В прокат выходит «Айка» Сергея Дворцевого, история мытарств киргизки-нелегалки в заснеженной Москве. Сыгравшая Айку Самал Еслямова получила приз за лучшую женскую роль в Канне.
Зима в Москве. Снегопады и метели, такие, что старожилы и не припомнят: прямо стихийное бедствие. В вязкой, белой, гигантской столице России «одних дворников 35 тысяч» — так, по крайней мере, утверждает телевизор. У киргизки Айки просроченная регистрация и куртка промокла насквозь. Автобусы забыли расписание, а работа ждать не станет. Айке работа нужна любая — легальная, нелегальная, чистая, грязная: в подпольном цеху, где шпарят и щиплют кур, или официанткой на автомойке, или уборщицей в ветклинике, или на улице с лопатой у трактора. Хорошо было работать в съемочном павильоне (да, мы знаем, кино тоже любит эксплуатацию), но то лакомое место уже перехватила новенькая киргизка, помоложе. В телефоне у Айки кредиторы с родины (долг — чуть больше 100 тыс. рублей). В московском роддоме — брошенный ею в самом начале фильма новорожденный.
Тех, кто предпочитает ориентироваться в новинках проката по скупым аннотациям, анонсам и трейлерам, «Айка» Сергея Дворцевого обманет. Покажется высказыванием в духе Кена Лоуча — честным общественно значимым фильмом, призывающим милость к падшим. Такие действительно часто показывают на фестивалях по квоте на социальную справедливость. Казалось бы, ну что тут нового? Мигранты в вечном круговороте насилия и эксплуатации большого города и безличного государства: полиция, работодатели, арендаторы — все против тебя. Даже небеса со своим снегом, даже несчастные собратья по мигрантской участи, каждый из которых готов сожрать другого с потрохами. Да Айка и сама готова — терпеливая, выносливая, даже и она, если что, обманет, наорет, бросится с кулаками, только бы вернуть потерянную работу. Отнять у такой же, как она.
Ход сюжету дают не слова, а телесные реакции героини на пространство. В одной из первых же сцен Айка вылезает в окно: рвет бумажный скотч, ломает раму, цепляется кофтой за гвоздь — нарочно не придумаешь. Тут, конечно, стоит отметить предельно осмысленное решение каннского жюри, вручившего исполнительнице главной роли Самал Еслямовой награду за лучшую женскую роль. Это феноменальная работа, танец измотанного тела, кружение крупных планов: Айка перед зрителем неизменно на расстоянии вытянутой руки. Камера ей не попутчик, и зритель не вуайер, а симбионт, новый орган Айки. В жизни мы так на людей не смотрим, так что и разговоры о степени реализма или гиперреализма «Айки» лишены смысла, хотя своей манерой всматриваться в окружающий мир камера польского оператора Иоланты Дылевской (она же снимала первый игровой фильм Дворцевого «Тюльпан») и напоминает о кино братьев Дарденн.
Эта близость к героине обезоруживает: уже на первых минутах фильма зритель попадает в зависимость от объекта наблюдения, срастается с ним, переставая анализировать и раскладывать происходящее на «хорошо-плохо». Добра и зла нет, все взаимосвязано, мир находится в динамике, повсюду знаки: говорящий кот, кормящая такса, мент в подъезде — здесь нет случайных сцен или встреч, всюду бог, как щелчок по носу. Все может изменить одно прикосновение, один взгляд, одно брошенное невпопад слово (а слова здесь попадаются смешные: героиня живет в хостеле «Солнечный» и пьет новгородское молоко «Снежок»).
Сергей Дворцевой снимал свой фильм четыре зимы, переписывая эпизоды «Айки» под конкретику съемочных обстоятельств, вслушиваясь в привередливый шепот жизни, который подсказывал ему те или иные решения. Этот медленный документальный метод «вынашивания» сценария дал странный результат: двухчасовая «Айка» смотрится на одном вдохе и вызывает прежде всего изумление, как будто присутствуешь при чуде. Да, исходный сюжет с младенцем и яслями (куда вместо волхва пришел мытарь), мягко говоря, архетипичный. Такую историю могли бы рассказать и Диккенс, и Достоевский. Но к «Айке» не подойти даже с таким лекалом — метод Сергея Дворцевого выводит фильм за рамки высоколобой культурной игры. Нет в нем и намека на сиюминутную актуальность, за которой гонятся фестивальные отборщики. Если уж и позволить себе взглянуть на «Айку» как на историю угнетения, то придется признать, что Дворцевой обнаруживает механизмы принуждения в самой ткани жизни, в ее структуре и биологическом ритме. Потому что страшнее всякого жандарма и негодяя, который пользуется беспомощностью Айки, оказывается ее собственное тело, которое течет кровью и молоком, которое требует и добивается своего, вопреки любым доводам рассудка.
Василий Степанов
