Фильм «Нуреев. Белый ворон» за три дня проката собрал кассу более чем в 8 млн рублей — отличный результат для авторской картины об элитарном искусстве балета. На премьере, состоявшейся в самом начале 41-го Московского международного кинофестиваля, публика овацией приветствовала режиссера картины Рэйфа Файнса (мэтр получил приз ММКФ «За покорение вершин актерского мастерства») и творческую команду, в состав которой вошел Алексей Морозов, сыгравший роль антагониста главного героя. Корреспонденту «Известий» актер рассказал о том, как повлияли на него годы, проведенные за кулисами театра кукол, а также зачем артисту нужно постоянно испытывать себя.
— Что можете сказать о работе с Файнсом? Как это было — сниматься у мировой звезды?
— «Белый ворон» стал самым сложным — в хорошем смысле — проектом в моей биографии. До этого я не встречал в кино такого максимализма и такой тщательности. Съемочные дни были жестко распланированы уже за полгода до начала. В российском кино так не бывает, у нас в порядке вещей отмены смен, переносы чего-то куда-то... Рэйф за полгода знал, в какой день что будет сниматься, — так оно и было. Над каждой сценой работали до тех пор, пока не получалось то, что нужно, доходило до 40 дублей, причем снимался фильм на дорогую пленку.
После каждого дубля Рэйф подходил ко мне со словами: «Это было потрясающе, как же здорово то, что ты делаешь. В следующем дубле просто повтори свою гениальную игру». И когда к тебе с такими словами подходит сам Файнс, у тебя крылья вырастают, ты стараешься быть еще лучше, точнее, свободнее. На площадке у Файнса чувствуешь себя выдающимся артистом (понимая, что не являешься им): такое к тебе отношение.
Поражала самоотверженность съемочной команды и самого Рэйфа. О многом говорит тот факт, что Файнс, снимавшийся в роли немолодого наставника Нуреева, выбрил себе лысину, не желая никаких накладок. Вот так — взял и выбрил, пожертвовал своей шевелюрой ради роли.
— Чему главному вы научились во время этой работы?
— Рэйф часто говорил: Lesha, do it very simple. Very simple. То есть сыграй максимально просто. Сначала это вызывало сопротивление: хотелось сделать ярче, сильнее. Но Файнс приводил меня к абсолютной простоте существования в кадре. Актеру нужно доверять своей природе, которая зачастую гораздо умнее, чем его мозги.
Кстати, эту радостную свободу я ощутил еще на этапе проб, когда Файнс проводил кастинг. Вообще-то для актера это процесс неприятный: тебя выбирают, как вещь в магазине. А здесь я полностью расслабился, и пробы стали для меня частью работы над ролью. Когда меня утвердили, я был, конечно, очень рад, но не удивлен. Интересно, кстати, что именно голливудский режиссер увидел меня в качестве неоднозначного персонажа — капитана КГБ Стрижевского, приставленного к Нурееву в Париже. В российском кино мои герои в подавляющем большинстве положительные. Разве что Макаров в сериале «Спецы» отталкивает, но это вначале, по ходу истории он меняется.
— Вы сравнили европейское кинопроизводство с отечественным не в пользу последнего. Но многие сериалы у нас снимаются очень качественно.
— Из своих экранных проектов последнего времени я бы с этой точки зрения выделил фильм «28 панфиловцев», сериалы «Таинственная страсть», «Спецы». Снимаясь в тех же «Спецах», я понимал, что это хороший сценарий, но не ожидал, что сам подсяду на него как обычный зритель, словно в нем и не играл.
Главные герои там — следователи, криминалисты, и у нас на площадке ежедневно присутствовал опытный эксперт. И я теперь знаю, как брать соскоб с улики, какого цвета должен быть химраствор, как высвечивать остатки крови, которую вообще-то нельзя полностью смыть. Знаю, как преступники заметают следы и как их обнаруживать. Мне кажется, я сам мог бы поработать криминалистом…
— Вы нередко играете персонажей, у которых есть реальные прототипы: в «Таинственной страсти» — Василий Аксенов, в «28 панфиловцах» — политрук Василий Клочков, в «Расколе» — приближенный царя Алексея Михайловича Федор Ртищев. Это накладывает какой-то отпечаток на ваши роли и подготовку к ним?
— Когда я играю реальных людей, для меня, конечно, важно погрузиться в материалы об их жизни: тут сказываются и школа — я учился у Вениамина Михайловича Фильштинского, и многолетняя работа со Львом Абрамовичем Додиным, который по методу работы — режиссер-исследователь. Например, сейчас он работает над «Братьями Карамазовыми», и в расписании даже было написано не «репетиция», а «изучение». Подход — университетский, фундаментальный.
Но в момент съемки мне важно забыть все, что я читал о своем персонаже (он в любом случае уже сидит во мне), довериться своему телу, своей природе. Помню, когда я увидел себя на экране в роли Аксенова, удивился тому, как взял стакан. В жизни я делаю это иначе, у меня другая пластика. Откуда этот жест возник? Да Бог его знает. Просто в лучшие моменты съемок я доверился себе. В какие-то не доверился, и это тоже видно.
— Почему ушли от Додина? Вы ведь в МДТ около 15 лет работали.
— По правде, я и до этого покидал МДТ — вынужденно, на три года. На тот момент у меня был творческий и финансовый кризис и я совсем уходил из профессии, работал в сфере пиара. Прочитал книжку «Пиар для чайников» и устроился в питерское рекламное агентство, а вскоре перебрался в Москву, где работал сначала пиар-менеджером, потом аккаунт-директором, а потом меня переманили на должность пиар-директора...
— Интересно, как вы директорствовали?
— Отнесся к этому как к новой роли. Ежедневно играл крутого пиар-директора, мало что в этом понимая. Видимо, мое исполнение роли было успешным, меня даже переманивали из одного агентства в другое. Но в какой-то момент я понял, что другой роли уже не будет. Именно тогда мне позвонил великий педагог Валерий Николаевич Галендеев и пригласил на пробы роли Шута в новый спектакль Додина «Король Лир». Так я вернулся в Питер и в МДТ. Вернулся с другими мозгами. Начал что-то понимать про то, как устроена жизнь. Хотел служить театру, как бы пафосно это ни прозвучало. Идеализм и ощущение служения меня много лет в МДТ держали, давали силу и энергию.
— Мне кажется, в этом плане для вас примером всегда мог служить отец, актер-кукольник Валентин Морозов, вся жизнь которого неразрывно связана с Санкт-Петербургским кукольным театром сказки. Для кукольников служение театру — это не пустые слова.
— Я всё детство провел за кулисами, не по одному разу видел все спектакли с участием отца, он брал меня с собой на гастроли. Да, это пример подлинного служения искусству, не подкрепленного большими гонорарами или звездной славой. В любой самой трудной ситуации я чувствую за собой его моральную поддержку.
— Вы с вашей коллегой по МДТ Еленой Калининой несколько лет назад блеснули в спектакле Андрия Жолдака «Мадам Бовари» в театре «Русская антреприза им. А. Миронова». И после этого ваша судьба опять круто переменилась.
— Думаю, работа с Жолдаком в большой степени повлияла на наш с Леной уход от Льва Абрамовича, хотя я задержался дольше. Андрий взрыхлил наш актерский аппарат, очень нас встревожил — и творчески, и личностно.
Он проводил кастинг в одном из питерских театров, собираясь ставить Гольдони. Коллега попросила меня побыть ее партнером на показе. Я захотел почитать о Жолдаке и нашел в интернете его письмо артистам, где он пишет, что современные актеры забыли свое предназначение, забыли, как вырастают когти и бурлит живая кровь, что первый актер — Прометей, принесший огонь людям... И понял: да, с таким режиссером я хочу работать! Жолдак вдувает в актера невероятную энергию. Проект по Гольдони в итоге не состоялся, но когда Рудольф Фурманов пригласил его в свой театр на постановку «Мадам Бовари», тот позвал Лену и меня.
— Вы стали по-другому играть?
— Совсем иначе. Мне важно было скрещение всего того, чему меня научил Додин, с абсолютно другим подходом Жолдака. Подчеркиваю: важен именно встречный опыт: театр исследовательски-медленный и театр бешеных квантовых скоростей. Андрий говорил, что актер должен играть, ощущая под собой пропасть. Если не так шаг сделаешь — полетишь вниз. Ощущение, что ты сейчас играешь как будто в последний раз, дает большие ресурсы.
С Додиным актеру тоже непросто — нужно выдержать мощный пласт культуры, которым он оперирует. У него спектакли потому и вырастают с годами, что артисты сразу не могут пропустить через себя весь объем смыслов. Додин — стайер, Жолдак — спринтер.
— Сейчас вы не играете в репертуарном театре. Понятно, что фрилансерство дает свободу. Есть ли в нем минусы?
— Плюсов больше, иначе бы не ушел. Прежде всего, я сам руковожу своим графиком и творческой жизнью в целом. С другой стороны, из-за плотной работы в кино я вынужден был отказаться от интересных театральных проектов. Но то, что я впитал у Додина, всегда со мной. Внутренне сверяюсь с возможным разбором роли Львом Абрамовичем, играя в спектаклях других театров.
Многие считают, что актеру обязательно нужно работать в театре, это необходимый тренинг. Но в театрах с вертикальной системой управления все уже примерно понимают, что ты можешь, а что — нет. Хуже всего, ты сам начинаешь в это верить. А нужно верить, что ты можешь все. Отчаянно бросать себя во что-то новое, прорываться. Тем более сейчас у актера огромное количество возможностей, лет 20 назад такое и представить себе было нельзя.
— Вы сейчас сняли свой дебютный фильм в качестве режиссера. Почему вдруг захотелось встать по ту сторону камеры?
— Накопился опыт, видимо, понял, что гораздо больше разбираюсь в кинопроцессе, чем просто актер. Написал сценарий по финалу «Трех товарищей» Ремарка и снял короткометражный фильм «Курорт», сейчас он на стадии постпродакшна. Получил невероятный заряд энергии, создавая фильм от начала до конца. Буду продолжать
Евгений Авраменко
