Известный современный писатель и телеведущий Виктор Ерофеев в своём предисловии к собранию сочинений Набокова говорит: «…Нетрудно предположить, что основное содержание набоковских романов — авантюры „я“ в призрачном мире декораций и поиски этим „я“ состояния стабильности».
Можно ли то же самое сказать о произведениях Пелевина? Полагаю, можно и нужно. Теперь вопрос, заслуживают ли эти самые призрачные декорации хоть какого-нибудь внимания, раз уж они призрачны. Наверное, заслуживают.
Поскольку к призрачному миру декораций серьёзно относиться не выходит, то и получается, что любое стоящее произведение — в определённом роде сатира; в советском литературоведении «Мастер и Маргарита» именовался «философско-сатирическим романом».
Сатира так сатира, о ней и поговорим.
Один поэт, как известно, написал стихотворение о любви и закрыл тему. Так вот, Виктор Пелевин написал «Омон Ра» и закрыл тему СССР. Мне так действительно кажется.
Когда я читал эту повесть первый раз,
Пелевин традиционно проводит своего героя через мытарства к пониманию иллюзорности и фальши этого мира, и поскольку в данном случае этот мир советский и рассмотрен подробно в самой своей сути, в «сухом остатке» — в чём именно его гнильца, его лицемерие, его сокровенная подлость, — именно «Омон Ра» стоит рекомендовать всем желающим разобраться в этом вопросе. Прочитав повесть, можно понять главное, и всё, что было написано, снято, наговорено за последние девяносто лет, советского и антисоветского, только подтвердит сказанное Пелевиным.
Как обычно у этого автора, повесть начинается вполне «реалистично» и лишь постепенно погружается в фантасмагорию. Главный герой, Омон Кривомазов — среднестатистический советский мальчик, условный ровесник Пелевина, сын спившегося милиционера (точнее, некоего работника органов, которому приходилось «изредка стрелять в людей», и любой русский читатель сможет сам предположить его биографию), проживает типичное советское детство (знаю, сам был советским ребёнком, всё близко и знакомо). Мечтал стать лётчиком, космонавтом, а как
Не буду здесь пересказывать сюжет. Кто читал, понимает, о чём я, а кто не читал — тех не стоит лишать удовольствия.
Процитирую, впрочем, большой фрагмент, достойный того, чтобы стать отдельной новеллой.
«Лучше других сильных духом мне запомнился майор в отставке Иван Трофимович Попадья. Смешная фамилия. Он был высокий — настоящий русский богатырь (его предки участвовали в битве при Калке), со множеством орденов на кителе, с красным лицом и шеей, весь в беловатых бусинках шрамов и с повязкой на левом глазу. У него была очень необычная судьба: начинал он простым егерем в охотничьем хозяйстве, где охотились руководители партии и правительства, и его обязанностью было гнать зверей — кабанов и медведей — на стоящих за деревьями стрелков. Однажды случилось несчастье. Матерый кабан-секач вырвался за флажки и клыком нанес смертельную рану стрелявшему
из-за березки члену правительства. Тот умер по пути в город, и на заседании высших органов власти было принято решение запретить руководству охоту на диких животных. Но, конечно, такая необходимость продолжала возникать — и однажды Попадью вызвали в партком охотхозяйства, все объяснили и сказали:— Иван! Приказать не можем — да если б и могли, не стали бы, такое дело. Но только нужно это. Подумай. Неволить не станем.
Крепко думал Попадья — всю ночь, а наутро пришел в партком, и сказал, что согласен.
— Иного не ждал, — сказал секретарь.
Ивану Трофимовичу дали бронежилет, каску и кабанью шкуру, и началась новая работа — такая, которую смело можно назвать ежедневным подвигом. В первые дни ему было немного страшно, особенно за открытые ноги, но потом он пообвыкся, да и члены правительства, знавшие, в чем дело, старались целить в бок, где был бронежилет, под который Иван Трофимович для мягкости подкладывал думку. Иногда, конечно, какой-нибудь дряхленький ветеран ЦК промахивался, и Иван Трофимович надолго попадал на бюллетень, там он прочел много книг, в том числе и свою любимую, воспоминания Покрышкина. Какой это был опасный — под стать ратному — труд, ясно хотя бы из того, что Ивану Трофимовичу каждую неделю меняли пробитый пулями партбилет, который он носил во внутреннем кармане шкуры. В дни, когда он бывал ранен, вахту несли другие егеря, в числе которых был и его сын Марат, но все же опытнейшим работником считался Иван Трофимович, которому и доверяли самые ответственные дела, иногда даже придерживая в запасных, если охотиться приезжал какой-нибудь небольшой обком (Иван Трофимович каждый раз оскорблялся, совсем как Покрышкин, которому не давали летать с собственным полком). Ивана Трофимовича берегли. Они с сыном тем временем изучали повадки и голоса диких обитателей леса — медведей, волков и кабанов, — и повышали свое мастерство.
Было это уже давно, когда в столицу нашей Родины приезжал американский политик Киссенджер. С ним велись важнейшие переговоры, и очень многое зависело от того, сумеем ли мы подписать предварительный договор о сокращении ядерных вооружений — особенно это важно было
из-за того, что у нас их никогда не было, а наши недруги не должны были об этом узнать. Поэтому за Киссенджером ухаживали на самом высоком государственном уровне, и задействованы были все службы — например, когда выяснили, что из женщин ему нравятся полные низкие брюнетки, именно такие лебеди проплыли сомкнутой четверкой по лебединому озеру Большого театра под его поблескивающими в правительственной ложе роговыми очками.На охоте проще было вести переговоры, и Киссенджера спросили, на кого он любит охотиться. Наверно, желая сострить с
каким-то тонким политическим смыслом, он сказал, что предпочитает медведей, и был удивлен и напуган, когда на следующее утро его действительно повезли на охоту. По дороге ему сказали, что для него обложили двух топтыгиных.Это были коммунисты Иван и Марат Попадья, отец и сын, лучшие спец егеря хозяйства. Ивана Трофимовича гость положил метким выстрелом сразу, как только они с Маратом, встав на задние лапы и рыча, вышли из леса, его тушу подцепили крючьями за особые петли и подтащили к машине. А в Марата американец никак не мог попасть, хотя бил почти в упор, а тот нарочно шел медленно как мог, подставив американским пулям широкую свою грудь. Вдруг произошло совсем непредвиденное — у заморского гостя отказало ружье, и он, до того, как кто-нибудь успел понять, в чем дело, швырнул его в снег и кинулся на Марата с ножом. Конечно, настоящий медведь быстро бы справился с таким охотником, но Марат помнил, какая на нем ответственность. Он поднял лапы и зарычал, надеясь отпугнуть американца — но тот, пьяный ли, безрассудный ли, — подбежал и ударил Марата ножом в живот, тонкое лезвие прошло между пластин бронежилета. Марат упал. Все это произошло на глазах у его отца, лежащего в нескольких метрах, Марата подтащили к нему, и Иван Трофимович понял, что сын еще жив — тот тихонько постанывал. Кровь, которую он оставил на снегу, не была специальной жидкостью из баллончика — она была настоящей.
— Держись, сынок! — прошептал Иван Трофимович, глотая слезы, — держись!
Киссенджер был от себя в восторге. Он предложил сопровождающим его официальным лицам распить бутылку прямо на «мишках», как он сказал, и там же подписать договор. На Марата и Ивана Трофимовича положили, снятую со стены домика лесника, доску почета, где были и их фотографии, и превратили ее в импровизированный стол. Все, что Иван Трофимович видел в следующий час — это мелькание множества ног, все, что слышал — это чужую пьяную речь и быстрое лопотание переводчика, его почти раздавили танцевавшие на столе американцы. Когда стемнело, и вся компания ушла, договор был подписан, а Марат — мертв. Узкая струйка крови стекала из раскрытой его пасти на синий вечерний снег, а на шкуре мерцала в лунном свете повешенная начальником охоты золотая звезда героя. Всю ночь лежал отец напротив мертвого сына, плача — и не стыдясь своих слёз».
Таким образом, приглашая подобных сильных духом людей, Омона Кривомазова готовили к своему подвигу — родственному тому, что сделал Иван Трофимович. Других подвигов, собственно, в идеальном советском мире и не бывает.
Юношам, обдумывающим житьё и заглядывающимся на величие советской империи, стоит прочитать особо: знайте, вся она, советская империя и её величие, все её легенды и соблазны, целиком, сводятся именно к этому, только к этому, и ни к чему, кроме этого.
«Омон Ра», безусловно, не единственное произведение Пелевина на «советскую тему», более того, трудно найти его рассказ и тем более роман, где она бы вовсе не фигурировала. А что делать, «мы все родом из детства». Но счёты с СССР сведены именно в повести, посвящённой (это эпиграф) Героям Советского Космоса«.
В качестве, так сказать, дополнительной литературы по теме — рассказы «День тракториста» и «Реконструктор» — но, конечно, хорошо бы знать советскую эпоху, её письмена и артефакты, чтобы полностью оценить иронические фантазии Пелевина про страну тт. Санделя, Мунделя и Бабаясина и подземных двойников тов. Сталина. «Единство и борьба противоположностей» — коммунизма и нацизма — изящно обыгрываются в «Музыке со столба» и «Докладе Крегера».
Знаменитый в своё время «Принц Госплана», написанный Виктором Олеговичем под впечатлением игры Prince of Persia, связан с советской темой лишь косвенно. Это уже излёт
Если «Омон Ра» закрыл тему СССР, то «Принц Госплана» закрыл тему компьютерных игр, причём задолго до их современного расцвета. Всё, что можно сказать — и говорится — о виртуальной реальности, о взаимодействии человека и управляемого им игрового персонажа, о переплетении обоих миров и прочая и прочая — там уже есть.
Рассказы «Ухряб» и «Вести из Непала» — о том, как в серую советскую бытовуху вдруг врывается, так сказать, потусторонний сквознячок. (Булгаков построил на этом самый знаменитый свой роман.)
«О, как трогательны попытки душ, бьющихся под ветрами воздушных мытарств, уверить себя, что ничего не произошло! Они ведь и первую догадку о том, что с ними случилось, примут за идиотский рассказ по радио! О ужас советской смерти! В такие странные игры играют, погибая, люди! Никогда не знавшие ничего, кроме жизни, они принимают за жизнь смерть. Пусть же оркестр балалаек под управлением Иеговы Эргашева разбудит вас завтра. И пусть ваше завтра будет таким же, как сегодня, до мгновения, когда над тем, что
Довольно ледяной сквознячок.
Сюда же, о том же — новелла «Синий фонарь», типичная ночь в типичном пионерлагере, где мальчики рассказывают друг другу страшные истории… Ставлю многоточие. Это надо читать.
Любопытно, что именно такие страшилки и садюшки (включая культовые четверостишия про Маленького Мальчика, «
«Ангел мой, ангел мой, может быть, и все наше земное ныне кажется тебе каламбуром, вроде „ветчины и вечности“ (помнишь?), а настоящий смысл сущего, этой пронзительной фразы, очищенной от странных, сонных, маскарадных толкований, теперь звучит так чисто и сладко, что тебе, ангел, смешно, как это мы могли сон принимать всерьёз (
