять фильм без музыки. Говорил, что авторская музыка — как контуры, без которых он не может обойтись. Когда кончаются его средства как мастера кино, тогда и нужна музыка. И в работе он меньше всего говорил о музыке, он больше говорил о кадре. Его любимым композитором был Бах. У него была уникальная коллекция произведений Баха. С Никитой Михалковым, наоборот, очень легко работать. Он точно знает, чего хочет, и даже подсказывает. Но самый сложный в работе — Андрон Кончаловский. У него музыкальное образование. Сам играет на фортепьяно, поэтому подолгу мучает авторов, предлагая различные варианты. И он лучше знает музыку, чем я. Это мешает в работе. Каждая наша картина начинается с большого недовольства друг другом. Самое неприятное — он начинает вникать в партитуру, в ноты. «Вот этот фрагмент должен быть, как у Брамса, а вот здесь больше подойдет Шостакович...» Но это интересное сотрудничество. И мы продолжаем работать до сих пор. Вот сейчас я писал музыку к спектаклю «Три сестры», который он поставил на сцене Театра Моссовета.
Эдуард Николаевич, создается впечатление, что в вашей жизни есть только музыка. А вы еще чем-нибудь занимаетесь?
Эдуард Артемьев: Похоже, нет. По телевизору смотрю только футбол и новости. На ночь читаю. Вообще я днями не вылезаю из студии, пишу. И другой жизни не представляю, да и не хочу. Так многое еще хочется дописать.
