Этому учреждению как-то не подходят унылые определения «богадельня», «дом престарелых», это скорее пансионат. Но для очень пожилых людей. У жилища, где обитает пожилой человек, специфический запах: лекарств и еще чего-то неопределимого. Так пахнет старость – преддверием распада. Так напоминает о себе смерть – близкая и, увы, неминуемая. Но это не совсем дух смерти, нет, тут вовсю бодрятся и, в общем, живут с выдумкой. Может быть потому, что это привычка, пошедшая от профессии. Однажды весенним солнечным деньком я наведался на Шоссе Энтузиастов в Дом ветеранов сцены имени Александры Яблочкиной.
Редакционное задание определяло тон моего повествования – максимально щадящий и оптимистический. Но оптимизма не вышло сразу, у жизни свои планы. В этот день в холле Дома висело печальное сообщение о смерти одной из обитательниц – артистки Суфимовой. На ее самой известной, многолетней роли выросло не одно поколение советских граждан. Умерла Каркуша из телепередачи «Спокойной ночи, малыши», ушла тихо и незаметно. Черным по белому в фойе второго этажа гласило: «...дирекция, общественный комитет и местком с глубоким прискорбием...» Суфимовой Гертруде Александровне был 71 год. Возвращалась с телевидения, в машине стало плохо с сердцем... Она скончалась в Доме.
Тут вроде бы недурно, по возможности не казённо, коридоры похожи на зимние сады, под окнами – березы (говорят, хорошая энергетика, светлое дерево), отдельные комнаты от 13 до 16 квадратных метров с санузлом, радиоприемником, телевизором, трехразовое питание... В мой приход на обед давали щи, пельмени со сметаной и котлеты с отварным картофелем, овощной салат и вишневый кисель, на каждом столе – ваза с фруктами. Шума от трассы совсем не слышно за лесной полосой. Но тут все-таки не дом, это – общежитие. Только очень своеобразное. Тут не живут, а доживают. Такова философия бытия, а говоря житейски – проза этой самой нашей жизни. В столовой сплошь «божьи одуванчики» – белый пух голов, трясущиеся руки, выцветшие, плохо видящие глаза. Картина не столько умилительная, сколько угнетающая. Время не красит. У некоторых нет уже сил и до столовой дойти, им носят прямо в комнату. Ну, и все остальное по житейской надобности. Как в больнице, в самом ее смертном покое, после которого уже морг. Да, это так. Именно поэтому многие и нашли свой последний привал здесь: старый человек в доме (в том, изначальном, а не в его подмене) – обуза, а больной – каторга. И как тут осудить домашних, у которых своя жизнь, свои заботы, мужья, дети... Кто-то, конечно, спихнул сюда папу, маму, а кто-то... У некоторых просто нет никого из родных (и профессия, ее накладки, и непростая наша история тому причина, репрессии, войны да революции). Дом тут, вот этот вот, последний их дом – спасение и, как ни странно, не в затухании, а в продлении жизни. А в остальном все, разумеется, и гораздо запутаннее, и много трагичнее.
В кабинете директора меня встретила Надежда Николаевна Плохова – председатель местного совета ветеранов. Когда-то Надежда Николаевна дружила с Полонской – «последней любовью Маяковского». Сейчас она взялась уговорить ветеранов пообщаться с прессой. «Многие не хотят говорить, – поделилась она: – кто слишком стар, кто стесняется». В основном тут не бывшие звезды МХАТа и Малого, тут – провинция, те самые Счастливцевы и Несчастливцевы. «Вот, – говорит Надежда Николаевна, – Градова отказалась – мама Екатерины Градовой, которая в «Семнадцати мгновениях весны» радистка Кет, помните? А мне как-то неудобно уговаривать». Ну, на нет суда нет. Мы спускаемся на первый этаж, находим комнату, моя провожатая оповещает хозяина:
– Владимир Александрович вы дома? Я веду к вам человека из газеты.
Бодрый хозяин уже за столом, при галстуке, волнуется и по привычке уточняет нюансы своей «роли». Актерская выучка.
– Родился я в 1915 году на Волге, – начинает Владимир Александрович, похожий на актера, певца и тезку Трошина, – в городе Вольске под Саратовом, в семье грузчика. Говорят, рожденные в мае всю жизнь промаются. Я про себя такого не скажу, но тяжелых моментов было много. С двадцати лет начал работать на сцене и так проработал до пятидесяти пяти лет. Ростов-на-Дону, Мурманск, Гродно, Курган... Я много гастролировал, этим горжусь. Большая была школа. Я склонен к легкому восприятию жизни, нельзя же все время страдать! И в концертах пою куплеты, песни, в былое время охотно участвовал в комедиях.
Оптимизма у старого актера Ионова хоть отбавляй. «Он же у нас режиссер», – подсказывает подсевшая в уголке Надежда Николаевна и намекает, чтобы собеседник не злоупотреблял моим временем. Но какой актер откажется от возможности посолировать! На столе появляются документальные свидетельства былых заслуг да и на груди, между прочим, гордо посверкивают фронтовые медали.
– Меня призвали на службу в 1937 году, два года служил в Ростовском театре Советской Армии – солдат и актер одновременно. В сорок первом – война. В сентябре меня как члена партии мобилизовали. Мы просились на фронт всем театром, но труппу все-таки расформировали. И я попал в Чебаркуль – в большой учебный лагерь под Челябинском. Потом было военное училище в Свердловске, где я учился на шифровальщика, и в сорок четвертом вышел офицером связи. В Москве мне дали направление в Житомир. Там нас, новобранцев, посадили на машины и повезли в какую-то деревню. Оказалось, наш отряд направлялся в польскую дивизию имени Тадеуша Костюшко.
Польский пришлось учить на месте. В сорок четвертом, как известно, началось общее наступление, и мы вступили в город Хелм. Поляки входили в город и целовали землю. А после победы дивизию Костюшко вернули в Польшу, я целый год еще там прослужил. Как-то вызвали к начальству: «Владимир Александрович, хотите остаться в Польше?» А у меня польский крест на груди, всё прочее... Многие наши уже дали согласие. Но я сказал: «Нет, я – в Россию, театр люблю и в театре помру». Вернулся на Волгу, в Сызрань – на подмостки. И отдал им всю жизнь.
Людмила Дмитриевна Волкова живёт в Доме ветеранов пятнадцать лет. В последнее время почти не видит, но любит раскладывать пасьянс. Плохое зрение ограничило ее подвижность, но осталась ясная память и идеально выверенная речь.
– У меня жизнь вообще пестрая. Я закончила студию Завадского, но когда он организовывал театр, я родила сына и в театр не попала. И потом среди актрис в 20-30 годы вообще была безработица. Какие шли пьесы? «Бронепоезд», «Оптимистическая трагедия» – женщин в них почти нет. И меня устроили в кукольный театр, который назывался «Театр детской книги имени Халатова». Потом из него получился Московский театр кукол, который сейчас находится на «Бауманской». И мне, на мое счастье или несчастье, куклы настолько понравились, что я уже ничего не искала. Мы работали втроем: актриса, которая разговаривает на «пищике» – петрушечьим голосом, актер, который владеет несколькими легкими инструментами – баяном, банджо, балалайкой, и рабочий, который переносит реквизит. И этим составом мы выступали в школах, детских садах, пионерских лагерях... А потом у меня появилась возможность перейти в театр Образцова, это в 1936-37 году...
Во время войны я осталась в одной из бригад, которые через Всероссийское театральное общество были приписаны к ПВО Москвы. Так что на фронте я не была, но к нам приезжали зенитчики, прожектористы, маскировщики, летчики... И так прошел месяц. Тут нам предписали выехать на воссоединение с театром – в Новосибирск. А до этого я сына отправила в Фергану, там собирались создать детскую коммуну. И вдруг я получаю телеграмму, что моего сына усыновляют чужие люди как сироту. Я написала в Ташкент дальним родственникам, они забрали моего ребенка, а я стала искать случай вырваться в Ташкент. А там был очень слабенький кукольный театр, и его режиссером я проработала до сорок третьего года. Потом певец Кирпичиков создал при Центральном доме железнодорожника эстрадную группу из эвакуированных жен. Я заблаговременно сделала два номера для взрослых и с этой бригадой смогла вернуться в Москву.
Образцов меня в театр не взял, труппа была укомплектована. И я со своими взрослыми куклами пошла на конкурс эстрады. Стала работать с маленькой ширмой и сатирическими миниатюрами. У меня был такой персонаж – немка, которая просит мужа прислать русские трофеи, а партизаны ей отвечают, что ее благоверный на небе, пусть туда и едет. Я выступала и в частях, и в госпиталях... А едва дошла до большой эстрады – в Колонном зале, в клубе ЗИЛа с известными конферансье Смирновым-Сокольским, с Гаркави – вышло знаменитое ждановское постановление: запретили оперу Мурадели «Дружба народов», начались гонения на Зощенко, на Ахматову... И под эту молотилку угодили мои взрослые номера.
А до этого я уже ставили детские вещи для Колонного зала, это же моя специализация – голос Петрушки и прочее... Ёлки тогда проводились в Колонном, и меня быстро перевели в детский отдел, это меня и спасло. Руководство в эстраде поменялось, меня как взрослую кукольницу уже не знали, так я в детском отделе и задержалась на много лет. Благодаря этому посетили четыре международных фестиваля кукольных театров. Это в духовном плане необыкновенное богатство! Я видела кукольное искусство чуть ли не всех стран: от Индии до Америки. И когда в пятьдесят пять лет вышла на пенсию – смогла заняться педагогической деятельностью, поскольку к тому времени уже закончила режиссерские курсы С. В. Образцова, и стала под эгидой ВТО разъезжать по разным городам и весям как инструктор театров кукол...
В Дом ветеранов Людмила Дмитриевна попала в 1980 году, ей было 72. Теперь – 90. «У меня теперь появилась возможность воплощать свои драматические способности. Я же ученица Завадского, – говорит она. И читает стихи, играет сценки... – У меня открылось второе дыхание».
У Людмилы Дмитриевны Волковой есть сын. Служил на Северном флоте, попал под хрущевское сокращение – переквалифицировался в «оборонщика», долго работал в «почтовых ящиках». Сейчас ему 68 лет, перенес три инфаркта и уже год на пенсии. Но бывает у Людмилы Дмитриевны каждую неделю...
Дом ветеранов сцены на Шоссе Энтузиастов рассчитан на 104 человека, проживают в нем 82. Не то чтобы артисты больше не старятся и умирают молодыми – просто во всем виновата приватизация. В Дом всегда селили с обязательной сдачей государству своего жилья. Когда стало возможным получить квартиру в собственность, у многих артистов-пенсионеров объявились родственники, не желающие терять потенциальное наследство. Последние два года Дом ветеранов принимает на жительство не только престарелых актеров, но и других деятелей искусств. Но народ все равно идет неохотно, питая разного рода опасения и, видимо, боясь самого этого слова – «навсегда».
Между прочим, в России всего два таких Дома, второй – в Санкт-Петербурге. Московский построен в 1965 году. Здесь есть все необходимое для творческой жизни, даже два зала – актовый и репетиционный. Процентов семьдесят обитателей проживают в Доме более тридцати лет. Прежде Дом существовал за счет предприятий системы Союза театральных деятелей – фабрики грима и фабрики театральных принадлежностей им. Хлебникова, но современная налоговая политика лишила приют этих верных источников дохода. Последние год-два ветераны живут на спонсорские пожертвования – от мэрии, от инвестиционного фонда города...
Кстати, основан был Дом на частные деньги – о престарелых коллегах позаботилась та самая прославленная Александра Яблочкина, став спонсором, когда и слова такого не было, а за «благотворительность» били по голове как за поповский пережиток. Благодаря ее стараниям и существует поныне «привал комедиантов», уже давным-давно позабытых всеми, и развлекает сам себя как может. Потому что актер в России – это действительно навсегда.
